– – Путь твой ясен и лёгок для других, но не для тебя. ты владеешь слишком многим, за что придётся расплачиваться, но ты справишься со всеми трудностями и обретёшь счастье. Но учти, что тебе следует опасаться моря. Ибо не всегда я смогу оберегать тебя. А теперь иди с миром!

– Ванарион не просто поклонился, он рухнул на колени и прижался губами к краю аквамаринового плаща Ньёрда. Тот мягко отстранил его, сказав:

– – Не меня должен ты благодарить, а самого себя, ибо ты сам смог преодолеть тяжелейшие испытания, выпавшие на твою долю и будучи мёртвым, почти сам возродил себя из небытия своей несгибаемой волей и верой в свет ты переборол тьму, пытавшуюся завладеть твоим остановившимся сердцем. И не благодари так меня, ведь тебе придётся учиться жить заново. К сожалению, твоей душе нанесён непоправимый ущерб. Ты смог сохранить в себе чистоту юношества, но память твоя покрыта шрамами, которые рубцами останутся на всю жизнь.

– Вдруг вперёд выступил Хеймдалль, который отстегнул от пояса богато разукрашенные ножны и, выхватив из них пылавший золотой меч, несколько секунд поддержал его в руках, а затем, вернув меч в ножны, протянул ножны с мечом Ванариону. Ванарион отдёрнул руку.

– – Не могу я принять этого дара. Я целитель, а не воин.

– – Ты прав! Но вынуть его из ножен сможет лишь тот, кто никогда не поднимет этот меч ради убийства, ради мести или гордыни, а лишь ради защиты и мира. и владеть им сможет лишь тот, кто способен отдать другому часть себя самого, пожертвовать самым дорогим, ради спасения и любви.

– Ванарион низко поклонился, принимая дар. Затем он повернулся к нам. Только теперь я заметил, что он выглядит слишком юным. Даже если считать, что он был убит в возрасте двадцати пяти лет, то сейчас либо действовали какие‑то чары, либо он и тогда не выглядел на свои года, но сейчас он выглядел лет на восемнадцать. Ванарион не подошёл, а почти подбежал к нам лёгкой юношеской походкой, так отличавшейся от тяжёлой поступи того, кем он был раньше. Мне, да и думаю, никому, не хотелось вспоминать. Не успел он повернуться к нам лицом, как тут же очутился в медвежьих объятиях Торгрима, который был вынужден уступить мэреину, а тот в свою очередь Арне. Все поздравляли его, так что к тому моменту, когда он добежал, не представляю, как он ещё могу бегать после таких с трясок, его сопровождали почти все военачальники. Рядом со мной стоял Доррен и широко раскрытыми глазами смотрел на возрождённого друга. У него даже слёзы высохли от волнения. Ванарион бросился к нему и, обняв за плечи, залился слезами, уткнувшись в плечо. Мы все застыли. Все мы прекрасно понимали, отчего плачет Ванарион. не мог он видеть абсолютно седые волосы своего друга, седину, которой сам стал причиной, хоть и невольной.

– Увидев это, Один сказал, словно извиняясь:

– – Мы можем возродить плоть и дух, но исцелить память не под силу даже богам. Эта седина будет вечно напоминать тебе, Доррен, о той ошибки, что ты совершил когда‑то, дабы не повторить вновь ещё худшую. Но, возможно, тебя исцелит другой или другая, – и отец богов озорно подмигнул стоявшей в стороне Гуннлёд. Девушка смущённо потупилась.

– Мы забыли ещё одного. Сын мрака, выходи!

Мрачнее тучи Мартин сделал несколько шагов навстречу всевладыки, но остался стоять абсолютно прямо, не удостаивая асов поклоном.

