- А кто обещал ему сказку? Стандартная жизнь паренька из низов. За все платит он, а колбасу едят короли да принцессы.

Но конец все же счастливый. Однажды на пороге той девушки появился некий парень, с радостным известием, что он и есть та ее игрушка из детства. Он все же победил в конце концов многоголового короля крыс и превратился снова в красавца. Они полюбили друг друга, поженились и уехали в прекрасную страну, где все дома были из пряников и сахара, а реки из лимонада.

- Уф, - облегчённо вздохнуло дерево, - ну вот все и объяснилось. Дай мне угадать - момента превращения игрушки снова в юношу она не видела?

- Нет, не видела. Он просто появился уже расколдованный, а игрушка куда-то исчезла.

- Ах он старый пройдоха!

- Кто?

- Мастер-часовщик. Да и были ли тогда вообще эти жадные короли, эгоистичные принцессы, братья-звездочеты, орехи и крысы? Ведь обо всем этом известно только с его слов. Вся его история не более, чем подготовка к тому, что на пороге появится этот парень. Своей историей он его продал.

- Эх, не романтик ты.

- Пф, - фыркнуло дерево, - конечно нет. Это для тебя романтики хорошо. В тебя они «на счастье» бросают монетки. А мне «на память» они вырезают на стволе свои имена и сердечки.

- Ты – памятник любви.

- Я памятник разочарований.

- Ну, опять ты начал свою старую песню…

- Ну, могу и не начинать, - обиделось дерево.

Оба замолчали.

И когда я открыл глаза, я так и не смог понять – я действительно слышал их разговор, или он мне приснился...

- Нда. - сказал Рыжая Голова, морщась от дыма, который порыв ветра загнал обратно в дымоход. - Кому дано предугадать, кем он окажется в итоге той любви - деревом или ручьем? Будет он хранить в себе хорошие воспоминания или шрамы от плохих?

- Порой еще и сложно отличить одно от другого, шрамы от хороших воспоминаний и шрамы от плохих воспоминаний. - добавил его лысый сосед. – Разве мы не страдаем, когда вспоминаем, как нам было очень когда-то очень хорошо, и это время безвозвратно ушло и уже никогда не вернётся? Это страдание от хороших воспоминаний. Чем это лучше воспоминаний о пережитой боли? Синяк на теле может пройти за неделю. Синяк на душе может не пройти никогда.

- Иногда мне снится прошлое. – медленно, перебирая слова, словно бусы в руках богослова, сказал рыжеволосый. - Такое хорошее прошлое, которого у меня не было никогда. Несуществующее замечательное прошлое. И там, во сне, несуществующий в реальности сонный я - плачу нереальными сонными слезами. Но почему-то больно мне по настоящему. Почему? Потому что реальному мне хочется плакать из-за того, что тому, сонному мне лучше, чем мне реальному? Или потому что тому мне, что существует во сне, больно понимать, что реальному мне никогда не будет так хорошо?

Кто из нас двоих плачет?..

И кто из них я?..

Так сложно отличить одно от другого.

- А что вообще просто отличить? - спросил человек в серой куртке, не поднимая голову. Он сидел, сгорбившись, как старик, на плечах которого лежал груз тысячи лет, и глядел в огонь. Кажется, он остался последним, кто еще не рассказывал свою историю. - Все сложно отличить от чего-то другого.

Праведников от грешников, правду от лжи, настоящих принцесс от поддельных, ум от глупости, людей от животных, шрамы от побед от шрамов от поражений.

И сны сложно отличить от реальности. Разговор дерева с ручьем приснился тебе, или ты приснился им. Приснился спящий и видящий сон, в котором они разговаривают. И то, что ты достигнешь, есть то, что ты поймешь в этом сне. Отличишь одно от другого. Разберешься, где что.

Потому что отличить что-то от чего угодно очень трудно...

ВРЕМЯ СОБИРАТЬ КАМНИ

- Близко ли далеко ли, в одной стране настал однажды страшный голод. Семь лет потопы сменялись засухами, а засухи жуткими морозами, семь лет погибал урожай. И съели люди всех змей, мышей и паучков, все желуди и травки, которые только можно было съесть. И стали умирать от голода, одни за другими, целыми деревнями и городами, и можно было ехать неделю и не увидеть никого из живых. Солнце целовало землю теплым светом, по небу плыли белоснежные, как пух, облака, лёгкий летний ветерок шевелил листву деревьев и морщил волнами воду рек и озёр, но некому было увидеть эту прекрасную картину и некому было ей радоваться.

В одной деревне осталась в живых только одна, последняя семья. Родители и двое детей, мальчик Хензель и девочка Гретель.

А в кладовке в домике семьи осталось совсем мало муки - только один маленький мешочек и одна жменя, горсточка. И больше не было ничего для еды, даже лягушек и крапивы. Смерть от голода была так близко, что могла своей косой постучать к ним в окошко домика.

Посовещались тогда родители между собой и решили, что они отведут детей в лес и оставят там на погибель. Ведь на всех муки не хватит. Они так рассуждали - если они сами выживут, то еще родят детей, так что дети и не в убытке останутся. Сколько их было, столько и будет. На что им обижаться? А вот если они, родители, не выживут, то и дети без них умрут. И не останется тогда ни детей, ни взрослых.

