Айями и приникла-то к нему, чтобы напоследок убедиться в правоте предположения и попрощаться, не уронив достоинства, не потеряв гордости. В самом деле, не умолять же его остаться в гарнизоне. Еще чего, чтобы она, амидарейка, упрашивала вражеского офицера?

А прижавшись, поняла: навоображала невесть что со страху и от недоверия. По напряженному телу его поняла, по бешено бьющейся жилке у виска, по стуку сердца. И по тому, как сжал её пальцы, и как откликнулся на касание губ, поняла - скучал и ждал. И не техничная сторона близости оказалась для него важна, а удовольствие от прикосновений, от простых неспешных ласк и поцелуев, чтобы перед дальней дорогой напиться всласть и вспоминать, когда одолеет жажда.

Внезапно началась весна. Еще вчера с тоскливого неба сыпал мелкий снег, и промозглый ветер норовил забраться под полы пальто, а сегодня ярко светит солнце, и суматошно чирикают воробьи на подъездном козырьке. А может, и не сегодня, а раньше, исподволь, начались погодные изменения, незаметные глазу: просели сугробы, напитавшись влагой, уплотнилась ноздреватая корка старого наста, и Люнечка с натугой перекидывает лопаткой тяжелый рыхлый снег. Невзрачный серый небесный цвет насыщается голубизной день ото дня, словно губка, и теплый влажный ветер гонит к горизонту клочья облаков. Айями теперь не надевает теплую кацавейку под пальто, и Люня бегает по двору в ботинках, а не в пимах. Обочины центральной улицы черны от выхлопов даганских машин, а на площади перед ратушей снег вытоптан и высушен ветром, обнажившим обширные проплешины брусчатки.

Ожидаемо, предсказуемо, но все равно неожиданно закрылся даганский госпиталь. В одно прекрасное утро Айями обратила внимание из окна на деловитую суету у больничного крыльца. Кузова грузовиков один за другим заполнялись казенным скарбом, и груженые машины уезжали на станцию, возвращаясь пустыми.

Глаза увидели, а сердце забилось тревожно. Вот оно, начало конца, о котором предупреждал Веч. Если госпиталь перестанет принимать раненых, что станет с санитарками и медсестрами? Нет работы - нет пайков.

- Дочь моей приятельницы работала в госпитале. Узнать бы, что происходит, - произнесла задумчиво Эммалиэ, наблюдая за заполнением грузовиков.

Она страдала в отсутствии всякой доступной информации - сплетен, слухов, новостей. Новые соседки оказались немногословными, о чем с ними судачить, не о даганнах же, с которыми спят? К тому же, не каждого впускают амидарейцы в свое личное пространство, предпочитая жить замкнуто, не говоря о том, чтобы вести доверительные задушевные беседы с малознакомыми людьми.

- Ну, так проведайте приятельницу, - предложила Айями.

Но Эммалиэ почему-то тянула - непривычная нерешительность для смелой женщины.

- Без Люни схожу, нечего ей там делать. А вы погуляйте во дворе или на улице, но из центра не уходите. Если задержусь, не волнуйтесь, домой доберусь. И не из таких передряг выпутывалась, - инструктировала она, уговаривая, скорее, себя, а не Айями.

Ушла и вернулась засветло, та даже забеспокоиться не успела. Но настроение у Эммалиэ испортилось.

- Женщинам из госпиталя выплатили получку пайками за месяц вперед и отправили восвояси. Даганны вывозят оттуда все более-менее ценное. Вот-вот отключат здание от котельной, собираются резать трубы.

- А даганский врач?

- Пока работает.

- А Зоимэль?

- Её не тронули, разрешили вести прием пациентов, выдают лекарства. Когда тюрьма опустеет, так и отпадет надобность в услугах Зоимэль.

Значит, на очереди депортация пленных. Что же делать женщинам - поломойкам, прачкам, кухаркам? На что рассчитывать?

Эммалиэ развела руками:

- Не знаю. У кого есть работа, те работают. Остальные покуда сидят по домам, ждут. Каким-никаким пропитанием запаслись, на месяц-другой хватит.

- А потом?

- Потом всё изменится. - И увидев удивление Айями, пояснила со всей серьезностью: - Даганны же скоро уедут, и жизнь наладится.

- А-а, ну да, - согласилась та.

Наладится, как же. Мы-то знаем, что на смену победителям придут новые хозяева земель - риволийцы. И неизвестно, будут ли они благосклонны к местному населению.

Но Эммалиэ пребывала в дурном настроении по другой причине.

- Представляешь, нас с тобой обвинили в том, что мы подставили наших мужчин. Посмели выдать бандитов, обокравших нас, даганнам.

- Так ведь мы не выдавали, - возмутилась Айями. - Даганны их выследили и схватили без нашей помощи.

- Это твоя правда. А та правда, что по городу гуляет такова, что кроют тебя и меня распоследними словами и желают такой участи, о которой и язык не повернется сказать.

- И что же нам следовало делать? Молчать и снабжать харчами, хотя запросы и росли день ото дня? - разозлилась Айями. - Про то, что мы отдавали продукты сумками и помогали с просьбами, тут же забыли, а в том, что нам разгромили жилье, мы сами же и виноваты, да?

