- Не киска меня беспокоит, а людоед, - тетушка еще раз приподняла очки, убеждаясь, что завершила вязание правильно, отложила спицы и разгладила на коленях невидимую одежку.
- Если его не злить, он ничего не сделает.
- И что не злит людоеда, когда он голоден?
Маркиз помолчал. Потом совсем тихо спросил:
- И нет альтернативы?
Тетушка покачала головой:
- Разве что рассказать все папе-королю. Мне кажется, что он долго будет всем рассказывать, за бутылкой вина, как однажды рубил одну голову, а отрубил сразу три. Шутка в его духе.
Маркиз молчал. Пока шли все эти разговоры, большие четырехугольники солнечного света на полу, расчерченные переплетами окон, подползли уже близко к креслам. Он подвинул ногу и носок его сапога засиял золотом, попав на границу света и тени. Маркиз наклонился, окунул в солнце свои пальцы и они тоже засияли. Потом он попытался взять немножко теплой, сияющей солнечной воды в свою ладонь, но она утекла сквозь пальцы, и когда он поднял руку - в ней не было уже ни капли света.
- Так почему бы не дать им сделать свой выбор? - спросил он. - Зачем его делать за них? Их жизнь, их поступки, их решения. Их и ответственность.
Тетушка долго молчала, глядя, как и он, на солнечный свет на полу.
Когда немного спустя она уже ехала в карете, она распускала какую-то невидимую вязаную одежду и сматывала невидимую шерсть в невидимый клубок.
Я был в том королевстве спустя несколько лет, - сказал лысый рассказчик. - От бывшей цветущей страны осталась лишь пустыня. Черные вороны кружились над руинами городов, кладбищами и пепелищами на месте полей и лесов…
Люди молчали, представляя себе картину разрушений. Даже осел перестал хрустеть овсом, чувствуя неэтичность делать это в данный момент. Все в скорби, а ты такой - «хрум, хрум», как бесчеловечное животное. К тому же и вопрос был серьезный.
Однажды, когда они шли через пустыню, его спутник и друг рассказал ему историю про одного летающего человека, у которого сломались крылья и он упал как раз в этой пустыне. В условиях теплового удара, на фоне обезвоживания, он встретил принца небольшого роста. Человек с поломанными крыльями нарисовал принцу коробку, в которой может быть что угодно, как живой барашек, так и мертвый кот. Так себе подарок. А принц в обмен рассказал, как ему не везет в жизни на спутников и друзей. Как говорится, ответил тем же. Однажды маленький принц долго выращивал самый лучший на свете цветок, а тот в итоге, судя по описанию, оказался существом наглым, бессовестным и эгоистичным. В условиях теплового удара, на фоне обезвоживания, маленький принц тоже встречал каких-то существ, один из которых сказал ему, что он ответственен за розу, потому что ее приручил. Потом вся эта фрактальная банда воображаемых друзей нашла колодец и с утра летчик проснулся один.
Но мысль про ответственность за приручение запала ослу в голову. Она была очевидно неправильной, но нужно было понять, почему. Возможно, дело было в том, что непонятно, кто кого приручил. Принц приручил розу или роза его? Вообще-то он выпалывал баобабы, чтобы они не выселили его с планеты, а с планеты его выселила любимая роза. И если роза приручила его, то почему же она не имела никакого желания нести по этому поводу ответственность за принца?
Они долго друг с другом спорили, пока шли по пустыне. Даже сама их дружба была тому примером. Как понять, кто кого из них приручил, спрашивал осел. Одно ясно, что если это друг приручил его, то он должен нести осла по пустыне на закорках, а это как раз то, что осел не хотел делать - нагружать своего друга еще и заботой о себе. Получается, что требование заботы о себе маркирует прирученного как НЕ прирученного, эгоистично равнодушного к нуждам и проблемам приручителя, а стало быть - как существо вполне себе независимое и отдельное. И тем самым аннулирует исходное требование заботы. Помогать надо тому, кто столь же заботится о твоих нуждах, так что скорее умрет, чем станет обузой.
Вот и в этой истории, про кота в сапогах, было нечто подобное. Добрые они, или недобрые, но эти люди подобрали где-то под мостом несчастное существо, отмыли, одели и накормили. И оно, как и роза, потребовало увеличения инвестиций, пока не разорило добрых хозяев. Дойдя до этой мысли, осел обнаружил, что в задумчивости давно уже жует - «хрум, хрум».
Наверное, его друг монах тоже думал про что-то такое, потому что, посреди общего молчания, он спросил:
- Но кто знает, как далеко может завести жажда справедливости?
В ЧЕМ СИЛА, БРАТ?
- Когда-то давно, когда я еще не познакомился с ослом и путешествовал один, в полуденный час жаркого летнего дня я остановился отдохнуть на опушке леса. Я умылся в пробегающем там ручье, перекусил кусочком сыра с хлебом, выпил холодной и чистой воды и прилег в тени под большой старый вяз. От ручья веяло прохладой, с опушки открывался великолепный вид на красивую долину и большой город на берегу широкой реки, с поросшими зеленью крепостными стенами, высокими башнями и красными черепичными крышами домов. С такого расстояния люди казались совсем крохотными и игрушечными. Одни везли что-то на маленьких тележках, другие продавали и покупали, кто-то чистил улицы маленькими метлами, кто-то поливал цветы на подоконниках, и нет ничего более убаюкивающего, чем картина работающих людей. Я накинул на голову капюшон и задремал.
