Должно быть, по лесам да в рабстве есть живые. Твоя помощь нужна, Терентий Степаныч?

— Нужна, так нужна, — проворчал Лукин и заговорил душевней: — Хотел затвориться на мысу, жить ради сына и никуда не ввязываться. Не вышло!..

Там-то, — указал кивком на запад, — хоть наша родина-мать своих детей стыдится, все о приемышах печется, там можно хотя бы в скиту скрыться.

Здесь одному не выжить! — спохватившись, что много говорит, умолк, обернулся к тоболякам:

— От Прошки нет ли вестей? Сон мне был, будто к встрече.

— Бубновские пассажиры с «Дмитрия» говорили, видели в Охотске живого.

Среди зимы ушел с казаками на Якутск. Лебедевских, ваших промышленных, десять человек вернулись. Говорят, на пропавшем «Финиксе» было больше. От передовщика Беляева тебе поклон.

Это известие не обрадовало Лукина, он опустил седеющую голову и пробормотал:

— Вот оно! Не приемлет Родина блудных: погрязли во грехе, одичали.

Монах Герман давно открыл мне, что будет так!

Галера «Святая Ольга» с разбитым болезнью правителем на борту, бесславно вернулась на Кадьяк. Куттер «Ростислав» в сопровождении полусотни байдар алеутов и кадьяков, потерявших на Ситхе родственников, подошел к Якутату. Кусков долго смотрел в подзорную трубу на крепость, на трепетавший над ней Российский флаг, на знакомые ледники, сползавшие в море.

— Что за место?! — в сердцах ударил кулаком по планширю. — Не строится укрепление — хоть разбейся. Вроде бы, сам Ювеналий святил, несколько старост сменилось, управляющий.

— Не строят, потому и не строится! — проворчал стоявший рядом Лукин. — Прежде покойный Поломошный мешал, все грехи на него валят, а все равно работать не хотят. Людишки ссыльные, день прошел — и слава Богу! С колошами перероднились, забыли, с какого конца ружье заряжать. Не думают, что леностью подстрекают диких к мятежу. Я им говорил про кенайцев и Никольский редут, там так же все начиналось. Не верят, смеются, дескать, мы сами стали как колоши, сивучий жир ягодой заедаем, у шаманов причащаемся.

Иные красят рожи, думают оттого местные народы за своих будут принимать.

Все население Якутата выбежало на берег встречать русский куттер.

Григорий Коновалов, стоя на румпеле, посмеивался:

— Нигде не видел столько дармоедов разом. Месяцами могут ждать транспорт и чесать брюхо, но не пошевелятся, чтобы прокормиться.

Байдары прибывшей партии рассыпались по заливу. Одни ловили рыбу, другие гонялись за нерпами. Кусков сошел с судна и надолго уединился с Ларионовым, служившим после гибели Поломошного и за управляющего, и за старосту. На следующий день они собрали на совет всех промышленных.

— Каюры намекают, что по всему побережью рыскают ситхинцы, подстрекают к мятежу, — сказал Кусков. — Если до сих пор не перебили русичей, кадьяков, чугачей и алеутов, то только потому, что меж самих много распрей. Якутатский тойон Никола объединился с ними, многие тойоны местных жил готовы переметнуться. Чудом застали мы крепость не разоренной.

Сход промышленных решил оставить в Якутате часть своих людей под началом Галактионова, чтобы принудить поселенцев укреплять стены и выставлять караулы. Кусков и Васильев оставили здесь жен: как ни ветхи были стены здешней крепостицы, но надежней куттера. А вояж предстоял опасный.

Всем партовщикам: алеутам, чугачам и кадьякам, Кусков с Коноваловым выдали компанейские ружья.

«Ростислав» пошел вдоль берега к югу, взяв курс на ненадежные якутатские селения. Удачи в пути не было. Только ушли от островов — усилился ветер, заморосил дождь, возле Акойской бухты разыгрался шторм.

Куттер под началом Коновалова, проскочил мимо камней в устье реки, но большая байдара, следовавшая за ним, перевернулась. Сысой с Василием барахтались в холодной воде, спасая фляги с порохом и спиртом. Из десятка бывших с ними кадьяков никто не умел плавать, но они не пошли камнем на дно, а уцепившись за плавучие предметы, ждали, когда их вытащат из воды.

Пока Григорий развернул на волне судно, да пока подошли другие байдары, Сысою пришлось выпустить из рук флягу с со спиртом, спасать людей и ружья. Выбравшись на борт, он сбросил мокрую одежду, грудой кишок упавшую к ногам, и заплясал на ветру. Лукин дал ему сухую парку, Кусков развел руками: спирт был только в байдаре, своего у передовщика не было.

— Ну и ладно! — притопывая, Сысой натянул мокрые сапоги. — Трезвей — праведней! Дальше-то что?

— В полутора верстах — Акойское селение. Тамошний тойон Павел Родионов наш друг: зимовал на Кадьяке, выучился говорить по-русски.

Остановимся у него, просушимся.

Промокшие и продрогшие партии из последних сил поднимались по реке, байдары жались к бортам «Ростислава». Даже неутомимые алеуты выглядели уставшими. Кусков долго высматривал селение в подзорную трубу.

— Неужели поджидают? — спросил, обернувшись к Коновалову.

Тот тоже приложился к трубе, нахмурился.

