11. Побежденные

Старую «Екатерину» привел в Якутат безотказный штурман Потаж и поставил на якорь, салютуя фальконетами Русскому флагу. С берега к нему пошла большая байдара, на корме сидел Кусков без шапки, с головой, обмотанной кожей и тряпьем.

— Ну, е-е! — вдруг вскрикнул и вытаращил глаза.

С борта галиота весело скалился «покойный» стрелок Баженов.

— Оборотень! — перекрестился Лукин. — Мается душа неотпетая.

— Баженов, а Баженов! — закричали Сысой с Прохором, бросив весла. — Ты живой или призрак?.. Свят… Свят… Господи, помилуй!

— Влезь-ка на палубу, дам в ухо — сразу и поймешь! — радостно откликнулся пропавший стрелок.

Баженова пленили воины селения, где жила его колошка, увезенная к родне сородичами. И пришлось бы промышленному принять все муки, которые могли придумать для инородца индейцы неустрашимого волчьего племени, но бывшая женка освободила и бежала с ним к устью Медной реки, где на отмели, ставшей могилой для бунтовщиков Федьки-тойона, их и подобрал старый компанейский галиот.

Получив от правителя письменные указания, Кусков сказал, что остается зимовать в Якутате, будет укреплять крепость и строить два судна. С ним доброй волей остался Прохор Егоров. На другой день, загрузив меха и заправившись пресной водой, галиот взял курс на Кадьяк.

В средине сентября при крутой волне «Екатерина» прошла мимо устья Сапожниковской реки. Тоболяки с партией, Урбанов со спасенными алеутами и кадьяками, Баженов с женкой, завернутой в одеяло вместо платья, вернулись в Павловскую бухту. Баженов отпросился сюда у Кускова, чтобы венчаться с индеанкой по обету, клятвенно данному святому покровителю перед побегом из плена.

Отсалютовав Русскому флагу, галиот прошел мимо батареи. Посредине бухты на двух якорях стояла бостонская бригантина. Полтора десятка любопытных кадьяков и казар вышли на причал встретить галиот. Впереди всех стоял правитель в суконной шинели и шляпе поверх парика с завитыми буклями. Он поднялся на борт, расцеловал спасенного Урбанова, вернувшихся передовщиков, всех участвовавших в опасной экспедиции и пригласил на пир.

Без усов, с выбритым лицом и смешной голой губой правитель показался Сысою каким-то другим. Узнав, что погиб Григорий Коновалов и обезображен Кусков, он сокрушался, крестился, но печаль его не выглядела глубокой, а голова казалось занятой другими заботами. Отец Афанасий с мальчишкойкреолом в предлинном подризнике, с орарем через плечо, отслужили на галиоте молебен о благополучном прибытии, помянули убиенных и без вести пропавших. И опять Сысою казалось, что они делают все торопливо и сухо, без былой торжественности.

Ворота крепости были раскрыты, в карауле стояли незнакомые стрелки, иностранные и русские матросы в обнимку шлялись по казармам и горланили песни. Озираясь, как в чужом селении, Сысой с Васькой встретили знакомого, старовояжного стрелка, известного лебедевского смутьяна, обрадовались ему как земляку, стали расспрашивать о жизни на Кадьяке:

— Бостонцев под нашего царя подвели или на службу взяли?

Промышленный рассказал, что это не обычные бостонцы. Капитан бригантины, по имени Окейн, прежде служивший штурманом на «Интерпрайзе» у капитана Джеймса Скотта из Гудзоновой компании, предложил Баранову выгодный контракт. Партия Афони Швецова отправлялась с ним на промыслы…

— Какие промыслы, опохмелись! — недоверчиво усмехнулся Сысой. — Покров на носу.

Старовояжный рассмеялся.

— Куда бобры на зиму плывут?

— Вестимо — на полдень, — пожал плечами Сысой.

— Туда и пойдут Афоня с Окейном. Штурман в тех местах бывал, бобров видел множество, а добыть не мог. Договорились: его судно — наша партия, а добытые меха пополам. В счет будущих прибылей с бригантины отгрузили сто пудов муки. Бостонцы рассказывают, там, в полуденных странах, зимы нет, а земля — ружейный ствол воткни и вырастет хлебное дерево…

Сысой с Васькой недоверчиво посмеялись:

— Мещанин иркутский — кнехт листвяжный, хлеб-то на колосьях…

— Это у нас на колосьях, а там на деревьях, — ничуть не смутившись, заявил стрелок. — Сказывают, булка из листьев торчит, бери и ешь — даже печь не надо… А еще эти бостонцы говорят, будто плыли возле неведомых островов и видели партию на каяках. Кричали, звали, но промышленные от встречи уклонились… А передовщики по их словам сильно походят на Измайлова и Шильца!

Насмешка на лице Сысоя покривилась, земля смоленой палубой качнулась под ногами.

— Так уж и они? — пробормотал растерянно.

— Что слышал, то передаю! — перекрестился старовояжный.

— А где Швецов? — дрогнувшим голосом спросил Сысой.

— Здесь, партию собирает…

— Вы, вот что, — Сысой обернулся к Васильевым незрячими глазами. — Подарки возьмите да идите без меня к Филиппу. Мне надо с Афоней поговорить… Перед правителем отчитаться…

— О чем отчитываться? — настороженно зыркнул на дружка Василий. — Все, что надо, Кусков отписал, мы бумаги передали.

Ульяна кошкой вцепилась в рукав Сысоя.

— Побойся Бога, жена с Петровок одна, сын…

Василий схватил дружка за другую руку.

