Жена тойона, как положено женщине ее положения, имела за подрезанной губой дощечку такой величины, что не могла есть нормальным образом.

Нижняя губа ее была вытянута вперед на ладонь, волосы густо смазаны сажей, белое лицо — размалевано красками. У младенца в корзине усами торчал из ноздрей ивовый прут.

Баранов поил гостей чаем и водкой. Тойонша, по индейскому этикету, вливала в рот питье и вкладывала закуску с большой осторожностью, боясь что-либо пролить или выронить. В каюту привели их сына-аманата. Отец и мать, не позволяя себе показать на людях чувства, осмотрели его и остались довольны: отрок располнел от безделья и добротных компанейских харчей.

Тойон попросил разрешения забрать мальчика и обещал вскоре прислать другого сына. Баранов с беззаботным видом согласился вернуть заложника.

Разговор пошел проще и откровенней.

— Душа радуется, глядя на родные места, украшенные вашими трудами! — говорил Сайгинах.

— Мне очень жаль, что пришлось сжечь вашу крепость, — вздыхал правитель. — Но вы, пролив нашу кровь, не желали даже покаяться.

— Ситхинцы несправедливо поступили с русской крепостью, — согласился тойон. — Я в этом не участвовал и старался предотвратить убийства…

Баранов добился от тойона обещания, что он не будет воевать и подарил ему медный Российский герб. Никто из посольства не напился допьяна, хотя угощение было щедрым. Партовщики оказывали ситхинцам всякие почести.

Новый тойон перестал ходить — его носили на руках. Получив богатые подарки, довольный приемом, он стал собираться к себе во временное пристанище на берегу Чильхатского пролива.

На прощание Сайгинах намекнул Баранову, что ему стоит опасаться только одного человека, остальные ситхинцы уже не сделают вреда.

Допытываясь до истины, Баранов узнал, что тойон Котлеян добился у главного шамана племен Ворона повеления для всех сородичей: никто не смеет убить Бырыму, кроме Котлеяна! Табу!

Через полторы недели к Ново-Архангельской крепости приплыл сам тойон Котлеян со свитой из одиннадцати сородичей. Он прислал Баранову одеяло и несколько чернобурок, просил принять его, как Сайгинаха. Котлеян был одет намного богаче, чем предыдущее посольство. На нем был синего сукна сарафан, сверху английский фризовый камзол на голове — шапка из чернобурок с хвостами наверх. Он был моложав, среднего роста и хорошего сложения, со смышленым лицом и умными глазами. На его подбородке красовалась небольшая черная борода с усами. Котлеян считался лучшим стрелком племени и держал при себе двадцать ружей.

Баранов принял его, ни в чем не винил. Бывший главный вождь жалел о случившемся и предлагал мир. Правитель угостил посольство, дал ответные подарки, но не такие богатые, как Сайгинаху, сухо сказав, что принять Котлеяна, так же, как его брата, не может, потому что все чугачи и кадьяки ушли в партию. Тойон стал убеждать, что никто не знает столько плясок, как он, но правитель лишь разводил руками. Посольство провело возле крепости четыре дня, пело и плясало по несколько раз в сутки. Охрана Баранова внимательно поглядывала на тойона, а сам правитель носил кольчугу под сюртуком. Его раненая рука бездействовала, из раны вышли с гноем еще три обломка кости.

Несколько ситхинцев из посольства Котлеяна добровольно остались аманатами, остальные уплыли. Вскоре к крепости прибыл бриг «Мария» с главным ревизором Компании. Правитель на яле подошел к судну и поднялся на борт. В мундире, шитом золотом, его встречал сорокалетний придворный из высшего общества и высшего правления Компанией.

— Это он и есть! — закричал Хвостов, тыча пальцем. — Баранов! Вор!

Казнокрад! Пьяница!

Сановник опустил глаза, чуть смутившись грубостью молодого офицера, тихо сказал ему по-французски:

— Не говорите этого, хотя бы при мне, — в глазах камергера мерцала сдержанная неприязнь к правителю.

У Баранова дрогнуло одно колено, затем другое, он на миг растерялся, но тут же взял себя в руки и слащаво улыбнулся:

— Николай Александрович! — глаза его блеснули в прищуре. — Уж и не чаял, что свидимся другой раз!

— Вы знакомы? — сухо спросил Резанов.

— Очень хорошо знакомы! — поклонился Баранов. — Прошлую зиму Николай Александрович изволил зимовать на Кадьяке. Натерпелись мы, бедные, от его бесчинств и буйств… Да, вот еще что! Последним транспортом пришло мне послание от охотского коменданта, он извещал, что забыл отправить дареные часы с именной гравировкой. Ну, точь-в-точь такие, как у господина лейтенанта. Не позволите ли взглянуть? Издали примечаю знакомый вензель…

Лицо Хвостова покрылось пятнами, он закричал, что весь транспорт принадлежит Компании и офицеры вольны брать все, что считают нужным.

— А ты — вор! Вор! И все купцы — воры! Хоть генеральский чин вам дай — все одно!

