Стук упавшего предмета вывел меня из задумчивости, и я снова очутился не в императорском дворце, а в полотняном шатре, где мне предстояло вести военсовет. Я с тревогой огляделся, ожидая увидеть устремлённые на меня взгляды. Но, видимо, прошло всего несколько минут, потому что все находились в тех же позах, как и при уходе Роберта. Лишь Хулдред, подняв костыль, пробирался к моему месту. Подойдя, он поклонился и, сняв с себя медаль, протянул мне. Я посмотрел ему в глаза и тихо сказал:

– Ты носишь эту награду по праву. Ты заслужил её. Разве не слышал ты, что я сказал императору Роберту? И не твоя вина, что ты не такой, каким бы императору хотелось тебя видеть. Ты можешь не носить её на груди, но отдавать не имеешь права! А теперь, раз ты поднялся со своего законного места, озвучь перед нами твои мысли по поводу обстановки на поле боя и возможного наступления.

Мертворождённый наклонился над картой, затем поднял голову и начал яро жестикулировать, что‑то объясняя. к всеобщему удивлению, понял его никто иной, как Торгрим. – А что в этом такого? – объяснил он удивлённым наблюдателям, – в бурю мы всегда переговаривались жестами, ведь за шумом бури ничего не слышно.

Он встал рядом с Хулдредом и переводил нам всё, что говорил мертворождённый. Закончив, оба опустились на места, и Хулдред сел рядом с Торгримом, а Торгрим не отодвинулся.

Место докладчиков занял Доррен, а за ним Лаурендиль, а потом и остальные по очереди подходили к моему месту и докладывали о ходе сражения и о своих планах и стратегиях.

Некоторое время все были заняты изучением подробной карты местности. Я слушал, соглашался или опровергал предложения, что между тем не мешало мне думать.

Теперь я, кажется, начинаю понимать чувства императора Гроцери. Мне самому стало не по себе при взгляде в мёртвые пустые белёсые глаза Хулдреда. Почему всё‑таки он, почти ничего не помнивший из своего прошлого, стал на сторону светлых сил, и почему мэреины, каменные исполины, рождённые во мраке, служат теперь добру? Или в мире действительно всё перевернулось с ног на голову, как сказал сегодня утром Мартин. На чьей же тогда мы, варрад, стороне? Стоп, я говорю «мы», но пока во всей округе я единственный представитель нашего народа да к тому же принуждённый объединить под своими знамёнами армии отнюдь не двенадцати исконных владений варрад, а иноплеменных, пусть даже и дружественных народов. Что же случилось с моими соплеменниками? Неожиданная тишина привлекла моё внимание. Со своего места поднялся Дуглас и обратился к Хаугу.

– Я и мои люди не согласны с новыми законами нашей страны. Те, кто называет себя проповедниками угнетают несогласных. Нам пришлось бежать, и теперь у нас нет дома. И я от лица всех своих людей прошу помощи и защиты у прославленного хёвдинга севера.

Хауг тяжело поднялся, Рана ещё давала о себе знать.

– Я польщён, но ты забываешь, славный Дуглас, у кого просишь защиты, у нидингов, лишённых дома. А я, – он горько усмехнулся, – король без королевства, король отверженных да к тому же от моих подданных осталось слишком мало. Нам самим Эдвин Остроокий и Арне Хёдминссон предлагали присоединиться к их дружинам, но мы отказались, потому что больше всего на свете ценим независимость и свободу. Если ты и твои люди согласны скитаться с нами по морям, я буду рад протянуть руку помощи такому славному воину, как ты.

Я поднял руку.

– Это очень похвально, что укрепляются связи между народами, но мы здесь собрались для другого. Так в чём же заключается план многоуважаемого Геррета?

Гном склонился над картой и водя по ней огрызком карандаша, начал излагать свой гениальный план, суть которого сводилась к заманиванию основных сил противника в холмы и дальнейшему истреблению его путём нападения с обоих флангов. Но тут поднялась Халед:

– Лучше заманить неприятеля в леса, а там уж мои люди с ним разберутся!

Споры закипели снова. Единственный карандаш кочевал из рук в руки, пока снова не оказался у Геррета, который, задумавшись, принялся вертеть его в пальцах, рискуя переломить.

Но вот в шатёр двое слуг внесли на деревянных блюдах немудрённые, но «королевские яства», по взгляду Лаурендиля, и я с ним вполне согласен и напитки. Первый луч заходящего солнца достиг входа и проник за входной полог, озарив червонным золотом блюда и кубки, расставленные на столе взамен карт и свитков. Если бы кубки и блюда были такими, к каким привыкли короли, то серебро, золото и самоцветы заиграли бы всеми оттенками алого, но и на деревянной походной утвари, казалось бы, мирный лучик заходящего солнца заиграл зловещими красками и тонами. Доррен высказал мои мысли вслух:

– Недоброе предзнаменование.

Остальные молча глядели на ало‑золотые блики на земляном полу и на полотняных стенках шатра, двигающиеся вместе с колышущимся пологом. Кстати, а отчего он вдруг заколыхался, ведь ветра не было, а полог довольно тяжёлый. Может, снаружи кто‑то слишком близко прошёл и коснулся его? не похоже. Впрочем, неважно. Я в приметы никогда особо не верил и всегда посмеивался над чересчур суеверными, но сейчас мне стало как‑то не по себе, враг ведь находится слишком близко и неизвестно, что замышляет. Но пока вроде бы волноваться нечего, у нас в запасе ещё несколько часов, успеем подкрепиться, а уж потом… не хотелось думать, что будет потом.

