Его голос неожиданно потеплел, я с надеждой воззрился на него.

- Пусть я не сказал об этом. Я так решил тогда, а значит, это так и было!

И уже запросто всё мне объяснил, - а папке твоему я проспорил любого своего коня. - Снова выделил он слово "своего".

Я оглянулся на отца, тот пожал плечами с видом "ну, что поделаешь - барские замашки". И мне стало ясно, что хоть и сказал, будто верит в мою искренность, оставить её без испытания он не мог.

- Теперь о наказании, - буднично продолжил дед, - вплоть до поступления в колледж я запрещаю тебе ездить верхом. Уж слишком тебя заносит, как бы не свернул светлую голову, так ничему не научившись. Посему конь твой остаётся здесь заложником твоих успехов - не подведи его.

- Ой, деда! - только и смог я пролепетать.

- На каникулах ты увидишь его снова. - Старик ехидно улыбнулся, - коль пожелаешь - в своей кровати!

- Да, деда! - не стал я сдерживать восторга. Отец и дед расхохотались.

Вновь время до позднего обеда в обществе дедушки пролетело незаметно. Мне к тому моменту уже вполне хватало впечатлений, и дальнейшее я воспринимал несколько отстранённо, лишь фиксируя происходящее. Мы с отцом прошли в столовую, где за накрытым столом присоединились к маме. Чуть позже явился дед, что и являлось разрешением к началу пиршества. Мама, воздев над столом руки, пропела что-то непонятное, но радостно-звонкое и особенно вкусное. Дома мне никогда не было так объедательно, хотя готовили у нас очень недурно. В чём я смог убедиться на сравнении в столице герцогства, даже в так называемых приличных тошниловках. И, как вы уже догадались, там же узнал, что пела для нас мама. Для вас не будет открытием, что после подобной ворожбы я б с не меньшим удовольствием отобедал в компании Снежика из одной торбы. Но в отличном качестве пищи в замке деда я и сейчас совершенно уверен, поскольку подобное воздействие эффективно лишь на впечатлительные, не обременённые интеллектом натуры детей и алкоголиков, кем папа и дед, во всяком случае, с виду не являлись. А тогда, я уверен, мама просто дарила нам немного любви и радости жизни.

Совсем немного, ничего лишнего. Во многих домах под столами меж господских ног шныряют собаки, по столам разгуливают или сыто возлежат коты и кошки, на потеху дурачятся шуты, суетятся слуги! Дед придерживался строгого рыцарского чина, в столовой присутствовали только мы, за столом не произносилось более ни слова. Вас, конечно, уже не обманывает наша обычная холодность, кажущаяся безучастность. Как тогда от меня не укрылось, насколько старательно дед игнорирует папу, а он выразительнее обычного не обращает на это внимания. Тем более не укрылось сиё и от мамы. Когда за нами явился дворецкий, перед тем, как встать из-за стола, она протянула ладонь мне! Мне!!! Я подскочил, с заранее, на всякий случай, разученным, полупоклоном, "поднял" её и повёл. В часовню шли не совсем обычным порядком. Возглавлял процессию Гногги с дубиной, далее необычно торжественный, даже торжествующий дед, потом мама, я держал её за руку и следил тайком, как по полу волочился шлейф её платья, и шёл с растерянной полуулыбкой папа. Меня интриговало, наступит ли он на шлейф, и как отреагирует мама - но, увы, папа не доставил мне такого развлечения, хоть и был к тому несколько раз весьма близок. А более ничего интересного и произойти не могло. Я механически бездумно отстоял Благодарение и без малейшего интереса к высокому искусству позволил отвести себя в спальню, где сразу уснул, как в ил зарылся.

Ну, наверное, всё же не сразу уснул, поскольку проснулся я в пижаме и в постели, на самом верху. Если переодеть меня спящего служанки ещё могли, то затащить по лестнице на груду перин - вряд ли. Успокоив себя заключением, что просто забыл, как сам залез на кровать, я спохватился - а где дедушка? Впервые в его замке я проснулся сам, он не пришёл меня будить. Что бы это могло означать? Размышляя над этим, я спрыгнул с кровати, перины лишь немного просели за ночь под моим тогдашним весом. Набрал из оставленного с вечера кувшина воды в таз, умылся, почистил зубы. Оделся в парадную одежду и направился на кухню, где рассчитывал получить все объяснения от папы. Но поначалу лишь ещё более озадачился. Первое, что меня насторожило - это кухарки. Они неуверенно мыкались у дверей!

- О! Сэр Олакс, доброго утречка, - проворковала пухленькая, веснушчатая Гретта.

- Вы завтракать? Извините, ваши оладушки ещё не готовы, - залепетала смущённо миниатюрная беленькая Клэр.

