Он просто чувствовал, что его сердце разрывается от боли.

У него было смутное понимание, что эта шелковая лента была его… он заслужил ее… он жаждал и хотел получить ее, но мог любоваться лишь издалека…

— Верни мне ее.

— Не надо… Нет!

Двое мужчин продолжили бороться за эту вещицу в горячих источниках. Разбитое волнами отражение луны на взбаламученной воде искрилось и дрожало. В пылу борьбы Гу Ман укусил Мо Си за руку!

Его духовное ядро было разрушено, духовная сила ушла, тело покрывали шрамы. Он давно уже не был самой яркой звездой на небосклоне мира заклинателей и не мог сравниться с Мо Си, который все эти годы усердно совершенствовал дух и тело.

Теперь у старшего братца Гу Мана больше не было сил соперничать с младшим братишкой Мо.

Доведенному до крайности, ему оставалось только выбрать такое безрассудное и нелепое звериное поведение, лишь бы защитить объект своей одержимости, которым он не мог завладеть ни при жизни, ни после смерти.

Мо Си действительно был в ярости. Для него эта лента была единственным табу, которого Гу Ману не стоило касаться... Он мог пережить, что Гу Ман заколол и предал его, но эта вещь являлась реликвией, доставшейся ему от отца, который погиб под копытами железной кавалерии царства Ляо, помогая простолюдинам отступать из мест, что превратились в поле боя. Это было последнее, что от него осталось.

Разве Гу Ман достоин подобной вещи?!

Его сердце переполняло пламя гнева. Когда Гу Ман яростно укусил его, и из раны на тыльной стороне ладони брызнула кровь, Мо Си даже не почувствовал боли. Казалось, стекавшая по руке кровь возвращалась в его глаза, заполняя белизну белков вокруг зрачков ярко-алыми прожилками… Ему было плевать. Он безжалостно вырвал руку изо рта Гу Мана и, сорвав с него ленту, безжалостно ударил его по лицу!

Этот шлепок был хлестким и громким, а пощечина такой тяжелой, словно одним ударом он хотел отплатить за семь лет ненависти и вражды. После этого удара рука самого Мо Си горела от боли, а кончики пальцев дрожали от захлестнувших его эмоций. Глаза Мо Си все еще полыхали от ярости, но постепенно застилающий его взгляд влажный туман испарился, оставшись лишь в покрасневших уголках глаз.

У Мо Си пересохло в горле. Тяжело сглотнув, он с трудом открыл рот. Первая попытка заговорить закончилась тем, что ему удалось лишь шевельнуть губами, но звука так и не последовало. Он закрыл глаза и чуть помедлил, прежде чем попробовать еще раз. Однако и на этот раз его постыдно севший голос не желал слушаться.

— Гу Ман… Ты знаешь, насколько ты грязный?! — прохрипел он.

От удара голова Гу Мана мотнулась в сторону. Хотя в ушах все еще звенело от пощечины, он не издал ни звука. Щека распухла, на губах до сих пор была кровь Мо Си. По правде говоря, он не мог понять, что хотел донести до него Мо Си, и лишь смутно ощущал непонятную печаль и очень сильную боль в сердце.

Казалось, словно еще много лет назад он боялся услышать именно эти слова от стоящего перед ним человека.

Ты знаешь, насколько ты грязный?

Ты знаешь, кто ты?

Разве ты достоин[1]?

[1] 配 pèiпэй— подходить друг другу (о супругах); соответствовать; гармонировать с...; быть равным; сравниться с (кем-л.).

Казалось, он всегда готовился услышать это от Мо Си. Пусть даже его воспоминания были стерты, но инстинктивная готовность защититься от боли, что несли эти слова, все еще осталась с ним.

Мо Си выдохнул и, ослабив хватку на его руке, тихо сказал:

— Уходи. Не хочу тебя больше видеть.

После того как лента была сорвана, на лбу осталась нелепая красная отметина. Гу Ман шевельнул губами, будто пытаясь что-то сказать, но в итоге с них не сорвалось ни звука. Жалкий и обессиленный, он лишь на мгновение сфокусировал на Мо Си взгляд покрасневших глаз, после чего, еле волоча ноги, попытался вскарабкаться на берег.

Да, он никогда не мог превзойти его… Он никого не мог превзойти.

Он так редко что-либо желал для себя, и теперь, когда ему все же чего-то очень сильно захотелось, с ним обошлись вот так.

Прежде чем уйти, Гу Ман обернулся, посмотрел на Мо Си, который все еще сжимал в руке сине-золотую ленту, и прошептал:

— Про… сти… Но…

«Но я правда почувствовал, что эта вещь очень важна для меня. Я правда…»

Не поворачивая головы, Мо Си хрипло бросил:

— Убирайся.

— … — понимая, что сказать ему больше нечего, Гу Ман прикусил окровавленную губу и, опустив голову, медленно покинул двор.

Увидев мокрого Гу Мана, бредущего со стороны купален, Ли Вэй потерял дар речи. И дело было не в том, что управляющий Ли был недостаточно опытен и сообразителен, просто сейчас он никак не мог найти разумного объяснения тому, почему одетый в промокшие до нитки церемониальные одежды князя Гу Ман этой холодной зимней ночью медленно бредет по двору.

Словно потерянная душа, не имеющая пристанища в этом мире. Словно застрявший в этом мире призрак.

— Гу Ман… Эй, Гу Ман!

Услышав, что он зовет его, Гу Ман остановился лишь на мгновенье, после чего еще ниже опустил голову и поспешил к своему маленькому логову, явно намереваясь забиться поглубже и свернуться там калачиком.