— Без тебя не пойду! Петруха станет спрашивать, где батька? Что скажу?

Пропал морок, мелькнувший перед глазами: невиданные деревья, белые реки и озера, чудные птицы и встали как живые — жена со слезинками на щеках, обманутый сын, смотревший растерянно и удивленно.

— Ну, вот, опять?! — скрипнул зубами Сысой и покорно опустил голову, а Василий выпустил его из крепких рук.

Теплая встреча бостонцев в Павловской крепости объяснилась не только выгодным контрактом. Когда в заливе появился корабль под звездным флагом Соединенных Штатов и с батареи дали сигнал, Баранов стоял под сторожевой башней, раздумывая, стоит ли лезть наверх по шатким лестницам.

— Что за судно? — спросил караульного.

Стрелок из новоприбывших, с подзорной трубой, долго вглядывался, стараясь прочесть название, писанное латинскими литерами, «мекал», «рекал», потом плюнул, крикнув:

— Хрен выговоришь! «Макарий» какой-то!

Удивляясь странному названию, Баранов отправился на причал.

Бригантина уже прошла мимо батареи и промеривала глубины, чтобы выбрать место для якорной стоянки. Правитель приложился к подзорной трубе и, едва не потеряв шляпу с париком, с былым проворством кинулся в крепость, крикнул, чтобы заложили ворота брусом и приказал играть «боевую тревогу».

На батарее забегали, разворачивая пушки. На стены выскочили стрелки с ружьями. Бригантина бросила якорь, повернулась к воротам крепости бортом.

На носу ее блеснула золотом букв надпись: «Mercurius». Увидев явные приготовления к бою, капитан выхватил белый платок и полез на ванты. С борта «Меркурия» спустили шлюпку. В ней, при одной только короткой шпаге, прибыл сам капитан. Баранов вышел на причал и узнал штурмана дружественной Гудзоновой компании. Винясь за недоразумение, он распахнул перед гостями все двери, оказав самое радушное гостеприимство. Узнав, с каким предложением явился мистер Окейн, и вовсе был тронут.

Тоболяки ушли к себе на хозяйство. Через месяц сообщили, что в бухту пришел компанейский галиот «Александр Невский» под началом вольного штурмана Петрова и с больной командой. Сысой отправился в крепость с отрядом каюров, присланных за молоком и маслом, хотел узнать какие товары доставлены в запасной магазин. Был конец октября, совсем по-зимнему мела метель, горы и камни белели от снега. В Чиниакском заливе стояло еще одно двухмачтовое судно под Российским флагом. При сильном ветре оно не решалось войти в бухту.

Сысой потолкался среди пьяных камчадальских матросов в казачьих шароварах, в казарменной тесноте все бестолково суетились, кричали и веселились, всяк на свой лад. Не найдя никого из друзей, он пришел к Баранову рассказать о новостях в сапожниковском хозяйстве и тут узнал, что неделю назад Тараканов с небольшой партией алеутов ушел промышлять бобров в южных водах на бостонской шхуне Натана Виншипа. Сысой вскочил от негодования, будто его предали. Баранов смущенно повинился:

— Мой грех! Скрыл! Знал, удержу тебе не будет! А ты нужен мне там, сынок, — кивнул в восточную сторону, — на Ситхе. Неотмщеная кровь друзей наших вопиет… Прости старого!?

Сысой сел с невольной обидой под сердцем: опять не его выбрала судьба в те края, куда двадцать лет стремились Трапезников с Андрияном Толстых, где пропал блуждающий галиот «Михаил» и замечен последний след чудо-корабля «Финикса». Правитель напоил стрелка чаем и с подарками отправил к прибывшему судну.

Выбрав двух знакомых кадьяков, Сысой на трехлючке вышел в залив.

Крутая волна то и дело захлестывала байдарку. Передовщик отплевывался горько-соленой морской водой, кадьяки, при каждом надвигавшемся гребне, кричали: «ку! — ку! — ку!» — так у них принято, подошли к борту бригантины «Святая Елисавета». На палубу высыпали команда и пассажиры. Кто-то кричал, узнав Сысоя. Он всматривался в радостные лица, тоже махал рукой. Судно опасно кренилось на волне, офицеры ругались, отгоняя пассажиров от борта, обзывая всех остолопами.

Байдарщики поднялись на шканцы. Сысоя обступили знакомые старовояжные стрелки, вернувшиеся на службу Компании после увольнения.

Высвободившись из их объятий, Сысой передал двум молодым, кучерявым как барашки офицерам подарки от Баранова: рыбный пирог и печеного гуся, а те с любопытством разглядывали стрелка в топорковой парке пером наружу, в сапогах с голяшками из сивучьих горл, удивлялись босым, «двуротым» кадьякам с костяными усами в носу. Сысою поднесли чарку, он перекрестился, выпил, раскурил трубку, отвечая на вопросы лейтенанта Хвостова и мичмана Давыдова. Кадьяки отплясывали в честь прибытия судна.

На другой день ветер ослаб и «Елисавета», паля из пушек, вошла в Павловскую бухту. На причале стоял Баранов в шинели и в шляпе поверх старомодного парика. С транспортом прибыли сто двадцать промышленных, из которых пятнадцать были прежними служащими. На берегу они жгли костры, пели и плясали. Туземцы и старовояжные то и дело узнавали Сысоя, звали к себе. Он кивал им, шел дальше, надеясь встретить земляков, увидел одного в знакомой шапке. Прислушался, выговор был родной, тобольский. Подошел ближе.