Глава 54. Я тебя напою

Гу Ману не понравилось выписанное Цзян Фули лекарство.

Причина была очень простой: оно было слишком терпкое… Вопреки ожиданиям, сваренное по рецепту Цзян Фули снадобье было настолько острым и жгучим, что с первого же глотка вызывало кашель и чихание. Кроме того, мастер медицины заявил, что вкус лекарства нельзя менять, иначе оно потеряет свою эффективность.

Ли Вэй пребывал в растерянности.

— Разве ароматизация нужна не для того, чтобы избавиться от застоя крови? Ведь болезни сердца и души нужно лечить сладким лекарством!

Когда эта фраза дошла до ушей Цзян Фули, его ответ был следующим:

— Ни черта он не понимает! Кто из нас мастер медицины, он или я?

Так что каждый день в поместье Сихэ можно было наблюдать, как Ли Вэй гоняется за Гу Маном, упрашивая всех подряд помочь ему уговорить его принять лекарство. Каждый раз этот шум и переполох длился не менее часа.

Мо Си очень любил покой и тишину и совершенно не переносил шум и гам, поэтому Ли Вэй обычно пытался влить лекарство в глотку Гу Мана, пока Мо Си был при дворе. Но сегодня Гу Ман сопротивлялся особенно яростно, и, даже призвав на помощь десяток слуг, Ли Вэй так и не смог его схватить. Более того, он еще и получил болезненный пинок ногой в грудь в результате чего чуть не разбил пузырек с драгоценным лекарством.

Видя, что Гу Ман вот-вот сбежит со двора, Ли Вэй завопил во все горло:

— Хватайте его, хватайте! Свяжите магическими путами! Твою ж мать! — и бросился следом за ним, пытаясь догнать.

Убегающий Гу Ман на миг обернулся, чтобы посмотреть, как далеко от него погоня, и тут же врезался в горячую твердую стену.

Он зашипел, потирая ушибленный лоб, и поднял голову, чтобы встретиться с глубоким темным взглядом Мо Си, холодно взиравшего на него свысока.

— Что ты делаешь? — снисходительно спросил Мо Си.

Наконец догнавший Гу Мана запыхавшийся Ли Вэй запричитал:

— Ваша светлость! Ваша светлость, он отказывается принимать лекарство!

Мо Си только что вернулся из дворца, и от него до сих пор веяло морозом и снегом. Некоторое время он просто молча смотрел на Гу Мана. Стоило Гу Ману осознать, что ситуация повернулась не в его пользу, и попытаться сбежать, как его запястье было схвачено сильной рукой.

Не сводя с него глаз, Мо Си вдруг поднял руку и, понизив голос, мрачно позвал:

— Ли Вэй.

— Здесь! Здесь!

— Дай мне его лекарство.

Затащив Гу Мана в ближайший флигель, Мо Си одним пинком черного кожаного сапога захлопнул за ними дверь и резко прижал Гу Мана к стене. Сквозь закрывшие окна флигеля бамбуковые занавески проникали тонкие полоски дневного света. В полумраке комнаты  Мо Си какое-то время не сводил с Гу Мана тускло сияющих глаз.

— Хорошие привычки ушли, зато все плохие остались при тебе, — вдруг процедил он сквозь зубы.

В прошлом у Гу Мана была та же проблема: он предпочитал поболеть еще несколько дней, лишь бы не пришлось пить жизненно важное для выздоровления лекарство.

Сейчас все было в точности, как раньше!

Мо Си вспомнил, как однажды он пришел навестить Гу Мана в походной палатке и застал его скулящего  завернутым в кокон из одеяла, из которого торчал лишь всклокоченный пучок волос. Услышав, что кто-то пришел, Гу Ман подумал, что это Лу Чжаньсин и, даже не взглянув, проворчал:

— Чжаньсин, больше не приноси мне лекарство! Блять, не стану я его пить… Меня от одного лишь запаха выворачивает…

Юный Мо Си подошел к нему и, поставив на стол дымящийся отвар, сел на постель.

— Это я, — тихо сказал он.

— Пиздец! — высунув голову из-под одеяла, Гу Ман угрюмо уставился на него. От сильного жара на его щеках горел болезненный румянец. — Откуда ты тут взялся? — все еще не до конца проснувшись, пробурчал он.

Мо Си не ответил. Лишь поднял руку и, потрогав его пылающее лицо, попросил:

— Прими лекарство.

— Не стану! — разозленный Гу Ман закатил глаза и снова попытался нырнуть под одеяло, но Мо Си тут же вытащил его.

— Если не выпьешь, сгоришь в лихорадке, — сказал он.

— Сгорю и сгорю! Прожарюсь до хрустящей корочки и сам себя съем. В любом случае это лекарство такое мерзкое, что я не хочу к нему даже прикасаться.

Мо Си нахмурился:

— Ты ведь все-таки мужчина или как?..

Эти его слова совсем не понравились Гу Ману. Резко обернувшись, он широко открыл затуманенные лихорадкой глаза и, злобно уставившись на Мо Си, пробормотал себе под нос:

— А ты, значит, не знаешь, мужчина я или как? Что ж ты не удостоверился наверняка, когда спал со своим старшим братцем? Ты, мелкий княжеский ублюдок, не знаешь, что твой братец — самозабвенный патриот? Я, блять, дошел до такого состояния ради блага народа и страны. Ладно, простительно, что ты не рукоплещешь и не даришь мне цветы, но после всего ты еще смеешь сомневаться в моей половой принадлежности… Мелкий засранец…

Похоже, его разум был затуманен болезнью. Он продолжал тяжело вздыхать, обиженно сопеть и ворчать, но все, что слетало с его губ, звучало, как бессвязный бред.