Ли Вэй поспешил перехватить его на полпути:

— Что ты наделал? Почему на тебе церемониальная одежда князя? Ты знаешь, насколько она важна? Ты вообще понимаешь…

— Я знаю. Путь.

Гу Ман наконец-то открыл рот. Его разум был неповоротлив: когда ему было больно, он не мог произнести связную фразу и выразить в словах то, что хотел сказать. Он изо всех сил старался объяснить, что чувствует, но смог выплюнуть лишь эти прерывистые и изломанные слова, которые сейчас казались такими нелепыми и глупыми.

— Я могу… понять. Я стараюсь… понять…

Ночь была слишком холодной. Мокрая одежда прилипла к коже и любой порыв ветра пробирал до костей. Гу Ман и сам не знал, сколько брел босиком, но теперь, когда он поднял голову и взглянул на Ли Вэя, его сине-белые губы дрожали от холода.

— Я… тоже хочу понять… Я тоже хочу вспомнить… — Гу Ман схватился за голову, пытаясь справиться с накатывающей болью. – Но я не могу… Я не знаю, где я… снова ошибся… всегда не так… все не так… вот почему… вы все так со мной обращаетесь…

Ли Вэй был поражен.

Что за дела? Что же все-таки случилось?..

Откуда у Гу Мана на лице такая странная ярко-алая отметина? Кровь на губах… И почему он говорит все это?..

Потрясенный Ли Вэй не смог сдержать испуганный возглас:

— Когда я велел тебе помыться, ты ведь не пошел к горячему источнику на заднем дворе?!

Гу Ман не ответил, лишь еще крепче сжал губы.

— Ты с ума сошел?! Там же купается князь! Разве я не говорил тебе до этого, что наш князь одержим чистотой? Ты что не знаешь свое место и статус? Хотя бы понимаешь, насколько ты…

Гу Ман так боялся вновь услышать эти слова от кого-либо еще, что содрогнувшись всем телом, схватил Ли Вэя за руку, заставив того замолчать. Несмотря на дрожь, Гу Ман изо всех сил старался сохранить лицо, напоминая поверженного предводителя стаи волков, который, даже лежа в луже крови, пытается сохранить достоинство.

Но стоило ему моргнуть, и голубая вода в озерах его глаз рассыпалась брызгами. Гу Ман вздрогнул.

— Да… я знаю. Я грязный. Это больше не повторится. Но… — он замешкался, в его глазах отразилась неуверенность, ресницы задрожали, дыхание вдруг перехватило. Он даже не знал, почему вдруг так расстроился.

Гу Ман внезапно опустился на колени и свернулся в жалкий сгорбленный комочек. За столько лет он побеждал и проигрывал, был верным и предавал, но это не поменяло въевшийся в его плоть и кровь низкий социальный статус. Кроме покрытого шрамами тела и известных всему миру злодеяний, у него как и прежде ничего не было. Он все еще не мог даже прикоснуться к этой ленте, символизирующей родословную героев, не получив за это самого болезненного наказания.

Низко склонив голову, он буквально зарылся в пыль, казалось, совершенно раздавленный тем, о чем он уже успел позабыть.

У Гу Мана перехватило дыхание, но он все же выдавил:

— Вы все не понимаете… Никто не понимает… Я должен получить… Я должен…

Ли Вэй был совершенно растерян. Хотя он был уже не молод и любил посплетничать, сердце у него было доброе, и ему не за что было ненавидеть Гу Мана. Поэтому, увидев расстроенного и напуганного человека, который, свернувшись калачиком перед ним, внезапно расплакался, он просто не смог найти подходящих слов.

Расстроившись от увиденного, какое-то время спустя он все же не удержался и спросил Гу Мана:

— Что ты должен получить?

Но Гу Ман и сам не мог это объяснить.

Он ведь даже не мог вспомнить, что означала и символизировала эта лента.

Он ведь тоже понимал, что она принадлежит Мо Си, и не мог понять, почему ему было так мучительно больно.

— Что здесь твоего? — беспомощно спросил Ли Вэй. — Каждый камень и дерево, также как и все в поместье Сихэ, принадлежит князю. Даже я, даже ты — все мы в подчинении у его светлости. Что здесь может быть нашим? — вздохнув, он похлопал Гу Мана по плечу. — Вставай и сейчас же иди переодеваться. Если кто-то еще увидит, что ты осмелился надеть церемониальные одежды благородного господина, боюсь, ты навлечешь беду на всю резиденцию князя Сихэ.

Гу Ман вернулся в свое «логово», построенное им из сломанной мебели и старых тканых тюфяков. Промерзшие мокрые одежды не имели отношения к его одержимости и не вызывали в нем никакого интереса, поэтому он снял их, едва вошел, и, быстро переодевшись в свой единственный комплект помятой хлопковой одежды, поспешно протянул этот церемониальный наряд Ли Вэю.

Забирая одежду, Ли Вэй сначала собирался сказать ему еще пару слов, но увидев, в каком он состоянии, понял, что просто не знает, что еще тут можно сказать, поэтому, вздохнув, повернулся и пошел прочь, бормоча на ходу:

— К счастью, есть второй комплект церемониальных одежд… иначе проблем было бы не избежать…

Когда Гу Ман опустился на пол в своем маленьком темном жилище, большой черный пес Фэньдоу проснулся и подошел к нему. Словно почувствовав запах печали, что источало его разбитое сердце, пес ткнулся в его спину теплой мордой и, скуля, лизнул его в щеку.