К вечеру разведчики вернулись и сказали, что на торжке никого нет.

Объяснив, как туда добраться, они потребовали плату, побросали в лодку свое добро и уплыли. Такая поспешность насторожила русичей. Семеро потянули байдару бечевой. В темноте, переменив место, ночевали с осторожностью. С рассветом осмотрелись и, не заметив ничего подозрительного, двинулись дальше.

Торжок располагался на ровном месте в излучине реки, среди редколесья было много остывших кострищ.

— Вот тебе и ярмарка! — оглядываясь по сторонам, пробормотал Кусков.

Лицо его обросло бородой, в длинных волосах прибавилось седины.

Посоветовавшись, ватажка выбрала место с нависшими над водой ветвями деревьев вдали от излучины. Под ними спрятали байдару, разгружать ее не спешили. Сысой, Василий и Прохор занялись обустройством ночлега. Лукин, Кусков, Коновалов и Баженов, которого все-таки взяли с собой, с оружием отправились искать тропу к перевалу, присматривали, где бы спрятать привезенное добро. Этот товар не давал ватажке покоя. При небольшой охране находиться на чужой земле с таким богатством было не безопасно.

К утру в сухом месте промышленные зарыли флягу с порохом, запас пуль и картечи, двадцать одеял, топоры, бисер, флягу водки. На другой день на видном месте развели костер и устроили дневку. Лукин с Коноваловым несколько раз ходили к тайнику и при разных высотах солнца высматривали, не остались ли какие-нибудь следы. У костра пекли рыбу и мясо, поджидали местный народ, но никто не подошел к лагерю.

Лукин с Васильевым всю ночь стояли в карауле, на рассвете разбудили спавших товарищей:

— Идти надо! — сказали. — Не похоже, чтобы кто-то нас видел! Так и до весны прождать можно.

Каждый стрелок взял по ружью и пистолету, по ножу и топору, по нескольку одеял, котлу, да мелкого товара на мену и съестной припас. К полудню под перевалом все семеро поняли, что с таким грузом далеко не уйти.

— Ишь, как обленились, — тяжело дышал, Григорий. — Все на байдарах да на судах, а как пешком — так и задохлись…

После полудня отряд с трудом поднялся к седловине и все попадали на землю. Коновалов, вытирая шапкой лицо, сказал то, что думали другие:

— Разгружаться надо. Идем, ничего не видим кроме ног. Нас голыми руками возьмут!

Здесь, среди скал, решили спрятать часть одеял, топоров, котлов и другой поклажи. Вниз зашагали легко и весело, перекидывая ружья с плеча на плечо.

Ночевали без огня, настелив под себя веток и хвои. Курить Лукин не давал, чтобы не высветить место ночлега. На рассвете промышленные развели большой и дымный костер, разогрели мясо.

— Надо же было на себе тащить снедь?! — смеялся в бороду Коновалов.

Вокруг, почти не опасаясь людей, бродили дикие козы. Медведь, поглядывая сердитыми глазками, кругами ходил вдали от костра, принюхивался к запахам. Кусков то и дело прикладывался к подзорной трубе.

В полусотне шагов на суку дерева, почти сливаясь с ним, лежала рысь.

— А вот и хозяева! — пробормотал. — Двоих вижу. За деревьями прячутся…

Сысой! Осторожненько, в секрет! Чтобы не заподозрили, что замечены.

Василий! Доешь — и следом!

Уже поднялось солнце, а дикие все стояли и глазели на костер.

— Может, позвать? — Кусков обернулся к Лукину и Коновалову.

Баженов встал, помахал рукой, крикнул по-кайгански, приглашая к костру.

Двое с копьями вышли из-за деревьев, важно подошли и присели у огня на корточки. На них были только меховые накидки поверх разрисованных тел, волосы заплетены в две косы по плечам. Один скинул плащ из шкур и протянул его Баженову. На промышленном поверх рубахи была канифасная камлея. Он снял ее и протянул дикому. Второй тоже поспешил подарить свои лохмотья и нарядиться в удобную одежду. В манере держаться и говорить туземцы походили на ситхинцев.

Оказалось, что знание языка Баженовым и Коноваловым заканчивалось на приветствии и всяких пустяках. Они подолгу мычали, вспоминая слова, подсказывали друг другу. Индейцы понимали их плохо, зато Лукин, внимательно слушавший тарабарщину, вдруг быстро залопотал. По лицам гостей стало ясно, что они его понимают.

— Спроси про баб! — одними губами подсказал передовщик.

Лукин неторопливо наливал гостям чай и угощал сахаром. Те пили, пока испарина не выступила на теле и пот не потек по лицам, а он осторожно и важно выспрашивал о здешних новостях, как это в обычае у всех лесных народов.

— Слышали они про наших баб. Говорят, недавно были живы. А Баженова колошка живет в селении у дяди недалеко отсюда.

На предложение проводить в голцанское жило, купившее женщин, индейцы ответили, что у них вражда и с презрением отвергли плату — горсть бисера. Пришлось добавить по пригоршне табака. С копьями на плечах они пошли впереди, согласившись проводить в сторону тех селений на один день пути. При расставании русские добавили к награде горсть корольков и шли до темноты указанным путем. На другой день, к полудню вышли на гриву с лабиринтами скал, о которых говорили индейцы. Поблуждав там, нашли капище с черным кострищем в полторы сажени шириной.