- Возможно, вы удовлетворитесь хлебом? - неуверенно предложила чёрненькая Сюзи и добавила, по её мнению, соблазнительно, - с мёдом!

- С вареньем, - сухо отрезал я.

- Конечно-конечно! - энергично закивала Гретта, разбросав из-под чепца кудряшки.

- Пожалуйте на кухню, - пропела Клэр.

- Сделайте милость! - до сих пор не могу ничего с собой сделать, когда женщина так меня просит о чём-нибудь. Я, полностью отдавая себе отчёт в том, что делаю явную глупость, отважно открыл двери. И ничего особенного там не увидел. За столом, заставленном кувшинами и снедью, сидели дедушка и папа. Папа, закинув ногу на ногу, перебирал струны лютни, что-то напевая своим проникновенным голосом, а дед навалился на стол, уперевшись бородой в кулак, и нещадно дымил трубкой. Я оглянулся, чтоб увидеть, как дверь за мной закрылась, скорей всего, её даже подпёрли все три кухарки одновременно. Мне стало ясно, что попытавшись выйти, я ничего не достигну, только потеряю лицо перед отцом и дедом. Потому я просто шагнул к ним, обозначая своё присутствие.

- А! Олакс! - нетвёрдо промолвил дед, - ты почему не спишь?

- Потому что проснулся, - спокойно я ответил.

- Не спится? - удивился дед.

- Утро, сэр дедушка.

- Да ты что! Тогда присаживайся, завтракай. И не кривись, привыкай к пище рыцаря!

- Ик, и к закуси, - внёс поправку папа.

- Всё, Олакс, заткнись и лопай. - Дед обернулся к нему. - А ты пой дальше!

Я забрался на высокий табурет, сразу выцелил копчёную куриную ножку. Потянулся к кувшину и получил от деда по руке. Ладно и так, на столе были яблоки. А папа спокойно взял кружку, надолго к ней припал и, поставив на стол, будто бы только что заметил деда. - Что-нибудь сыграть?

Дед молча кивнул. Отец исполнил перебор, от которого в животе моём стало пусто и знобко. Отыграв вступление, под ритм чарующих аккордов отец запел:

Всегда с тобою честен был,

Моя судьба.

Тебе не лгал, что полюбил

Я навсегда!

Не знать грядущего, но верить -

Мой удел.

Я жизнь устал шагами мерить

И взлетел!

Увидел, как мала Земля,

Я это знал.

На ней нет места для меня,

И я удрал.

Борьба, свобода - ерунда, не стать свободным без тебя

Мне никогда...

Отец под волшебный перебор повторял, - никогда... никогда... никогда...

Едва я уверился, что на этом и песне конец, он вдруг взял несколько энергичных аккордов и просто, глядя в пространство, закончил:

Кололи душу иглы звёзд и ветер выл,

Что лишь с судьбой своей всегда я честен был.

Дедушка не подарил мне сказку. Сначала ему было некогда, потом, наверное, запамятовал. А когда утром увидел меня, вспомнил, даже спохватился за ней идти, но встать самостоятельно не смог и решил мне её вообще не дарить, раз я наказан. Он, видимо, сильно устал - папа помогал ему дойти до покоев... ну, заключительную, большую часть просто тащил волоком. Собственно этого и добивались незлые в принципе кухарки. Они справедливо полагали, что меня папа с дедом обидеть не должны, и, напротив, поймут, наконец, что пора и честь знать. Оттащив деда, папа снова сунулся было на кухню за обычными гостинцами на дорожку, но не нашёл и малой доли привычной к себе приязни, и мы сразу направились к уже приготовленному возку. Вернее, я ревел и вырывался, а он тащил меня за шиворот. Очень уж мне хотелось повидать перед отъездом Снежика. Таким образом, обошлись даже без самых обыденных проводов, и вся дорога домой мне на этот раз понравилась меньше, чем путь к деду. Я не знал, чем себя занять. Папа, устав перетаскивать родичей, окошки возка прикрыл от пыли шторами, лампу зажигать не разрешил, ведь почитать с собой не взяли, а велел пропасть или хотя бы просто заткнуться. И задремал до остановки у первого трактира. Там, изрядно подкрепившись, он взял с собой целый бурдюк, дескать, перегон предстоял немаленький. В пути он немного оживился и попытался завести разговор. Но мне стали неприятны его бесцеремонные расспросы и непонятны ироничные интонации, я сделал вид, что дуюсь на него. Отцу вскоре надоело говорить самому с сбою и он вновь задремал. Я этому только порадовался - на выбранную им тему говорить совсем не хотелось. Я и так всю дорогу думал, что же такое сказала мама, и как это следует правильно понимать? Странно, в папиных предположениях почти дословно прозвучало её пожелание. Но в её словах чувствовалась некая сила и красота, а в отцовских таились горечь, обида, даже издёвка.