Но не успел я окончательно уснуть, как услышал разговор старого вяза и ручья между собой. Они решили, что я уже сплю, и им не надо скрываться. А может, они знали, что я еще не сплю, и просто кому-то хотели рассказать историю, которую знали. Да, скорее всего, они рассказывали не друг для друга, а для меня. Свои истории они должны были знать давно.
И первым начал свою историю вяз. Мягко шелестя листвой, он прошептал:
- Однажды, таким же летним днем, на этой же опушке, на этом самом месте, где спит этот человек, похожий не то на монаха, не то на грешника, сидела небольшого роста девочка и смотрела на город внизу, у реки, и по взгляду нельзя было сказать, любуется она им или хочет сжечь.
Неслышно из леса пришел мужчина. На поясе у него был нож, через плечо висела сумка, его куртка и штаны выцвели на солнце, в шапке торчало птичье перо, и отойдя на два шага его можно было бы потерять из виду, так он сливался с природой. Мужчина выпил воды из ручья, умылся в его прохладной воде и присел на камень. Не глядя на девочку, он спросил:
- Ты звала меня?
- Да. Я думала, ты придешь с ружьем.
- А это нужно?
- Не знаю.
- Я могу сделать лук.
- Лук точно не поможет.
- Поэтому я перестал его носить.
Они помолчали.
- Ты видишь город, там, внизу? - спросила девочка.
Мужчина промолчал.
- Это тот самый город. Там живут очень жадные люди. Однажды случилась засуха, неурожай, и они скупали все зерно, которое могли. У них было много денег. К следующему урожаю зерно дорожало, но они очень скупо его продавали, чтобы еще больше вздуть цену и нажить большие барыши. На следующий год случился потоп, снова был неурожай, и снова, как и прежде, они задорого скупали весь хлеб, чтобы голодные потом дорого заплатили за него все. И так продолжалось несколько лет, пока, после очередного неурожая, не осталось у людей ничего, нечего даже посадить на озимые, не то что яровые. Оказалось, что весь оставшийся хлеб был только в том городе. У них зерном был завален весь город, все склады и сараи, но они никому его не продавали. У кого не было денег, чтобы купить хлеб, те умирали с голоду. Все, у кого хоть что-то было, собрались у стен этого города и умоляли продать им еду. Но жители стояли на стенах и смеялись им в лицо. В конце концов люди отдавали все золото, что у них было, за корочку хлеба, но ее хватало только на день. Они предлагали собственных детей на продажу, но жители города не покупали их. Люди просили взять детей даром, просто чтобы спаслись хотя бы они, но жители города не брали их. Зачем нам лишние рты, говорили они. «Еда есть не просит», - говорили они, - «в отличие от детей». И когда у людей снаружи кончилось все золото, они стали умирать прямо под стенами города. И умерли все. Но жестокие горожане не отдали им ничего, хотя город был полон еды. Ведь если давать даром хоть кусочек, то кто же заплатит за хлеб? Все будут просить бесплатно, из жалости. Пусть лучше он сгниет, чем послужит уменьшению прибыли.
И вот с тех пор прошло несколько лет, и однажды в город пришел мальчик. У него была старая, ржавая и тупая сабля, которую он где-то нашел. Он пришел на главную площадь города, залез на помост, с которого объявлялись городские приказы и где осуществлялись казни, и сказал:
- Я проклинаю ваш город, и вас проклинаю, убийцы. Вы лишили детей их родителей, а родителей их детей. Ради золотой пыли вы убили много людей. Нет вам прощенья. Я вызываю ваш город на бой. Каждого из вас. Я буду сражаться с вами, один за одним, в честном бою.
Горожане смеялись над ним:
- Ты мальчик с ржавой саблей, ты умрешь в первом же поединке.
- Ну что ж, зато я умру в честном бою со злом.
Но никто не собирался с ним честно сражаться. Горожане посовещались и решили, что этот мальчик накликал на город беду - нашествие крыс. Это он колдовством наслал на них полчища грызунов, в силу своей ненависти, и за это его надо судить и приговорить к смерти. Мальчика схватили, судили городским судом, обвинили в колдовском нашествии крыс и посадили в городскую тюрьму, собираясь вскоре казнить.
Конечно же, крысы появились в городе потому, что он был доверху завален гниющим зерном, но не будут же горожане винить себя и свою жадность. Проще и лучше обвинить в своих бедах кого-нибудь другого. Каждый раз, когда случалась какая-нибудь беда, пожар, эпидемия, град, нашествие саранчи или нападение врагов – они обвиняли кого-нибудь в колдовстве и сжигали. Так получалось, что тогда они точно в случившемся не виноваты, и к тому же отомстили за то, что случилось.