Я, Гу Ман, был рожден рабом и сегодня мне впервые выпала возможность проявить себя. Я не боюсь смерти, но хочу лишь, чтобы все Чунхуа увидело, чтобы увидел Его Величество, чтобы все вы ясно увидели… даже рожденный рабом может быть таким же, как вы.

Таким же верным долгу и отчизне храбрецом, имеющим такое же право на самопожертвование, как и все вы.

Я достоин того, чтобы ты называл меня старшим собратом по оружию, так что, если я нужен, просто позови меня, братишка.

Дай мне свою руку и не бойся запачкать меня своей кровью.

Каким бы ты ни был грязным, я обниму и поддержу тебя.

Как бы ни было больно, я останусь с тобой.

Неважно, как это далеко, я отвезу тебя домой.

Сердце Мо Си словно схватили и сжали огромные невидимые когти. Незримо они разрывали его плоть пополам: с одной стороны была ненависть за свою преданную страну, а с другой — глубочайшая любовь и благодарность. Почему? Почему тот, кто причинил самую сильную боль его сердцу и тот, кто подарил ему больше всего любви, был одним и тем же человеком?!

Загнанный в этот моральный тупик, Мо Си почувствовал, что ему не хватает воздуха.

В тусклом свете свечи он, задыхаясь, пристально вглядывался в лицо Гу Мана. Так ненавижу, так люблю, так… так…

Так, что жизнь хуже смерти.

«Держись за меня, все хорошо, я не боюсь.

Я не боюсь».

Мо Си резко закрыл глаза. На несколько мгновений повисла почти мертвая тишина. Тусклый свет свечи свечи дрогнул и замерцал, когда он наклонился и, взяв Гу Мана на руки, вышел из маленькой походной палатки и направился в свой шатер.

Мо Си осторожно положил горящего в лихорадке, все еще не пришедшего в себя брата-наставника Гу на свою широкую мягкую постель, застеленную толстым покрывалом из густого меха снежной лисы.

Подняв руку, он на мгновение замешкался, прежде чем, наконец, погладил обжигающе-горячую щеку Гу Мана.

Это было очень нежное прикосновение, но Гу Ман, похоже, все еще был напуган вчерашней пощечиной. Он прищурил глаза и, вздрогнув, инстинктивно сжался.

— …

Мо Си медленно опустил руку. Какое-то время он просто сидел на краю постели, спрятав лицо за собственными длинными пальцами. На фоне хорошо освещенного шатра, его скорбная тень, казалось, принадлежала вконец измученному человеку, чью душу терзали бесчисленные тяжелые думы, и разрывали в клочья противоречивые чувства.

Через какое-то время Гу Ман не выдержал и провалился в сон. Мо Си обернулся и замер, долго рассматривая мужчину, свернувшегося калачиком рядом с ним.

Ему казалось, что он сходит с ума.

Это ведь церемония поминовения умерших… поклонение душам героев, пожертвовавшим собой ради страны. Поклонение неупокоенным душам тех, кто погиб от руки Гу Мана.

Но он сам… что он сейчас делает? Заботится о предателе?

Он закрыл глаза, потом поднялся и вышел из шатра. Склянка с лекарством все еще была у него в руке. Изначально он собирался заставить Гу Мана выпить эту микстуру, но теперь… наверное, все же лучше подождать, пока Гу Ман немного поспит, а уж когда тот проснется напоить…

Мо Си стоял на ночном ветру, пытаясь обрести утерянное душевное равновесие. Чувства его были спутаны, на сердце неспокойно. Хотя он не собирался снова проявлять мягкость к Гу Ману, но все же не мог забыть слова командира своего отряда о том, что сегодня Гу Ман даже не поужинал с ними. Долгое время он колебался, споря с самим собой, но в итоге все же направился в ту сторону, где располагалась императорская походная кухня.

Автору есть, что сказать:

У-ву-ву, вчерашние комменты были такими душераздирающими! Ха-ха-ха! Как же приятно! У-ву-ву, когда я их прочла, то была так тронута до слез, вы такие талантливые! QAQ Сначала я надеялась найти время, чтобы ответить вам сегодня в течение дня, но мой начальник весь день за мной следил, и я боялась спалиться.

А потом, когда пришла домой и увидела количество комментов, то поняла, что ответить на все нереально… QAQ Поэтому могу только слезно извиниться! Но я все равно украдкой прочла все, что вы мне писали, и долго думала и вздыхала, некоторые отзывы даже перечитывала несколько раз и не могла остановиться.

Благодарю вас всех очень-очень! тум-тум (звуки удара головой об пол в низком поклоне).

Глава 58. Ночь совершеннолетия[1]

[1] 弱冠 ruòguàn жогуань «слабый венец» — совершеннолетие юноши (двадцатилетие). В Древнем Китае существовал обряд надевания венца (гуань) после того, как юноша достиг возраста совершеннолетия (в двадцать лет).

Мо Си особо не умел готовить, так что ему пришлось среди ночи побеспокоить повара государевой походной кухни и уговорить его приготовить что-нибудь, хорошо утоляющее голод.

Их лагерь располагался рядом с берегом реки, в которой водилось множество карпов. Повар не посмел пренебречь личной просьбой князя Сихэ и со всем старанием приготовил для него тарелку рисовой каши с кусочками рыбного филе и фаршированные крабовой икрой приготовленные на пару паровые булочки. Он хотел приготовить что-нибудь еще, но Мо Си его остановил:

— Не нужно. Я так много не съем.