«Быка целиком пекли?» — хотел сказать Сысой, но заметил среди углей тонкую человеческую кость, бросил растерянный взгляд на Васильева — тот был бледен.

— Небось! — подхватил его под руку Лукин и пошевелил угли носком сапога. — Мужик был и не наш!

Васька с надеждой и страхом вскинул растерянные глаза, Лукин наклонился, поднял обуглившуюся колюжку.

Оставив у жертвенника горсть бисера, путники стали спускаться в долину.

Осенний ветер нес запахи мха и сохнущих трав. Лукин поводил носом, уловил едва приметный дух человеческих нечистот, а вскоре донесся лай собак.

— Стой! — скомандовал он. — Негоже являться к ночи.

Осмотревшись, путники нашли овражек, промытый пересохшим ручьем.

Там можно было укрыться от глаз и от стрел при нападении. Пожевав юколы, двое спрятались в секретах. Пятеро прижались друг к другу, укрылись одеждой и уснули. Среди ночи караульные разбудили смену и, зевая, улеглись на их согретые места.

Мерцали звезды, с гор текла ночная стужа. Сысой лежал в окопчике, прижимая к груди фузею, дышал под парку и прислушивался к звукам. Издали опять донесся лай. «Эх, вернуться бы!» — с тоской вспомнил жену и сына.

Утром промышленные решили оставить при себе пистолеты, а ружья с припасом пороха и пуль спрятать. Помолившись на восход солнца, они замаскировали тайник, подкрепились, посидели, думая каждый о своем.

— Ну! — поднялся Лукин. — Господи, благослови!

Все встали и в полный рост зашагали к селению. Долина, окруженная горными хребтами, была рассечена неширокой и мелководной речкой. Она причудливо выгибалась в том месте, где стояли большие юрты из жердей, обложенных дерном, и палатки из шкур. К ним можно было перейти через речку, не замочив ног.

— Хорошо живут! — поглядывая по сторонам, заметил Григорий Коновалов.

— Ни караулов, ни стен.

Едва он успел сказать так, из юрт выскочили полуголые жители, с воплями подбежали к реке и стали швырять камни в пришельцев. Промышленные остановились, удивленные видом туземцев. Некоторые были в накидках, надевавшихся через голову, мужчины — стрижены в кружок, у женщин длинные волосы распущены по плечам.

— Может быть, это не колоши? — поежился Лукин, помахал рукой, крикнул, стараясь выговаривать, как недавние проводники: — Мы пришли выкупить белых женщин, украденных у нас. Мы хорошо заплатим.

Ответа не последовало, но вопли стихли, перестали лететь камни с другого берега. Знаками туземцы показали, чтобы промышленные не переходили ее.

Путники бросили к ногам заплечные мешки и сели, терпеливо ожидая, что будет. В селении к чему-то готовились. Женщины и дети таскали хворост в одно место на излучине реки. На военные приготовления это не походило.

Из юрты вынесли сухой пень наподобие кресла. Вскоре оттуда же с важным видом вышел туземец средних лет с костяной спицей в носу и длинной тощей бородой. Длинноволосый шаман, обвешанный костями, скальпами и пучками трав, с дымящей головешкой в руке побегал-попрыгал вокруг хвороста, разжег костры и стал знаками зазывать гостей.

— Скверны боятся! — сказал Лукин. — Зовут пройти через воду и огонь.

Кусков рассмотрев, что на тойоне надета ветхая накидка, натянул поверх чекменя голландскую кружевную рубаху. По знаку подняв свои мешки, промышленные перешли реку в указанном месте, где вода была выше колен.

Затем прошли между пылавших костров. Соблюдя туземное приличие и одарив стоявших рядом с тойоном людей, Лукин повторил:

— У нашего вождя украли жен и продали вашим людям. Мы пришли выкупить их за хорошую цену.

Тойон пошевелил костяной спицей в носу, взглянул на Кускова в белой кружевной рубахе и стал стаскивать с себя накидку. Оставшись в одном наборном поясе со старинным русским кортиком, протянул одежку передовщику. Тот принял ее и с готовностью стянул с себя рубаху. Тойон долго путался в рукавах и кружевах, прежде чем надел ее. По толпе прокатился восхищенный ропот. Лукин, глядя на тойона, тайком перекрестился: в белой рубахе тот походил на истлевшего мертвеца, вставшего из могилы. Кусков накинул дареную накидку поверх чекменя.

Подобревший тойон стал говорить, важно и медленно произнося незнакомые слова. Лукин, не оборачиваясь к Кускову, переводил короткими фразами:

— По описанию — наши бабы! Говорит, куплены дорого, в жертву прежнему умершему тойону, но сородич прельстился на них и выкупил в женки. Он промышляет в полудне пути отсюда. С ним надо говорить… А толпа, как понимаю, требует с нас табак…

Кусков полез в мешок, раздал стоявшим возле тойона и шамана по листочку табака.

— Спросил, откуда у тойона кортик?

Лукин с пониманием кивнул, полопотал еще и процедил сквозь зубы:

— Потом скажу!.. Нам дают кров и пищу, мы — гости селения.