- Очень разумные, трезвомыслящие родители они были, - прокомментировал гном из своего угла.

Рассказчик согласно кивнул.

- Да уж, они не принимали спонтанных решений. Старались мыслить логически. Говорят, правда, что на таком решении настояла мачеха, которая была детям неродной, а родной отец был против. Но в какой сказке так не говорят? Так или иначе, но он согласился.

Однако, получилось так, что дети, мучаясь от боли в животе, в ту ночь не спали и прекрасно слышали весь разговор родителей, про логичность оставления их в лесу на голодную смерть.

Гретель тогда тихонько заплакала - виданное ли дело, родителям детей в лесу бросать. А Хензель ее утешал, что родители их очень любят и потому в лесу хотят оставить. Если бы не любили, то поди бы сварили и съели. Хотя маленькая Гретель и понимала головой, что он прав, но все же было у нее на сердце немножко горько. Наконец, все заснули, и только Хензель не спал, ворочался. Потом сходил зачем-то на улицу и вернулся только перед рассветом.

Так ночь и прошла, настало утро, когда должен был кукарекать петух, если бы его месяц назад на еду не пустили.

С утра поплакали уже все.

- Почему вы плачете, матушка и батюшка? - спросили дети, обливаясь горючими слезами.

- Да соринка в глаз попала, - отвечали родители, - а вы почему плачете?

- А мы плачем, потом что вы плачете, - тоже соврали дети.

Так и не сказали они родителям, что в курсе их планов. Потому что Гретель не хотела смущать маму и папу, а Хензель боялся, кабы они тогда чего другого не удумали, узнав, что планы раскрыты. Не потому, что злые, а потому что проблема объективная.

Тот самый случай, когда все всё понимают, плачут, но делают вид, что не понимают.

В общем, поплакали все, собрались, да и пошли в темный лес. В такую глушь зашли, куда не всякий волк заберётся. Там родители оставили детей возле костра, сказали, что скоро придут, что говорит о том, что людям свойственна все же но, конечно же, пошли прямиком домой, думая, что глупые дети никогда не найдут обратный путь.

Но мальчик, Хензель, той ночью выходил на улицу и набрал белых камешков, что при свете луны блестели, как искорки. И по дороге в лес разбрасывал те камешки. Ждали они родителей у костра до самой ночи, но так и не дождались. А как вышла луна и в ее свете стали камешки ярко сверкать, как звёздочки в траве – взялись дети за руки и пошли от камешка к камешку, и к утру вернулись домой. А там родители как раз уже испекли из той жмени муки хлебушек и хотели его съесть.

А тут, здрастье вам - дети назад пришли.

Неудобно как-то получилось.

Ну что ж делать, план есть план – отвели их снова в лес, но на этот раз дали детям с собой половину того хлебушка. А Хензель и Гретель поделили ту половинку ещё на две части, одну часть, одну ему.

Тут уж никто не плакал. Потому что в первый раз все слезы выплакали и второй раз уже как-то неискренне бы вышло, так что все сдерживались. Тот случай, когда все все понимают, и понимают, что другие тоже понимают, так что и плакать повода нет. Камешков у Хензеля больше не было, и потому стал он крошить тот хлебушек, что ему мама с папой дали, да весь и искрошил. Думая, что теперь вместо камешков они назад, домой, по крошкам придут.

Не то чтобы он был тупой, не понимал, что дома их не ждут, но ведь и выбора у них с сестрой никакого не было.

Но к тому времени, как собрались они идти домой, вслед за родителями, оказалось, что те крошки уже съели птицы, и путь назад было уже не найти. Птиц тоже осуждать сложно, за то, что они съели крошки - они тоже голодные, а тут хлеб лежит ничейный. Ну как устоять.

Посмотрели дети туда, где должны были быть крошки хлеба, но не было ничего. А значит, им не найти было пути домой.

- Надо было те камешки вчера назад в карман собирать, на обратном пути - сказала Гретель, - тогда птички бы их не съели, когда нас второй раз в лес поведут. Ведь птички не едят камешки.

- Вот вы, женщины, умные задним числом, - сказал Хензель. - Нет чтобы вчера свою умную идею мне сказать - ты мне ее сейчас говоришь, когда толку в ней никакого.

Посмеялись дети и стали делить тот хлебушек, что еще оставался у Гретель. Разломили пополам, ту половинку от половинки от половинки. Да одна часть была немножко, самую крошечку, больше другой.

Протянула Гретель брату ту часть, что побольше, но он стал отказываться. Ты же меньше, говорил он, вот себе и бери.

- Нет, ты бери, - говорила Гретель, - мне много ли надо? Крошку съела - вот и сыта.

Спорили они, спорили, чуть не подрались. Но потом сошлись на том, что кусочек побольше дадут брату, а кусочек поменьше дадут сестре.

Поскольку теперь они не знали, куда идти, то пошли они наугад, куда глаза глядят. Шли, шли. А сил было мало, они же голодные. Что им тот крохотный кусочек хлеба на двоих? Шли они все медленнее и медленнее, отдыхали и снова шли. Пока не настал наконец момент, когда Гретель уже совсем не смогла идти. Даже одного шага сделать. И легла она на мох, под какие-то камешки, и попросила брата отдохнуть.