— Хе-хе! Часики-то у вас, ну, точно как мне присланные… Не извольте сердиться Николай Александрович, я ведь только посмотреть хотел…

Поговорив с полчаса в кают-компании, Резанов и Баранов отправились на берег: один отчитываться, другой — проверять. Прошел день, акционер и главный ревизор смотрел счета и отчеты, сухо и вежливо задавал вопросы, снова углублялся в бумаги. С каждым часом голос проверяющего теплел.

Баранов предложил засидевшемуся ревизору переночевать в его доме, на берегу, Резанов принял приглашение.

Каюры приготовили высокому гостю постель на сколоченной из жердей кровати, завешанной лавтаками. Сам правитель расположился на лавке, тоже устроив полог из кож.

— Крыша подтекает, — заметил смущенно. — Строили наспех. Я всего лишь неделю как перешел сюда с «Невы». Ночью усилился дождь и лавтаки над постелью оказались очень кстати. Правитель беззаботно спал. Это был не худший ночлег за последние годы жизни Резанова, но он долго не мог уснуть, вспоминая рассказы и слухи о странном человеке, полтора десятка лет бесконтрольно державшем в повиновении огромные пространства и многие народы. Проверка с ясностью показывала, что Баранов не присваивал себе и пустяков, за которые никто бы его не осудил.

Вдруг Резанов услышал, что под кроватью шумит вода, удивился странным звукам и разбудил Баранова.

— Не беспокойтесь, — ответил тот, зевая. — До перины не достанет… Должно быть доска оторвалась, вот и подтапливает с будущей площади.

На третий день пребывания в Ново-Архангельске, Резанов окончательно убедился в кристальной честности правителя Компании в колониях. Проверка была закончена. Не сходилось только количество присланного и употребленного спиртного. Баранов не увиливал от ответа, каялся и предлагал высчитать недостающее из его жалованья.

— Без того невозможно управлять здешним сбродом, — оправдывался.

Вменять в вину такой пустяк при миллионных прибылях ревизору было стыдно. От имени Государя и правления акционеров он списал долг с Баранова, приготовил прошение Государю о представлении его к ордену и обещал похлопотать о правах Баранова на усыновление своих детей. Главного помощника, Ивана Александровича Кускова, Резанов пожаловал в Коммерции Советники, наградил золотой медалью, пообещав выхлопотать ему благородный чин, чтобы защититься от побоев буйных офицеров.

Передовщики Малахов и Швецов, приказчик Бакадоров были награждены серебряными медалями.

Титулярный советник Баннер, присланный на смену Баранову, ознакомившись с делами, наотрез отказывался принять пост правителя. С него доставало управлять Кадьяком. На предложение задержаться здесь еще на неопределенный срок, Баранов скромно, но твердо ответил «нет!» Он устал.

Кусков тоже желал вернуться в Россию. Резанов вынужден был просить Баранова задержаться хотя бы на год, пока ему не подберут замену.

Желая сгладить прежние недоразумения и предубеждения, камергер и ревизор стал восхищаться правителем. Это не понравилось многим офицерам.

Лейтенант Хвостов был так раздосадован, что, напившись, снова стал обвинять Баранова в воровстве. Бесчинствам его не мог положить конец и сам Резанов, приказавший ограничить выдачу водки офицерам. Хвостов явился к нему и стал угрожать, что трезвый он еще буйнее. К вечеру все служилые мореходы, кроме склонного к трезвости мичмана Давыдова, были пьяны. Хвостов, сам чудом оставшись жив, проткнул шпагой офицера Каюркина, собрал толпу пьяных головорезов и среди ночи пошел на приступ дома правителя, ломал запертую дверь, стрелял в окна из пистолетов.

Прибежал караул, буянов обезоружили. Баранов вышел из дома. В его сенях неожиданно обнаружили трех ситхинских аманатов со стальными ножами под одеждой. Им учинили допрос. Ситхинцы стояли на том, что добровольно охраняют Бырыму. Поверил их уклончивым ответам один только правитель и велел отпустить, вопреки советам охраны и друзей. Ситхинцы действительно охраняли его, боясь, что Баранов может быть случайно убит кем-нибудь, кроме тойона Котлеяна.

Самые трудные времена и тяжелые работы по строительству заканчивались. «Нева» собиралась идти на Кадьяк. Тоболяки уходили на ней к женам и семьям. Сысой и Кусков подали правителю рапорты об увольнении.

— Серьезные дела решаются неспешно! — улыбнулся Баранов, бумаги принял, но увольнять старовояжных не торопился.

В Крестовую бухту вошли и бросили якоря два бостонских судна: трехмачтовая «Юнона» капитана Вульфа и шхуна, принадлежавшая Джону и Натану Виншипам. Вульф подарил Баранову живых коз, предлагал торг, судовладельцы шхуны, оправдываясь за оставленную на острове партию, предлагали новый совместный промысел в южных водах. Индейцы не умели промышлять морских животных, бостонцам нужны были алеуты, кадьяки и старовояжные русские стрелки.

Вскоре к Ситхе подошло еще одно трехмачтовое судно под английским флагом с названием «Мирт». Командовал им знаменитый капитан и старый знакомый всех колониальных служащих капитан Барабер.