— Лучше там! — Труднов указал стволом на высотку вблизи берега, к которой подбегала волна прилива.

— Пресная вода далеко и дров мало! — возразил Кусков. — Поблизости переночуем, а завтра, даст Бог, уйдем… Слободчиков, бери кадьяков, иди в лес за дровами… Васильев и Труднов! С чугачами — к ручью, найдите место для лагеря, обшарьте кустарник в овраге, вдруг засада! Остальные со мной — таскать вещи.

Через час у ручья горели костры и были поставлены палатки. Лагерь обнесли городьбой из лодок, суша просматривалась со всех сторон на два выстрела. При отливе до моря было далеко, зато трудно подойти незамеченным. Не успели промышленные просушиться и напечь мяса, как из селения к ним потянулись группы по три-четыре человека. Они подходили к заплоту из байдар, глазели на стрелков, злобно ругали чугачей и кадьяков.

Мокрая и злая охрана не могла отлучиться с мест. И все же до сумерек из стана выкрали три одеяла. В темноте индейцы схватили и поволокли две байдары.

Часовой стрелял в воздух. Одну байдару удалось отбить, другую унесли и скрылись.

Около полуночи возле лагеря появился тойон Павел со свитой и потребовал встречи с Кусковым. Васильев и Труднов вышли навстречу, бесцеремонно обшарили посольство, выбрасывая в кучу пистолеты и кинжалы.

Молодой индеец больно наступил пяткой на пальцы Васьки, когда тот обшаривал обувь. Тоболяк не дрогнул, не вскрикнул, будто невзначай, ткнул посла локтем в печень. Тот выпучил глаза, но не согнулся.

Ветер с моря пронизывал до костей. Нечувствительные к холоду индейцы были почти голыми. Глядя на них, продрогшим стрелкам становилось еще муторней. Тойон вошел в палатку передовщиков и сразу стал ругать партовщиков:

— Зверя повыбили… Мы, в своих угодьях, не можем добыть шкуры, чтобы купить необходимое. Месяц назад косяки обворовали наших покойников…

Кусков насторожился: прежде не придал сказанному значения, а тут подумал — вдруг ситхинские погорельцы пробираются к Якутату.

— Где это было? — спросил. И, выслушав, сказал: — Ни в этом году, ни в прошлом там не промышляли наши люди!

— В бобровых шапках были! — напирал тойон.

— Бостонцы тоже носят бобровые шапки!

— Все белые на одно лицо: что русичи, что бостонцы!

— Бостонцы приходят и уходят, а мы всегда здесь. Когда твое селение умирало от голода, ты просил помощи у нас!

Тойон пропустил сказанное мимо ушей, повел голыми плечами, давно, мол, это было, не стоит вспоминать. Но Кусков опять задел его за живое, Павел двинулся к выходу, бросив:

— Промышлять будем без Компании! — и, высунувшись из палатки на полтела, обернулся, ухмыляясь: — Тойон Николай говорит, что только он имеет право убить тебя?!

Ни одна жилка не дрогнула на лице Кускова.

— Правильно говорит! — согласился. — Жена Баранова — его родственница, он дядя детей правителя, наместника Русского царя. Николай — первый среди колошских тойонов.

Лицо вождя акойского селения перекосилось, будто его ударили кистенем.

Он побледнел, побагровел и выскочил за пределы лагеря.

Перед рассветом хлынул ливень. О том, чтобы сняться с места не могло быть и речи. Три украденных одеяла и байдара не были большой потерей для партии, опасно было оставить кражу ненаказанной. Но Кусков склонялся к тому, чтобы достойно не заметить ее. Отряд успел запастись дровами, накрыл их от дождя байдарами. На рассвете опять явился тойон Павел Родионов.

Дождь тек по его размалеванному лицу. Волосы вперемежку с перьями и горностаями липли к темени. Важно поглядывая на караул, он заявил, что мирные отношения с партией прерваны.

Сысой слышал, как Кусков пытался вразумить тойона, обещая ему медный котел, но приближенные Павла загоготали и стали удаляться. Провожал их новокрещенный чугач и вскоре вернулся с разбитым лицом, сказал, что украли еще одну байдару. Сысой скинул промасленный чехол с фузеи, поймал на мушку голову тойона — за ствол ухватился Кусков, хрипло прошипел:

— Не стрелять без моей команды!

— Всех убить! — скрипнул зубами побитый чугач, сплевывая кровью.

Сысой выдернул из рук передовщика ствол, но курок спустил и сунул ружье в чехол.

— Захотели — давно пугнули бы! — проворчал. — А то вон как распоясались.

— Успеем! — жестко бросил передовщик. — Чем позже начнем, тем лучше…

И для нас и для пленных.

Подошел краснорожий Труднов с фузеей, завернутой в камлею, сказал, матерясь:

— Еще двух байдарок нет! Что я говорил? На кекуре лагерь ставить надо!

— Кто ж мог знать, что задержимся, — проворчал Кусков. Ткнул пальцем в прорвавшееся небо: — Теперь пресной воды хватает! — и обернулся к Сысою. — Драться хотел? Подбери стрелков и закрепись на холме.

Во время отлива к высотке можно было подойти окружным путем по берегу или напрямик из лагеря, через падь, поросшую кустарником. Один рывок — и там! — решил Сысой, думал, что акойцы не успеют понять маневр. Но из зарослей выскочило полсотни воинов вооруженных ружьями и копьями.

