Та ответила тихо, опасаясь напугать Люнечку:

- Стилет возьми. А лучше бы сбегать за патрулем.

- Мам, ты куда? - заволновалась дочка, заметив перешептывания взрослых.

- К соседке схожу за солью. Слушайся бабушку, - велела строго Айями. В ванной вытащила из укромного места футляр, заботливо завернутый в рогожку. Надела портупею под домашнее, набросила пальто и пошла вниз.

Прислонила ухо к двери - тихо. Постучала - тихо.

- Оламирь, это я, открой.

В ответ тишина.

Айями забарабанила громче. Может, достучаться до соседок? Вместе-то похрабрее будет.

- Оламка, отворяй, а то выломаем дверь, - пригрозила, впрочем, без успеха. В ответ ни шороха, ни звука.

Надавила Айями на рукоятку, и дверь приоткрылась. Незаперта оказалась.

Айями шагнула в освещенный коридор. При входе в комнату на полу лежала Оламирь в роскошном шелковом халате. Пола халата задралась, обнажив белые рыхлые ноги. Падая, Оламка увлекла за собой комод, и тот, грохнувшись, перегородил проем. Содержимое ящиков вывалилось наружу.

- Оламка, Оламка! - Айями похлопала лежащую по щекам. - Очнись же.

Неужели мертва? Вознамерилась Айями приложить ухо к пышной груди, чтобы проверить, бьется ли сердце, как вдруг Оламирь открыла мутные глаза.

- А? Что? - с трудом ворочая языком, сфокусировала взгляд. - Ты кто?

- Айями. Помнишь, ходили вместе в клуб? Я живу этажом выше.

- А-а. Не помню. Помоги встать.

Весила она, наверное, полтонны. Неподъемная красота, чтоб её. Оперлась о плечо, и Айями чуть не приплющило к полу. Ну и тяжелая же у соседки кость, подумала Айями, пыхтя.

- Тебе нужно лечь.

- Туда, - махнула невнятно Оламка, показав вглубь комнаты, где у окна обнаружилась широченная кровать с резным изголовьем.

Оламирь со всей тяжестью грузного непослушного тела опустилась на такую же рыхлую, как она сама, перину, заправленную несвежим постельным бельем.

- Позову Зоимэль, - сказала Айями.

- Нет! - крикнула Оламка. - Не надо... эту... звать. Сама справлюсь.

- Тебе нужен врач. Может, доверяешь даганскому доктору?

- И его... не надо. - Она тяжело откинулась на подушках.

- Помрешь ведь, - припугнула Айями.

Оламирь действительно выглядела ужасно - белая как мел, с синюшными губами и растрепанными волосами.

- Оклемаюсь и без всяких разных... Подай вон там... вату и марлю...

Айями протянула требуемое с трюмо. Оламка была неважнецкой хозяйкой. В комнатах прописался небрежный беспорядок. Платья, юбки, блузки, пальто, шуба висели скопом на спинке кресла. Такая же неопрятная куча одежды была свалена горой на диване. На столе громоздилась баррикада из бутылок - початых, полных и пустых, рядом десяток бокалов - пустых и наполненных багряным содержимым, подпираемых неряшливым ворохом бумаг. Бардак, словом.

- Что смотришь? Вали отсюда. Я как кошка - полежу, отряхнусь и дальше пойду. У меня жизней не на одну ладонь наберется. Дай вон там, на столе, пузырек.

Склянка оказалась заваленной старыми газетами и довоенными модными журналами. На глаза попались рисунки-каракульки - раскидистое деревце с мишенью в центре, в разных вариациях - пером, карандашом. Рисовал человек увлеченный - не раз и не два.

- Не стой столбом! - прикрикнула Оламирь, и голос сорвался. - Дай, - вырвала из рук пузырек и влила залпом в себя содержимое. Из-за нетвердости рук часть жидкости пролилась мимо рта на подушку. Утеревшись, Оламка скривилась, аж перекосило лицо, - видать, лекарство по вкусу далеко не мед.

- Надо бы господину У'Краму сказать. Он позаботится.

- Нет! Ты дура или как? Тем более ему! - возопила Оламирь и, завидев недоумение случайной помощницы, выплюнула зло: - Скинула я, понимаешь? У тебя ведь ребенок есть, значит, должна понимать.

Скинула - значит, сделала аборт? Дома? Самостоятельно? - соображала Айями, с трудом выстраивая логическую цепочку. Оламка беременна от господина У'Крама и скинула ребёнка. Устроила выкидыш.

- Ты же пила таблетки, - промямлила ошарашенно. И она, Айями, тоже пьет похожие. - Они же гарантируют.

- Значит, не гарантируют, - продолжала злиться Оламирь. - В пяти случаях из ста, - едко скопировала чьи-то слова. Может, слова Зоимэль? Может, врачевательница приходила к Оламке и принесла пузырек с лекарством? И с ней ругалась Оламирь, обвиняя в проколе с гарантированными девяноста пятью процентами. Или Зоимэль помогла с выкидышем.

- Сейчас вернусь, - сказала Айями и, не слушая, о чем кричит вслед Оламка, пошла наверх, притворив входную дверь.

- Что там? - спросила обеспокоенно Эммалиэ. Да и Люнечка отказывалась засыпать, дожидаясь маму, чтобы убедиться - вот она, здесь, дома, и не произошло ничего страшного.

- Не волнуйтесь, скоро приду. - Айями зачерпнула в плошку половник супа и взяла пару лепешек. - Я мигом.

