Галиоты «Александр Невский» и «Екатерина» покачивались на уютном Якутатском рейде, защищенном с моря островами и ждали дальнейших распоряжений правителя. Партия Демьяненкова и Кондакова промышляла, растянувшись на десятки миль по побережью. За зиму в крепости была выстроена новая восьмигранная башня, на сажень подняты стены. На верфи стоял новопостроенный пакетбот без мачт, на нем велись такелажные работы.

Увидев галеру правителя и большую байдару, на берег высыпало все население крепости и «Славороссии» — индейцы в одеялах и плащах, алеуты и кадьяки в парках, среди них терялись несколько русичей и креолов, одетых кто во что горазд. Индейцы столкнули на воду лодки, стали в них кривляться еще за сотню шагов до галеры, выплясывая в честь прибытия правителя. Подойдя к борту, подняли обычный вой и стали плясать на палубе. По традиции их угощали сладкой кашей и чаем.

Баранов, поговорив с каждым тойоном, ждал своего друга и помощника Кускова. Тот с Прохором Егоровым подошел к борту галеры на деревянном индейском бате.

— Парик привез? — спросил Баранова вместо приветствия.

— Привез, но женский! — рассмеялся правитель, махая рукой. — Башку-то покажи. Говорят, лыс стал, как я?!

Кусков с Егоровым поднялись на палубу, расцеловались с Барановым, со старовояжными стрелками. Прохор пошел от одного друга к другому, радуясь встрече.

— Не робей! — посмеивался правитель, поглядывая на шапку Кускова. — Лысых девки пуще любят.

Кусков нехотя обнажил голову. Ото лба к темени косо тянулся клин нежной розовой кожи.

Баранов достал из мешка белый парик.

— Других не прислали, — сказал, оправдываясь. Зато волос как настоящий.

Обстрижешь под себя…

— Уже слышал, наверное? — спросил Кусков. — Голцанское жило прислало послов за одеялами. Я их шаману сказал: «За то, что обезобразили русского тойона, — с вас шестьдесят одеял!» Так он стал оправдывать молодого сородича, который первый раз с живого человека кожу драл, а меня ругал, что сильно дергался, — улыбка на лице приказчика покривилась, большие глаза сузились и побелели. — При том вошел в такой раж: стал показывать, как правильно делать надрез и тянуть за волосы, чтобы снять кожу до самых ушей.

— Ну и как, сторговались? — улыбаясь, спросил Баранов.

— Сошлись на десяти! — развел руками Кусков. — Мы у них многих ранили, семерых убили.

— Ну и ладно! Я привез одеяла… А что у тебя одни креолы? Русичи-то где?

— Откуда им быть? — потускнели глаза Кускова. — Поселенцев почти всех перебили. Три семьи только осталось, и те отпросились на Кадьяк с детьми.

Вдов новоконстантиновские сманили. Все уж замужем: и старые, и не совсем.

Молодых давно нет.

Баранов снял шляпу, перекрестился на восток.

— Всего-то десять лет прошло, как прислали три десятка красавиц. На каторге целей бы были.

К счастью, он не знал, что еще через десять лет, когда закончится срок их ссылки, в живых останутся только трое томских мужчин, царской милостью определенных на поселение вместо каторги, и одна женщина, а сам все еще будет тянуть лямку правителя и подпишет им, четверым, прошения на вечное поселение в Америке.

Закончив пляски, якутаты сели в лодки и уплыли в селение. Баранов с Кусковым отправились осмотреть новопостроенный пакетбот. Сысой, Василий, Прохор и Терентий Лукин сидели на галере и вспоминали прожитую зиму.

— Приезжала моя богатырша! — хвастал Прохор. — С брюхом уже. Не обманул голцанского тойона…

Лукин нахмурился, засопел громче.

— А Толстяк, вспоминая кухню Терентия Степаныча, просился к нам в почетные аманаты. Но пожил с неделю на промышленных харчах и раздумал…

Так что, Степаныч, скоро нас с тобой на крестины позовут в Волчий род.

Лукин не выдержал, выругался:

— Что мелешь-то? — замотал седой бородой. — Семя бросил в чужой стороне — породил сына-врага и отцеубийцу!

Прохор с Сысоем беззаботно рассмеялись. Василий опустил глаза и сжал зубы, заходили желваки под его бородой.

— Как сестрица? — спросил Прохор, еще не зная о новорожденном.

— Слава Богу! — коротко ответил Василий.

Чтобы сгладить невольную неловкость, Сысой стал рассказывать про Баженова, венчавшегося со своей «волчицей». С помощью монахов он уговорил жену выбросить деревянное корытце, которым индеанки безобразят лица. Губа у нее зарастает, сажей она не мажется, умывается, колошки чистоплотны, и кожа у нее стала белей, чем у иной русской бабы. Только платье и башмаки, как на корове седло и подковы…

— Уж лучше бы босой в одеяле ходила, только сиськи прятала, — посмеивался Сысой. — А так, жена послушная, работящая: ягод наберет, продаст, каждую копейку — в дом…

Кадьяки и алеуты получили в Якутате компанейские ружья. По приказу правителя галиоты отправились к Ситхе. Под их прикрытием, промышляя в пути, ушла сводная партия Демьяненкова и Кондакова. Куттер «Ростислав» под началом передовщика Урбанова, отправился в Хуцновский пролив. На его борту были седые барановские дружки, пришедшие с ним из Охотска четырнадцать лет назад, тоболяки, Сысой с Васькой. Тараканов с партией промышлял под их прикрытием. Баранов с Кусковым торопливо оснащали парусами и пушками новопостроенный пакетбот, который назвали «Ермаком».