- Думала я, товарка моя размыслит здраво и не побежит за стадом. А она оказалась как все, бесхребетная овца, - изрекла расстроенно Эммалиэ.

- Из-за меня страдаете вы. Выслушиваете разные гадости, - сказала покаянно Айями. - Простите.

- Наоборот, благодаря тебе я разглядела тех, с кем раньше общалась. Эх, сколько же кроется в людях гнилья, неразличимого снаружи...

И что же, бояться теперь каждого шороха и ходить бледной тенью, опустив очи долу?

Нет уж, мы покажем, что за нами нет вины, - решила Айями. Собрала дочку на прогулку и вместе с Эммалиэ направилась до набережной - пройтись, подышать свежим воздухом после работы. Эммалиэ, конечно, сказала, что показательное гуляние - дело зряшное, впрочем, отговаривать от затеи не стала.

Если на центральных улицах снег регулярно расчищали машинами, и пару раз навстречу попались патрули, то о расчистке второстепенных улиц забыли, и вместо тропинки пришлось с осторожностью идти гуськом по автомобильной колее, рискуя набрать мокрого снега в сапоги и ботинки. Лед на реке истончился, полынья расширилась, появились промоины. Айями долго смотрела на обсидиановые буруны, создаваемые быстрым течением. Пройдут годы, десятилетия, века, сменится немало поколений, а река по-прежнему будет нести свои воды к морю. И ей безразлично, кто будет населять берега - амидарейцы или риволийцы, равно как безразличны житейские проблемы мелких ничтожных людишек.

На берегу две женщины набирали воду, не отвлекаясь на прохожих, на набережной никто из горожан не попался навстречу, видно, не до прогулок, когда дома ждет бездна повседневных забот. Безлюдно на улицах, не перед кем гордо задирать нос.

Люнечка потерянно плелась по тропке впереди взрослых, оглядываясь по сторонам, она успела забыть, что когда-то бывала на набережной. И пугалась - зияющих оконных проемов, обшарпанных зданий. За зиму дома ещё больше состарились. Заразились повальной разрухой - без окон и подъездных дверей, с осыпающимися балконами. Айями привиделось, будто в чернильной глубине заброшенных этажей кто-то наблюдает, прячась, и она передернулась от накатившего страха.

Она так и не сказала Эммалиэ о фантастическом предложении своего покровителя. Подумать только: переезд в столицу! Когда-то Алахэлла являлась предметом мечтаний Айями и Микаса. Среди планов, построенных ими на совместную жизнь, числилась и поездка в главный город страны, признанный одним из чудес света. И надо же, внезапный поворот судьбы или насмешка: появилась возможность увидеть красоты амидарейской столицы, но не с мужем, а в качестве любовницы даганского офицера. Захватчика.

Переезд в Алахэллу - билет в один конец, обратной дороги не будет. И в столице не остаться, когда даганны уйдут насовсем. Что здесь, что там, чужие глаза видят одинаково, и столичным амидарейцам не напустишь пыли в глаза скромностью и смирением. Да и нужна ли она, столица, если скоро там станут хозяйствовать риволийцы? И на север страны бессмысленно уезжать, пытаясь начать жизнь заново, северные районы тоже отойдут в собственность Риволии.

Таинственность, напускаемая островитянами, и маниакальность, с которой они претворили в жизнь свой план по захвату дружественной страны, пугали. Если риволийцы заранее продумали все нюансы приобретения новых территорий, значит, и участь местного населения ими давно предрешена. Не зря и Веч, и господин В'Аррас настойчиво предлагали уехать из Амидареи, пока полностью не стаял снег. А он уже начал таять.

Родина моя, что с тобою станет?

Поздним вечером, когда Эммалиэ читала сказку дочке перед сном, до Айями донесся через перекрытия голос белокурой красотки - визгливый, бранный, скандальный. Оламирь как распоследняя халда орала на оппонента, отвечавшего тихо и неслышно. "Не с господином У'Крамом же она ругается. За подобную дерзость гордый даганн застрелит, не раздумывая" - подумала Айями. Оламка прооралась, и наступила тишина. Айями пожала плечами: что ж, и не такое в жизни бывает. Спустя некоторое время внизу что-то с грохотом упало, да так, что вздрогнули стены. Айями насторожилась, вслушиваясь: мало ли что. Но этажом ниже воцарилось безмолвие. Айями допила чай, походила по кухне туда-сюда, грызя ноготь и размышляя. Вот так же, как и она сейчас, прятались соседи словно мыши по норам, и никто не сподобился выйти, когда бандиты грабили квартиру. Глядишь, вспугнули бы, и те не довели разбой до конца. Может, Оламке тоже нужна помощь, вдруг и до нее добрались горе-вымогатели? Хотя вряд ли, только редкостный смельчак осмелится проникнуть сюда под носом у даганнов.

Была не была, нужно развеять сомнения. Айями сняла с плеч шаль.

- Спущусь вниз к Оламке, проверю, как она. Скоро вернусь, - сказала на ухо, наклонившись к Эммалиэ, чтобы не услышала дочка.