Все придвинулись к столу. Карты и свитки с планами были частью сброшены на земляной пол, частью сдвинуты к дальнему концу стола. У стены остались сидеть не нуждающиеся в пище и питье Мэроп и Хулдред. Предводитель мэреинов задумчиво поигрывал рукоятью своего боевого топора, тоже каменного, а Хулдред вытащив из груды у стены карту, расстелил её на коленях и теперь склонился над ней, водя вовремя отобранным у гнома карандашом. Кстати, несчастного гнома вновь притиснули к столу так, что он оказался сидящим почти вплотную к мэреину, а ухмыляющийся Хасгир протянул ноги так, чтобы Геррету невозможно было перебраться на другую сторону стола, минуя мертворождённого. и проклятого, который, кстати, не проронил ни слова и не покинул свой сторожевой пост у входа. Лишь когда все наблюдали за зловещим лучом, он улыбнулся и пробормотал что‑то вроде: «Как глуп весь этот сброд!»

Все приступили к походной трапезе, которая оказалась чересчур обильной. Я так подозреваю, что мои друзья заранее позаботились и о пропитании, и о палатках и шатрах. Спасибо им хотя бы за это. Но если мы все останемся живы, я выскажу всё, что думаю, о чрезмерно заботливых друзьях и не в меру деятельных союзниках, это по их милости я вынужден пересматривать сотни карт, утверждать планы, отдавать приказы и так далее и тому подобное вместо того, чтобы объезжать неузнанным города и веси, расспрашивать, обдумывать услышанное, посоветоваться с кем‑нибудь из знакомых, составляя планы на будущее Ленос, а потом, может быть, сразиться с парой‑тройкой вооружённых дружин в каком‑нибудь пограничном эльфийском отряде. Не было у меня никакого чёткого плана и уезжал я с Ленос не ради долга, а ради себя самого. Я попросту сбежал. Сбежал и жалею об этом, а как бы не пришлось жалеть ещё больше.

Но тут в шатре снова произошло какое‑то волнение. Я поднял глаза от своей тарелки. До сих пор неподвижный и молчавший Мартин, видимо, устав изображать грозного стража, подошёл к Хулдреду и грубо вырвал у него карту со словами:

– Что ты понимаешь, книгочей, в военном ремесле?

Все удивлённо зашевелились, только я, знавший от Доррена историю мертворождённого, понял, почему Мартин так назвал его.

– Дай сюда, ты теперь и умеешь правильно меч держать, да и только, на большее тебя не хватит, марионеточная кукла!

Хулдред медленно поднял голову и взглянул прямо в глаза Мартину. Кажется, только я заметил, что Мартин вздрогнул и отшатнулся, но мгновенно овладев собой, с вызовом взглянул на бледноликого воина. Несколько минут длилась молчаливая дуэль взглядов. Казалось, воздух вот‑вот взорвётся между ними, такое стояло напряжение. Я только сейчас заметил, что возмущённый Хулдред стоит без помощи костыля. Я поспешил образумить противников:

– По правилам на всё время проведения военного совета все распри должны быть забыты! Один из вас нарушил это условие. Я попросил бы вас, Мартин Даллен, не нарушать мир и примириться с Хулдредом!

Я сам удивился подобной речи, но титул обязывал говорить вычурно.

Мартин не обратил на мои слова никакого внимания. И тут Геррет, быстро вскочив со своего места, подошёл к Хулдреду и встал между ним и Мартином. Естественно, теперь уже он был вынужден принимать на себя всю желчь язвительных речей бывшего чёрного мага.

– А ты не лезь ни в своё дело, коротышка, а то хуже будет! Кого ты защищаешь, того, кто не задумываясь сжигал целые селения, заметь, и с твоими сородичами, не имеющего жалости и сострадания, потому что чувствовать и сострадать могут только живые, того, кто, не задумываясь, прикончил бы тебя по одному приказу ковена? А ведь когда‑то…

– То время давно миновало, – громко сказал я, – И сегодня не только живые меняются!

– Так этот перебежчик тебе всё рассказал! – злобно сощурился Мартин, но закончить фразу не успел. Доррен, отбросив чурбан, на котором сидел, перемахнул через стол, сбив пару пивных кружек и встал рядом с Хулдредом, взяв за плечо Геррета, пытаясь удержать гнома от опрометчивого поступка. Но было поздно: гном, разозлённый упоминанием об его невысоком росте, кстати сказать, все гномы очень трепетно относятся к своей чести, а так, как они малорослы в сравнении с эльфами, людьми и большинством других рас, но при этом их стойкости и выносливости позавидуют и закалённые в странствиях следопыты‑северяне, а уж о боевом искусстве гномов издавна ходят легенды, гномы не выносят, когда при них упоминают об их росте, хотя должны были бы гордиться, ведь это о них какой‑то менестрель сказал: «ростом мал, да мастерством удал!» и, как известно, гномы народ весьма вспыльчивый, и наш Геррет не был исключением. Одним словом, он, недолго думая, выхватил из‑за пояса маленький топорик, уменьшенную копию боевого топора, которую гномы всегда носят с собой на случай нежданного нападения и замахнулся, но тут же повалился на пол, вопя от боли. Реакция последовала мгновенно.