- Зачем ты принесла эту бурду? Дряное пойло. И вообще, вали отсюда. - Оламирь порывалась встать с кровати, чтобы вытолкать взашей добровольную помощницу. Коли начала ругаться, значит, полегчало. Эдак поднимется и от слабости, чего доброго, опять сверзится на пол.

- Всё, ухожу, больше не приду. Лежи, отдыхай, не волнуйся, - успокоила Айями.

- Запомни, соседушка, если кому-нибудь ляпнешь, пожалеешь, поняла? Я умею затыкать рты болтливым бабам. И своему трахалю чтобы ни слова, ясно?

- И тебе не хворать, - сказала Айями и направилась к двери.

- Что случилось-то? - допытывалась Эммалиэ, когда дочка кое-как заснула, уверившись, что все близкие люди наконец дома. - Оламка буйная, что ли, во хмелю?

- Разве она пьет?

- А то ли не видно? Пару раз видела её днем, гуляя с Люней. За ум бы взяться Оламке, несёт ее вниз, по наклонной.

- Ну да, видимо, выпила лишнего и не удержала равновесие. Упала и ударилась головой о комод.

- Когда-нибудь она ударится, и это будет её последний раз, - проворчала Эммалиэ.

Остаток вечера Айями размышляла о том, что, видно, радостно живется соседке, коли она употребляет даганское вино на завтрак, обед и ужин, и удастся ли ей скрыть недомогание от господина У'Крама. Думала и том, какие существуют способы прерывания, и о том, что такая затея опасна для жизни и здоровья. И горячо помолилась святым, чтобы не попасть в злополучные пять процентов негарантии.

Следующим вечером возвращаясь с работы, Айями постучала в дверь этажом ниже, все-таки беспокойство жгло - а ну как не выдюжила Оламка, несмотря на все её кошачьи жизни. Повернула ручку двери - заперто. Значит, поднялась-таки Оламирь с кровати и закрылась на сто засовов от чужой доброжелательности.

На повторный стук дверь - о, чудо - приотворилась. Узкая щель позволила увидеть, что Оламка во вчерашнем роскошном халате, не накрашена, но твердо стоит на ногах и не рада посетителям.

- Что нужно?

- Как твое здоровье? - справилась вежливо Айями.

- Нормально. Вали отсюда. И запомни, ты вчера помогла, да я тебя не просила. И в подруженьки ко мне не набивайся. Думаешь, супчику принесла, так я сразу расклеюсь и пущу слезу?

- Сдался тебе суп. Ладно, бывай, не кашляй.

- И тебе того же, - сказала Оламирь со значением.

Вот ведь язва. И откуда в ней столько злобы? Кипит и разбухает в Оламке злость как даганская каша из брикета.

Весна пошла в наступление по всем направлениям, неторопливо, но уверенно тесня Северного деда*. Солнце ласково пригревало, застучала дружная капель, на деревьях проявились почки, они еще не набухли, но сокодвижение в ветвях началось. Радоваться бы пробуждению природы от зимней спячки, но сердце захватила тоска.

Когда-нибудь в гарнизон вернется Веч, и нужно дать ему ответ. Час икс приближается, надо делать выбор, но какой путь ни выбери, в любом случае ждет нелёгкая дорога. Но Айями колебалась, оттягивая принятие решения, а душа металась загнанной птицей.

Весна повлияла и на даганнов, заразив нетерпеливым радостным ожиданием. С крыльца комендатуры через форточку проникал мужской смех, беззлобные шутки и подначивания. Даганны и трудиться стали слаженнее, потому что впереди забрезжила очевидная цель, давняя мечта - возвращение на родину.

Амидареек теперь не забрасывали заданиями, не требовали срочности, и похоже, пустили работу на самотек. Имар перестал дотошно проверять качество самописных переводов и наличие помарок в печатных экземплярах. Усевшись нога на ногу перелистывал странички, качая носком ботинка, и не вникал особо в содержание. Потому что душой находился уже не здесь. Иной раз засмотрится на небо за окном, замечтается, а потом с неохотой отвлекается от радужных дум.

- Неплохо, неплохо. Продолжайте в том же темпе, - скажет отстраненно и покинет комнату, торопясь по более важным делам.

Такое равнодушие коробило Айями, да и напарниц, наверное, тоже. Получается, для чего приходить каждое утро в комендатуру, если надобность в их услугах отпала?

- Ты могла бы не работать. Теперь нет нужды тратить целые дни на переводы, - обратилась она к Мариаль по пути домой.

"Зачем горбатиться с утра до вечера, если у тебя есть щедрый покровитель?" - прозвучало за деликатной недосказанностью.

- Нужды нет, - согласилась Мариаль. - Но мне совестно. Я устраивалась переводчицей и стала мехрем Арраса волей случая. Брось я сейчас работу, что остается делать? Я хочу работать и зарабатывать руками и головой, а не... прочими умениями, - запнулась она, подбирая правильные слова.

- Ты можешь отказаться от покровителя. Знаешь, что у тебя есть такое право?

- Знаю. Но это будет непорядочно по отношению к Аррасу. Он помог в трудную минуту и сейчас помогает. Достает лекарства для мамы, я ему очень признательна. А тебя какая нужда гонит в комендатуру? - спросила она у Риарили.

- Дома недолго сойти с ума от безделья, а на работе я каждый день узнаю что-нибудь новое, - ответила та с ноткой гордости. - И потом, кто знает, когда придут риволийцы, может быть, им будут полезны мои познания в даганском.