Голый индеец спустил курок колесцовой пищали, брызнули искры, но выстрела не последовало. Небрежность к оружию дорого обошлась и другим, скрывавшимся в засаде: ухнула охотская самоковка, громыхнул мушкет, неуверенно были брошены копья. От них партовщики увернулись, стрела с костяным наконечником чиркнула по щеке неповоротливого алеута.

«Не поленились же с ночи сидеть под дождем, выжидая удобного для нападения случая?!» — удивился Сысой. С его стороны безотказно прогрохотали полтора десятка ружей. Засада бросилась врассыпную, оставив убитых и раненых. Тойон с Ледового пролива споткнулся о скользкий камень и ударился затылком.

Отряд перезарядил ружья, стал выбираться из оврага, по порядку стреляя с колен и выбираясь к высотке. Пороховой дым завис над кустарником.

Нападавшие не могли поднять голов. Сысой схватил вращавшего дурными глазами тойона за волосы. Тот пришел в себя, рванулся, но был сбит с ног и связан. Индеец завыл, подгоняемый пинками, полез на холм, но улучив момент, бросился со скалы вниз головой и разбился о камни.

Не успев отдышаться на высотке, стрелки отряда топорами и прикладами стал зарываться в камни, устраивая окоп. В это время лагерь Кускова сложил вещи в байдары и двинулся к черте прибоя. На него, как воронье на поживу, бросились индейцы из селения и из пади. Две большие акойские лодки гребли к «Ростиславу». Один только якутатский тойон Николай со своими воинами бездействовал в стороне.

Сверху партия видна была как на ладони. Кусков успел выстроить промышленных. Те, прикрывшись байдарами, ощетинились штыками.

Нестройные выстрелы нападавших не нанесли им урона. Но дружный залп партии повалил десятка полтора воинов. Второй и третий залпы обратили в бегство толпу. Ухнули фальконеты «Ростислава», защелками выстрелы ружей.

Коновалов, Антипин и Лукин с алеутами отбивались от акойцев на воде. Вдруг прямо в их лодке разорвалась граната, пущенная чьей-то верной рукой из пушки. Она была единственной, хранившейся на крайний случай. Через мгновение индейцы барахтались в воде. Вторая лодка, подобрав тонущих, стала отходить к селению.

Партия Кускова, не растягиваясь на большое расстояние, торопливо челночила груз. Индейцы еще раз неуверенно атаковали с берега, но были отбиты. Тогда они бросились к лодкам, решив напасть с воды. Но тут отряд тойона Николая стал палить по сородичам из ружей, его люди пригнали свои байдары к высотке, размахивая ружьями, чтобы по ним не стреляли, отправили безоружного тойона к Сысою. Вскоре якутаты наравне со всеми стали рыть окопы, таскать дрова. Переметнувшиеся индейцы привели с собой двух плененных тойонов, из селений, злостно оскорбивших их.

У Кускова кончался порох, он медлил спускать отряд на воду и отправил к «Ростиславу» быстроходную двулючку. Волна в устье реки поднималась все круче. Но юркая байдарка легко скользила по гребням. Акойцы кинулись ей наперерез, но догнать на воде алеутов могла только акула. Байдарка пристала к борту судна. Лодки нападавших болтались на волнах, недосягаемые для пуль ни с высотки, ни с «Ростислава».

Куттер, постреливая из фальконетов, насколько мог приблизился к берегу.

Двулючка с флягой пороха оттолкнулась от борта. Коновалов, опасаясь посадить судно на мель, стал менять галс. Алеуты увидели, что наперерез им несутся две большие лодки, но пренебрегли опасностью. Григорий спохватился поздно. Сысой заскрипел зубами и стал забивать в винтовку лучшую пулю.

Целился он долго, тойон Николай бормотал на ухо:

— Шаман, стреляй… Шаман!

Если и стрелял когда-нибудь Сысой на такое расстояние, то неудачно.

— Шаман, стреляй, — бормотал тойон.

Индейцы перехватили двулючку, вынужденную грести против волны.

Алеуты пытались отбиться, размахивая веслами. Одного схватили за камлею, он вырвался, прыгнул за борт и пошел ко дну. Сысой увидел порох в руках акойцев и спустил курок. Державший флягу согнулся вдвое. Тойон Николай завыл и стал плясать. Индеец, державший двулючку за борт, выпустил ее, подхватив раненого. Алеут изо всех сил налег на весло и через мгновение оторвался на несколько саженей. Вторая лодка с «лысым» акойским шаманом кинулась следом. Но теперь силы были равны: все гребли против волны. Сысой торопливо перезаряжал винтовку.

— Шаман, стреляй! — кричал тойон Николай.

Коновалов наконец справился с маневром. Кренясь на борт, пошел прямо на индейские лодки. С полубака прогрохотала пушка, пустив по воде веретено дыма. Два ядра, скованных цепью, снесли корму лодки, в которой была фляга с порохом, с воем понеслись дальше, высоко подскакивая на гребнях. Шаман, с солидной плешью от содранного когда-то скальпа, и десяток гребцов очутились в воде. На холме плясали якутатские индейцы, переметнувшиеся к партии Кускова. На судне, как черт у котла, с фитилем в руке, прыгал Антипин.