– Мы не знаем, как нам поступить с тобой. ты недостоин прощения, а наказан ты достаточно. За те преступления, которые совершил ты, ни в одном из девяти миров нет прощения. Но мы посоветовались и решили…

– Я как никто знаю цену прощения, – перебил низким глубоким голосом Хёд, подходя к Мартину и, сняв с руки железную боевую рукавицу, опустил руку ему на плечо, я успел заметить, что вся ладонь была исчерчена глубокими белёсыми шрамами. – и я дарую тебе прощение. но знай, ты должен ещё заслужить прощение всех живущих рас народов… хотя бы тех, с кем свела тебя судьба в этот день. Я беру тебя под своё покровительство, но я не смогу оберегать тебя от последствий того зла, что ты сам на себя навлёк. В моём лице ты получаешь прощение от всех асов, но у тебя отнимается твоя магическая сила, дабы ты не смог ею воспользоваться во зло, и до тех пор, пока ты не получишь прощение от людей, ты не можешь умереть, как бы не хотел. Ты получаешь моё покровительство, но ты совершил слишком много зла, чтобы наказание смогло миновать тебя. Давным‑давно ты собирался лишить зрение того, кто должен быть для тебя дороже всех даров, а подняв руку на беспомощного слепца, ты думал только о мести за нанесённую тебе обиду. Я отнимаю у тебя ценнейший дар, дабы познал ты жизнь с иной стороны и, может быть, понял, что люди не так плохи, как кажутся тебе. Я отдаю тебе свой ясеневый посох, дабы тебе не пришлось плутать во тьме, не зная дороги, если не будет рядом надёжного плеча, – и, грустно улыбнувшись, он подал Мартину тяжёлый ясеневый посох с посеребрённой рукоятью в виде волчьей головы.

Я не видел лица Мартина, но знал, что в этот страшный миг закатное солнце по‑прежнему отражалось в смарагдовых глазах, но они его уже не видели.

– Дабы скрасить твоё одиночество и твою тоску, прими от меня, это.

И слепой ас протянул Мартину довольно объёмистый свёрток.

– Это тебе пригодится. А теперь, прощай, и помни, я всегда буду рядом, но твоя судьба в твоих руках!

Он несколько секунд постоял, глядя прямо в глаза Мартину, и я поразился, как они похожи: оба могучие, сильные, у обоих чёрные, как вороново крыло волосы и пронзительно‑зелёные глаза, такие яркие, что самые чистейшие смарагды не идут с ними ни в какое сравнение, только в широко раскрытых неподвижных глазах Хёда светилось пламя любви ко всему живому, а в глазах Мартина, теперь уже таких же неподвижных, застыло выражение тоски, боли и отчаяния.

Тут Один, широким жестом обведя всех рукой, громко произнёс:

– Каждый из вас получает в награду вечную жизнь, а если падёт от оружия или решит отказаться от дара и умрёт своей смертью, то будет вознесён в небесный чертог, в котором ожидает его вечное счастье и довольствие. И тут взгляд его задержался на Мартине, но он ничего не сказал, но каждый понял, что спасение после смерти Мартину не грозит. Мы все как‑то невольно с сочувствием поглядели на него, а он вдруг упал ничком на землю и беззвучно зарыдал. Он плакал молча, но мы видели, как сотрясалось его тело. он попытался отпихнуть чёрный свёрток, но Торгрим подхватил его, ткань развернулась, внутри оказалась изящная лютня с железными струнами, тускло поблёскивающими в вечернем свете. Простой деревянный корпус без всяких украшений наводил на мрачные мысли, и тут Торгрим прошептал мне в ухо:

– Проклятая лютня Тёмного Менестреля! – прошептал поражённый Торгрим.

О, Мартин. Великую драгоценность и великое проклятие получил ты в дар! Хватит ли у тебя мужества принять его?!…

Мэреин подошёл к распростёртому на земле Мартину и осторожно положил свою тяжёлую каменную руку ему на голову. Странно было видеть этого каменного исполина, проявляющим столь нежные чувства.

– Успокойся! – прогудел он, – Не мне, ни моему народу ты ничего худого не сделал. Я с радостью прощаю тебя. Если бы ты… ну, ладно, это дело прошлое.

Я понял, он упомянул про случай с Герретом.

Мартин зашевелился и повернул голову. В глазах его мелькнула робкая надежда.

Тогда к нему подошёл откуда‑то взявшийся Ларкондир. Наклонившись, он положил руку ему на плечо, настойчиво и твёрдо. Прядь длинных волос упала на лицо Мартина.

– Ларкондир, это ты? – спросил он, беря изящные пальцы своей огрубевшей ладонью.

– Да, да, это я. Вставай, на камнях холодно. Пошли, пошли.

– И после всего, что я сделал с тобой, ты всё же подошёл ко мне.