К своему шатру он вернулся с деревянным подносом в руках. Опустив толстый полог на входе, он поворошил щипцами угли, чтобы посильнее разжечь огонь, после чего подошел, чтобы разбудить Гу Мана.

Гу Ман медленно открыл глаза и в словно дымке увидел холодное лицо Мо Си. Он открыл рот, изо всех сил пытаясь что-то сказать, но Мо Си его остановил:

— Хватит. Не надо, больше ни слова про грязь.

Не дожидаясь ответа Гу Мана, он поставил поднос на прикроватный столик и, пододвинув к нему, сказал:

— Ешь.

Тон его голоса нельзя было назвать мягким, но это было куда лучше, чем когда он пытался общаться с этим разъяренным мужчиной в горячих источниках.

Гу Ман не хотел усложнять себе жизнь. Почувствовав аромат еды, он сел, протянул руку, чтобы взять миску, и без лишних слов принялся за еду.

Каша получилась наваристой и клейкой, а белые полупрозрачные ломтики рыбы буквально таяли во рту. Гу Ман съел ее за один присест и, восстановив немного сил, тут же потянулся за паровой булочкой.

— Палочки для еды, — остановил его Мо Си.

— … — Гу Ман не любил пользоваться палочками, потому что не умел их правильно держать, но раз уж «хозяин» так сказал, у него не было другого выбора, кроме как неумело взять палочки и неловко ткнуть ими в одну из паровых булочек. От такого грубого тычка тонкое тесто порвалось, и весь сочный бульон вылился наружу. Он долго копошился, пытаясь собрать развалившееся содержимое, но так и не смог подцепить разорванную в клочья еду. В итоге ему удалось поймать лишь кусочек оторвавшейся оболочки, в то время как мясная начинка просто откатилась куда-то в сторону.

Не в силах и дальше наблюдать за этим, Мо Си грубо отобрал у него палочки из нефрита и сам съел бедную разорванную паровую булочку. После этого он аккуратно подцепил палочками еще одну и поднес ее к губам Гу Мана.

Должно быть, этот человек и правда был болен на голову, иначе почему он то злился и грубил ему, то кормил едой с рук. Это никак не могло уложиться в голове Гу Мана, поэтому на какое-то время он просто впал в ступор и ошеломленно уставился на Мо Си.

— Открой рот, — потеряв терпение, скомандовал Мо Си.

На самом деле, Гу Ман был очень голоден, так что после секундного замешательства он приоткрыл рот и вцепился зубами в горячую паровую булочку, которую протянул ему Мо Си. Обжигающая струя сока звучно брызнула во все стороны. Мо Си не успел вовремя увернуться, и часть бульона попала ему на щеку. Что касается самого Гу Мана, ему было не намного легче: обожженные губы вспыхнули жгучей болью, горячая начинка обожгла рот. Зашипев, он поспешно выплюнул надкусанную булочку.

Конечно же, все это из-за того, что Мо Си ненавидел его и хотел причинить ему боль…

Прежде чем Гу Ман успел додумать эту мысль, его схватили за подбородок и заставили поднять лицо. На мгновение он решил, что Мо Си снова разозлился и хочет дать ему оплеуху, поэтому его голубые глаза беспокойно забегали.

Но ожидаемая боль так и не пришла. Он опустил глаза, чтобы из-под дрожащих ресниц взглянуть на Мо Си, и обнаружил, что тот просто тупо уставился на его губы.

По выражению лица Мо Си было сложно понять, о чем он думает. Спустя долгое время Гу Ман услышал, как тот бормочет сквозь зубы:

— Что за человек, почему ты всегда…

Всегда что?

Но Мо Си не стал продолжать.

В этот момент голову Гу Мана внезапно пронзила боль, а потом в ярких вспышках и мелькании света и тени в его сознании возникло что-то похожее на полузабытое воспоминание.

Словно когда-то такое уже случалось с ним — он слишком поспешно что-то съел и обжег язык... а потом?

А потом, похоже, кто-то вот так же взял его за подбородок, заставив поднять лицо, чтобы рассмотреть поближе нанесенный ущерб, и, пока смотрел, выговаривал ему за его неосторожность.

— Сначала надкуси немного, а затем уже ешь. Никто же тебя не ограбит. Дай посмотреть, не обожжена ли кожа.

А позже, неясно, что случилось, но наблюдавший за ним человек неожиданно поцеловал его. Прохладные губы в одно мгновение смяли особенно чувствительные после ожога губы и всосали его обожженный язык.

Промелькнувшая перед глазами сцена не только смутила Гу Мана, но и заставила почувствовать какую-то странную пульсацию в собственном сердце. Он неосознанно облизнул губы, и это простое движение, казалось, в один миг разожгло огонь в сердце Мо Си. Чем ярче горело пламя в его груди, тем темнее становились его глаза. Помолчав еще немного, Мо Си медленно разжал пальцы, сжимающие его подбородок, а потом поспешно отвернул свое аристократически бледное красивое лицо.

После еды пришло время Гу Ману принимать прописанное лекарство. Он, конечно, прекрасно понимал, что этого не избежать, поэтому, стремясь поскорее покончить с этим, быстро проглотил содержимое бутылочки. Однако чего он никак не ожидал, так это что Мо Си даст ему еще одну бутылочку с лекарством.