– Перестаньте скорбеть о своих павших товарищах. Они обрели вечную жизнь и познали истинное счастье в небесных чертогах. Все они искупили свою вину своей гибелью. Вы, все те, кто был прощён сегодня богами получили от них и ещё кое‑какие дары, о которых вам будет известно позже. Распорядитесь ими по совести. А я хочу дать вам один ценный совет: никогда не живите прошлым и доверяйте друг другу. Каждый из вас заслужил милость богов, которую сегодня была вам явлена. И ещё…

И не договорив, он обошёл всех нас, по‑прежнему державшихся вместе, и каждый получил от Велиора какой‑нибудь ценный совет. А, подойдя к Ванариону, Велиор вдруг протянул ему лютню красного дерева с медными струнами, такую старую и ветхую, что на ней, казалось, невозможно было играть без того, чтобы она не развалилась.

– Её дал когда‑то тебе безвестный скиталец, и ты хранишь её, как дар умирающего. Ты всегда любил играть на ней прежде, помнишь?

– А разве она не погибла в пламени пожара?

– Как видишь, – ответил Велиор с полуулыбкой, – но, когда я нашёл её, она потеряла голос. Я думал, навсегда, ведь из мира ушла ещё одна частичка доброты, белое стало чёрным, чистое загрязнилось. Но вот однажды голос вернулся к ней в сто раз чище и звонче. Не догадываешься, почему?

Ванарион отрицательно покачал головой:

– Потому что благородный дух восстал против зла, начал бороться, и вновь зажглись звёзды счастья на небосклоне чистого сердца. любовь и преданность растопила лёд, разрушила оковы зла.

При этих словах Велиора Мартин вздрагивал всем телом. Вдруг, закрыв руками лицо, он простонал:

– За что мучишь ты меня, скиталец? Мало ли того, что я уже наказан богами? Дух ли ты, человек ли, но я не склонюсь перед тобой, ибо боль, которая утихла, ты разжигаешь вновь.

Я вздрогнул, Мартин говорил как… как филид. я пристально взглянул на Доррена. Тот отвёл глаза.

– Я и не подойду к тебе, сын мрака, – с тяжёлым вздохом сказал Велиор, – Ты уже получил то, что заслуживаешь. Сегодня ты проявил себя с лучшей стороны, доказав себе и другим, что ты человек, но этого недостаточно для твоего исцеления. Прости, но больше мне нечего сказать тебе. А теперь, – обратился он ко всем, – прощайте! Вряд ли мы снова увидимся в мире живых!

И он исчез также внезапно, как и появился.

Мы обернулись и взглянули на Мартина, бледного, но спокойного, слишком спокойного. Он поднял лицо и, казалось, обвёл всех нас долгим, пристальным взглядом. Да, он не мог видеть, но его глаза, казалось, прожигали насквозь. И такая боль, и безнадёжность читались в этом странном взгляде широко раскрытых неподвижных глаз, такое отчаяние и гордость, гордость – единственное, что у него осталось, у человека, потерявшего всё, лишённого даже надежды на счастье, обречённого вечно скитаться, нигде не находя приюта. Я не выдержал и отвёл глаза.

Мартин молча повернулся и быстро пошёл прочь, отталкивая ногой убитых и перешагивая через раненых. Люди, варрад и эльфы суетились, помогая раненным, хороня убитых, а мы всё смотрели вслед удалявшемуся Мартину, и никак не могли забыть его прощальный взгляд, тяжёлый взгляд остекленевших глаз, взгляд обречённого.

– Наказание никогда не должно превышать вину, – тихо проговорил Доррен, – он заслужил многого, но ни этого! Я пока не могу его простить, но мне его искренно жаль.

Но тут моё внимание привлёк близкий звон мечей. Торгрим бился с высоким варрад в глухом шлеме. Но вот варрад оттолкнул викинга и прорвался ко мне:

– Тебя не убил этот слабак, Арр’тин, убью я!

И Теан прежде, чем я успел сообразить, нанёс мне удар в грудь, но поспешность его подвела. Лезвия соскользнули, и лишь одно из них глубоко вошло в плоть. Я дёрнулся, пытаясь освободиться, и тут то ли Теана толкнули, то ли он сам повернул смертоносное оружие так, что два оставшихся лезвия вошли в податливое тело по самую рукоять. Я завалился набок, хрипя и кашляя кровью. Рукоять гилвурна тихо тренькнула и переломилась. Шум битвы стал отдаляться. Вот и всё, конец. Не стоило Тхандину так благородничать, а Ванариону пытаться спасти, всё равно. И к тому же лезвия блестели тускло, как бывает только тогда, когда их смазывают ядом, изготавливать который умеют только гномы, и от которого не помогает не одно известное противоядие, если оно не изготовлено тем же гномом. У меня не было шансов. Прости, Альдис. Простите, друзья!..

 

Бушующее море, белые чайки, словно молнии, мелькают среди облаков, косые струи дождя хлещут по щекам. Я навзничь лежу на мокрой палубе лицом вверх, надо мной склонился матрос и что‑то говорит, потом заставляет меня выпить какое‑то питьё, тёплое, но горькое. Я выпиваю и погружаюсь в сон, из которого меня выводит всё тот же матрос, вернее ощущение какой‑то мокрой тряпки на моём лбу. Она почему‑то душит меня, я пытаюсь скинуть её и не могу, мне не хватает воздуха, я пытаюсь крикнуть и…