— Похоже, у акойцев гостей раза в три больше, чем их самих. Были бы верны нам, уже заметили и вышли встречать, но не торопятся.

Скоро невооруженным глазом стали видны хижины и летники на берегу реки. С крыши кажима сползал дым, стелился по сырой земле, а селение будто оглохло и ослепло: из какого-нибудь летника выбегал полуголый индеец, не глядя в сторону судов, переходил в другое жилье.

— В драке согреемся! — прихлопывая себя по бокам, скакал на месте Сысой.

Васильев тоже переоделся в сухое, чистил ствол фузеи от промокшего заряда и досадливо смахивал локтем мокрую бороду. С нее капало.

— Хорошо бы без этого! — проворчал Кусков, заталкивая за кушак сложенную подзорную трубу. — Просушиться бы, да закрепиться.

Огибая мели, караван подошел к песчаному берегу. С «Ростислава» бросили якорь.

— Сколько людей надо, чтобы удержать судно, если нападут? — спросил Коновалова.

Тот неуверенно пожал широкими плечами:

— Оставь Лукина, Труднова, Антипина, тоболяков да алеутов полдесятка!

— Лукина, Антипина и алеутов бери — остальные со мной в посольство! — жестко блеснул глазами Кусков, протянул Коновалову подзорную трубу и сунул за кушак двуствольный кремневый пистоль.

Промышленные покидали в большую десятибеседочную байдару ружья, одеяла, подарки для акойцев, разобрали весла и стали грести к берегу. Черная туча закрыла полнеба. Слабеющая волна задирала то нос, то корму стоявшего на якоре куттера. В воздухе висела водяная пыль.

Алеуты и кадьяки высадились первыми и стояли на суше возле лодок, ожидая передовщика. Оставив возле байдар охрану из чугачей, исконных врагов материковых индейцев, отряд двинулся к селению. На полвыстрела не доходя до кажима, все остановились, промышленные сложили ружья, алеуты и кадьяки присели на корточки. Посольство из пятерых русичей и толмача, с пистолетами и ножами под парками, направилось к жилью и вошло в кажим.

Посередине бревенчатой хибары горел большой костер, вокруг него сидело до полусотни лучших воинов из разных селений Якутатского побережья. Волосы воинов были украшены пухом, лица размалеваны сажей и красками. Возле стен стояли мушкеты, пехотные, крепостные ружья и даже дальнобойные штуцера. Акойский тойон Павел Родионов, крестник отставного прапорщика, важно восседал на почетном месте с перьями и горностаевыми шкурками в длинных волосах. Он хмуро взглянул на вошедших, не поднялся с места и не ответил на приветствие Кускова:

— Собралось так много родственников, что бродягам места нет! — пробормотал скороговоркой, щуря глаз.

У костра приглушенно захохотали.

— Влезли на наши земли, всех зверей перебили, теперь лезут в наши дома! — пробурчал индеец, сидевший рядом с ним. Кусков по голосу узнал одного из самых верных якутатских тойонов — Николая.

Сысой почувствовал подступающее к горлу волнение, обычное перед боем, покосился на ружья, прислоненные к стене, подумал — если бросить в огонь пороховницу, после взрыва, в несколько мгновений замешательства, можно перебить до четверти собравшихся. А там, как Бог даст!

— И ты здесь, Николай? — все еще стоя у входа, с упреком спросил Кусков.

— Вижу, в Акое собрались самые верноподданные колоши, присягавшие Русскому царю.

Тойон Павел, опять искоса взглянув на гостей, сказал громче:

— Бырыма и Компания обещали табак, чай, одежду… А сами так обеднели, что раздевают наших мертвецов…

Кусков, уже не дожидаясь приглашения, подошел к огню, раздвинул сидящих индейцев так, что те не смогли понять, попрано ли их достоинство или оказана честь.

— Русский человек уважает мертвых и чтит законы гостеприимства! — передовщик сел, не спеша стал доставать из торбы подарки: табак, чай, бисер.

Горбоносый Павел хотел сделать вид, что не интересуется содержимым мешка, но, то и дело зыркал — что там еще.

— Мы входим в чужой дом с подарками и одариваем пришедших к нам, — говорил Кусков, — таков наш обычай. Я всегда думал, у акойцев все так же, потому и пришел к тойону Павлу. Когда-то он встречал меня лучше всех других тойонов. Пусть эти подарки останутся в память о нашей прежней дружбе, а сейчас на всем побережье нет тойона гостеприимней Федьки.

Кусков знал, как поддеть тщеславных индейцев. Селение тойона Федьки, между якутатами и медновцами, было самым малочисленным и бедным. Лица Павла и Николая посмурнели и перекосились. Прежде они похвалялись тем, что считаются самыми близкими друзьями Бырымы. Теперь тойоны других селений поглядывали на них с насмешкой.

Кусков, посеяв распрю, сделал знак своим людям и они встали. У выхода из хибары индеец наставил на него ружье. Передовщик оттолкнул ствол, звезданул кулаком по размалеванному лицу. Караульный упал в лужу, сородичи у огня захохотали. Посольство прошло мимо сконфуженного воина к ждавшему отряду.

— Плохи дела, — сказал Кусков. Еще недавно надменное, его лицо сделалось беспокойным, непроницаемый взгляд переменился: глаза горели, ноздри раздувались. — В море уйти не можем, на судне все не поместимся, а просушиться надо. Придется разбить лагерь.