Глядя на его плачевное состояние, Мо Си был не только расстроен, но и весьма позабавлен. Потемневшие черные глаза с нежностью смотрели на запутавшегося в одеялах старшего братца.

Подняв пылающее от жара лицо, Гу Ман заявил:

— Конечно, от пустой болтовни спина не заболит. Ты просто сам не пробовал и не представляешь, насколько горькое это чертово лекарство…

Он всегда любил жаловаться и ворчать, но если бы мыслил ясно,  то выражался бы в куда более шутливом и вызывающе хулиганском тоне. Однако в тот момент Гу Ман был не в лучшем своем состоянии. Его глаза были затуманены болезнью, а губы влажны, поэтому, даже когда он отчитывал Мо Си, мало того, что в его голосе не осталось былой напористой силы, так теперь в нем можно было расслышать мягкий плеск морских волн.

Тогда Мо Си подумал, что если он озвучит свои мысли вслух, даже в столь плачевном состоянии Гу Ман бросится на него и попытается задушить… кроме того, он чувствовал, что сейчас тот намеренно ведет себя как капризный ребенок.

От этих мыслей, которые, возможно, не имели ничего  общего с реальным положением вещей, сердце его воспылало жаром и начало зудеть от желания.

Он опустил голову и еще долго просто смотрел на закутанного в одеяла растрепанного старшего соратника Гу, не в силах отвести от него свой взгляд. Наконец, не спуская глаз с его лица, он взял со стола пиалу с лекарством.

Решив, что он собирается его силой влить ему в горло, разозленный Гу Ман выругался:

— Мо Си, мать твою, проваливай! Если я сказал, что не буду его пить, значит не буду! Я не…

Остальные слова так и застряли у него в горле. Его младший собрат Мо сделал глоток лекарства, а затем, склонив голову, поцеловал его. Едкая горечь снадобья наполнила их рты, но в этот момент все чувства Гу Мана были заблокированы и поглощены обжигающим дыханием Мо Си и грубо вторгшимся в его рот властным языком. От такой интенсивной стимуляции, Гу Ман почувствовал что-то похожее на опьянение и полностью утратил ориентацию в пространстве.

В изумлении он широко распахнул глаза. Лекарство было весьма концентрированным и его было не так уж и много, но, чтобы влить в него все, Мо Си поцеловал его не менее десятка раз. Только на последнем глотке Гу Ман, наконец, пришел в себя и даже вознамерился хорошенько обругать этого молодого безумца, но вместе с последними каплями лекарства  шершавый язык Мо Си агрессивно и настойчиво проник еще глубже, словно стремясь подавить его и  переплестись с ним, став единым целым. Не выдержав этого напора, остатки лекарства просочились наружу из уголков губ Гу Мана…

То было время беспечной юности, когда новорожденная любовь в их сердцах цвела буйным цветом. Они не боялись ни божьей кары, ни людской молвы, и были настолько поглощены друг другом, что им было совершенно наплевать, что кто-то мог откинуть полог палатки и увидеть их.

Когда Мо Си отпустил Гу Мана, кончик его носа нежно коснулся его щеки. Мо Си смотрел на горящее от лихорадки лицо сидящего перед ним человека так пристально, словно хотел построить в глубине своих темных глаз неприступную тюрьму и запереть в ней лишь это единственное отражение до конца вечности.

Он нежно коснулся влажных, слегка покрасневших и опухших от поцелуев губ Гу Мана и немного дрожащим, но завораживающе притягательным голосом прошептал:

— Горько? Но почему же тогда я чувствую… что брат-наставник такой сладкий?

— Я тебе не конфетка! Дерьмо твое сладкое! — скрипнув зубами, буркнул Гу Ман.

Мо Си заглянул ему в глаза. Расстояние между ними было настолько мало, что их трепещущие ресницы почти касались друг друга.

— Если ты вновь откажешься принимать лекарство, и я об этом узнаю, то буду каждый раз поить им тебя именно так, — мягко сказал Мо Си. – Тогда ты не сможешь утверждать, будто я не знаю о чем говорю, так как сам его не пробовал.

— …

— Горечь, которой ты так боишься, я испробую  вместе с тобой.

Гу Ман презрительно закатил глаза:

— Я боюсь горечи? Ха-ха, да ты, должно быть, шутишь! Разве может твой братец Гу Ман бояться горечи[1]? Аха-ха!..

[1] 苦 kǔ — горечь; горе, страдание, невзгоды; печали.

В ответ Мо Си мягко ткнул его в лоб. Поднявшись, он протянул руку, чтобы стереть пятнышко от лекарства с уголка его губ.

Прищурившись, Гу Ман какое-то время смотрел на него, после чего вдруг с недоброй улыбкой сказал:

— Я понял, хотя ты и довольно скучный зануда, но не такой уж праведный, и на деле у тебя припасено немало хитрых уловок.

В конце концов, в то время Мо Си был довольно стыдливым и застенчивым юношей. Хотя он пытался притвориться равнодушным, но от этих слов уши его немного покраснели.

— На ком бы ты ни женился в будущем, в любом случае ваш брак станет истинным благословением для любой девушки, — продолжил Гу Ман.

Мо Си резко повернул голову, чтобы посмотреть на него.

Тогда он хотел сказать: «Нет, ты неправ. Если я полюбил человека, всю оставшуюся жизнь он будет единственным в моем сердце. В жизни и смерти, богатстве и бедности, я буду следовать лишь за ним и желать лишь его. Понимаешь?».