– Я не держу на тебя зла. Мы все совершаем ошибки и сами же за них расплачиваемся. Мне жаль тебя, Мартин. И я искренно, от всего сердца, дарую тебе прощение.

Мартин вскочил на ноги так стремительно, что Ларкондир, державший руку на его плече, пошатнулся. Так, не снимая руки с его плеча, он медленно повёл Мартина за весело гомонящей группой, направившейся к лагерю. Я немного отстал, наблюдая за Мартином. Он шёл, тяжело опираясь на ясеневый посох. Ларкондир вёл его так осторожно и бережно, что я в который раз поразился великодушию тех, кто должен был бы ненавидеть и проклинать вместо того, чтобы прощать и помогать.

– Так, я пошёл к ребятам, – объявил Геррет, устремляясь по направлению к бывшему месту дислокации гномьего воинства.

– А вдруг их всех засыпало? – осторожно поинтересовался Хасгир.

Гном взглянул на оборотня так, что тому в пору было поджимать обе ноги и уползать с глаз долой.

И, действительно, армия гномов обнаружилась почти в полном составе по ту сторону холма. Завидев надвигающееся пламя, она укрылась в холмах, а когда опасность миновала бросилась в погоню за уцелевшими гоблинами и орками, с которыми у гномов непримиримая вражда. Выяснилось также, что рассеянные уцелевшие отряды людей бродят по окрестным холмам, и намереваются напасть с тыла. Немедленно стали собирать отряды уже объединёнными усилиями. Халед отправилась к своему народу, планируя осуществить свой план по истреблению заблудших в лесу врагов, которых мы туда заманим. Хауг с дочерью отправились к своим отрядам, а мы, остальные, Геррет, кстати, вернулся к нам с известиями о грядущем сражении, отправились смеясь и болтая к уцелевшим палаткам, чтобы там начать собирать остатки нашего разрозненного войска. Арне с Торгримом не расставались ни на секунду, громко смеясь и болтая на нординге, общем языке для всех северян, дабы не путаться в диалектах и особенностях хоть и похожих, как братья‑близнецы, но всё же разных, иноплеменных языках. Ванарион уже вовсю болтал то с Дорреном, то с берсерками, к нему периодически подходил Эдвин, и с каждым он говорил на его языке, хотя его родным должен был быть прайденский диалект нординга. Вместе с памятью к Ванариону вернулись и его обширные знания и полная магическая сила, и теперь он мог поспорить в искусстве владения любыми видами магии с самим верховным магом Белого совета, дабы тому вдруг взбрело в голову посоревноваться с тем, кого он когда‑то выгнал из совета, посчитав предателем. я знал по рассказам Доррена и видел по лицу Ванариона, что теперь он чуть ли не один из самых могущественных светлых магов, когда‑либо живших на земле, но, кажется, сам об этом либо ещё не догадывается, либо не подаёт виду. Боюсь, его ожидает судьба, схожая с моей. Я, как величайший светлый боевой маг и к тому же первый советник алта острова Ленос, а к тому же и военачальник объединённых сил всех светлых свободных народов волшебного мира, и он, величайший маг, избравший своей стезёй целительства, но в равной мере владевший всеми разновидностями светлой магии, даже, кажется, теперь ему пришлось овладеть и боевой магией, хоть и вопреки его воле, маг, которому вскоре не будет равных, и мы оба, я по крайней мере, хотим лишь одного: спокойной жизни среди друзей, жизни без войны, жизни, в которой нам не будут поклоняться, считая чуть ли не богами, а просто будут любить наши близкие и родные люди. Я уже переживаю сейчас подобное, Ванариону ещё только предстояло столкнуться со славой и почётом, которых он, наверняка, не ждал и не желал, ведь судя по рассказам Доррена, он всегда был скромным, даже слишком скромным и не терпел, когда им восхищались и нахваливали. Вот и теперь то и дело принимая поздравления и восхищённые похвалы, он опускал глаза и заливался багровым румянцем, так ярко горевшем на его светлой коже северянина. «Подлинное величие не нуждается в искусственном пьедестале». Эту мысль я подчерпнул из книги великого скальда севера Магни Хальвданссона и полностью был с ней согласен. Так я размышлял, а Ванарион между тем шёл, непринуждённо болтая на разных языках то с тем, то с другим, даже с Дугласом он перекинулся парой фраз на эринском языке, чем поразил его до глубины души.