Васька Васильев, в кожаной рубахе, с казацкой саблей на боку, поглядывал с куттера на берег и глаза его мерцали синью льда. На лице Урбанова индейской маской стыл мстительный оскал. Спасшиеся алеуты его партии были опоясаны саблями и терпеливо ждали мщения. Но байдары таракановских промышлявших двигались медленно, «Ростислав» то и дело бросал якорь, долго стоял у Ледового пролива и, наконец, при хорошей погоде вошел в Хуцновский. Жители селений, грабивших Михайловский форт, завидев куттер и байдары, побросали дома и убежали в лес. Не останавливаясь, не причиняя никому вреда, караван прошел мимо селений Какнаут, Каукотан, Акку, Таку, Цултана, Стахин. Возле селения Кек, где была перебита партия Урбанова, алеуты высадились, прокрались к жилью, зарубили и зарезали нескольких жителей, одного пленили. Остальным удалось скрыться.

Урбанов сошел на берег, взглянул на пленного. Алеуты готовили орудия пытки. Индеец смотрел на них с презрением и называл русскими рабами.

— Мы народ добрый! — зловеще усмехнулся Урбанов. — Не станем тебя мучить, как ты нас. — Надел на шею плененного петлю и, к неудовольствию алеутов, выбил чурбан из-под его ног.

— Сжечь все! — кивнул на селение.

Промышленные и алеуты с факелами пошли по домам. Не в пример эскимосским народам и кенайцам, жилье побережных индейцев было сделано с большой аккуратностью из расщепленных на доски деревьев. Над низким входом — резные тотемные знаки семьи: лапа Ворона, след Волка и Медведя.

Каждая доска была строганной, покрытой резьбой и краской. Вокруг жилья и внутри — чистота. Войдя в один из опрятных индейских танов, Сысой взял искусно сделанную маску, которую издали не пробивала пуля фузеи.

— Похоже, у них все мастера! — разглядывая, вертел ее в руках.

— Похоже! — хмуро буркнул Васька и ткнул факелом под сухую кровлю.

Партия ушла от берега, оставив за собой черную тучу дыма. Следующее селение тоже было выжжено дотла. «Ростислав» бросил якорь в Бобровой бухте, на том самом месте, где четыре года назад стоял «Северный Орел» со зловредным Гавриилом Талиным, уволенным со службы Компании. Сысой вспомнил своего недруга, баламутившего промышленных, чиновных и штурманов на Кадьяке, теперь тот мореход казался ему шкодливым юнцом в сравнении с нынешними кадьякскими горлохватами.

Через два дня в Бобровую бухту вошел «Ермак» с правителем на борту.

Промысловые партии растянулись по заливам на несколько дней пути, но Баранов решил не ждать, когда соберутся все его люди, наказал тойонам и передовщикам, где общий сбор и пошел в бухту Креста. «Ростислав» поднял якорь и двинулся следом за «Ермаком». Около пяти часов после полудня суда шли вдоль высоких берегов покрытых густым лесом к горе Эчком, возвышавшейся над другими хребтами и пиками. В Крестовой бухте на рейде стояла целая эскадра. Здесь были компанейские галиоты «Александр Невский» и «Святая Екатерина», особо стоял настоящий большой фрегат «Нева» под Российским флагом. У второго мыса от горы Эчком покачивалась на якоре знакомая бригантина с новым названием «Окейн» под звездным флагом Соединенных Штатов.

Пакетбот и куттер салютовали кораблям из фальконетов. С галиотов ответили холостыми выстрелами пушек, с фрегата пустили две ракеты, на мачте подняли сигнальные флаги, призывая «командора». Едва «Ермак» коснулся борта «Невы», рыжий капитан-лейтенант, не представившись, стал выговаривать Баранову, что ждет его здесь целый месяц при несносном климате и постоянных нападениях индейцев. Младшие офицеры и матросы с недовольным видом поглядывали на промышленных. Правитель поднялся на палубу фрегата один.

Тридцатилетний капитан-лейтенант Юрий Федорович Лисянский провел в кают-компанию долгожданного гостя, о котором был много наслышан. Гарсон принес коньяк, кофе, сигары. Правитель Русской Америки был молчалив, сдержан и учтив. Он был одет, как одевались дедушки нынешних офицеров, на его шее висела золотая медаль. Вид Баранова задобрил раздраженного командира корабля. Он закурил сигару, насмешливо поглядывая на допотопный напудренный парик, стал рассказывать, что по Высочайшему указу совершает кругосветное путешествие.

«Нева» пришла на Кадьяк через неделю после ухода оттуда правителя.

Корабль отремонтировался в Павловской бухте, заправился водой, 15 августа взял курс на Ситху, а 19 был здесь. Через неделю в бухту вошла бригантина «Окейн», две недели назад — «Александр» и «Екатерина». Штурман Петров подходил к фрегату на байдаре, передал, что ждет Баранова. В последний день августа капитан Окейн на баркасе ездил на берег за лесом и был атакован ситхинцами. Индейцы на лодках подошли к бригантине, стали стрелять из ружей, повредили баркас и катер, которые спускались на воду. Самому Окейну прострелили расшитый узорами ворот.