Осознав, что сиё противоречие мне тотчас не решить, я оставил его на будущее и перешёл к более насущным рассуждениям. Для начала воздал должное светлым умам мастеров, придумавших наш возок - их умение чувствовалось в каждой детали. Отец простыми, естественными движениями разделил сидение на два, отрегулировал высоту каждого под наш рост, задал наклон спинок. Он привычно нажимал на давно известные мне рычаги и педали, так же автоматически, не глядя, задёрнул штору, застегнул на пуговки и прижал её по краям специальными пружинными зажимами. Убедившись, что папа спит, я с некоторым усилием отжал пружины, отстегнул с краю две пуговки, чтоб получилась щёлка, и снова прижал штору. Любовался мелькающими фрагментами обширной панорамы местных красот и размышлял. Я уже тогда уверенно предполагал, что мастера, придумавшие всё это, никогда не ездили в подобных возках и в придумках опирались лишь на собственную фантазию. Что это могли придумать пассажиры, я не предполагал вовсе - они для этого слишком заняты разглядыванием окрестностей и размышлениями о том, кто, что, кому сказал, и что бы это могло значить.
Мерное течение моих рассуждений нарушил голос отца. - Всё-таки нашёл себе развлечение. Молодец. О чём задумался?
Я сразу откликнулся на его благожелательный тон. - Да вот, папа, люди этим пользуются - возками, у деда в замке вода льётся прямо из стены, и чудные светильники со шнурками, и тепло всегда отчего-то. Они не знают, почему оно так, просто привыкли. А если знать, как всё работает, это же можно использовать с пользой для себя!
- Ага, - кивнул папа, - и во вред окружающим.
Я насупился, решив, что он снова насмешничает. Но папа странно серьёзно молча смотрел на меня. Сказал вдруг. - Молодец, ты прав, конечно. Но ведь это просто рассуждения, а ты ещё мал философствовать. Что же ты придумал, глядя в окно?
- Я думал, что смотрел бы в окно, а не в узенькую щёлку, будь тут стекло!
- Ха! И как ты думаешь, отчего там нет стекла?
- Наверное, дорого? И если стекло разобьётся, можно пораниться осколками. Наверняка это случится в дороге.
- Резонно, - согласился отец. - А зимой? Помнишь, зимой в дверцах стоят стёкла?
- Э... ну, зимой слишком холодно, чтоб ещё и окна открывать, да?
- Да. Стёкла ставят на зиму, а на лето снимают и крепят плотную штору от пыли или сырости. Внутрь окно не откроешь, нет места. А если наружу, придётся каждый раз, когда понадобится его открыть или закрыть, останавливаться, выходить, что очень неудобно и не всегда возможно.
- А! Всего-то! - я не стал скрывать разочарования.
- Всего-то, - снисходительно улыбнулся отец. - А что бы ты сам предложил взамен?
-Ну... я бы спрятал стекло!
- Как? - он заинтересовался.
- Как ножик в рукав. В дверцу, вот!
- А б-б-б... с-с-с... на ..., - он даже растерялся и не смог сразу найти слов. - Вот это да!
- Что? - я смутился.
- Ничего особенного, ха-ха-ха! - развеселился папка, - это всего лишь значит, что я не зря прожил столько лет! Ха-ха-ха!
- Ты??? - до меня не доходили ни смысл, ни юмор ситуации.
- Ха-ха-ха! - он смеялся во всё горло. - Конечно! Ведь это я тебя породил и вырастил, не так ли? Чудо моё!
Я смутился, но мне были очень приятны его слова. И я вновь не сразу его понял.
- А дай-ка мне свои ручки, мой маленький гений!
Я протянул ему ладошки, он схватил оба запястья огромной левой лапой, а правой ловко задрал мне рукава.
- Нетрудно было догадаться, - благодушно проворчал он, отстёгивая ремешок моего потайного ножика. - Снимай куртку.
- Зачем ещё и куртку? - совсем убитым тоном прошептал я в ответ.
- Затем, что при мне ты будешь ходить в жилетке! - Улыбнулся папа. - Или в куртке без рукавов. Ножик дать?
- За-зачем? - я не ревел ещё лишь из интереса.
- Если отрежешь рукава, куртку можешь оставить, - пожал он плечами. - И не смей реветь! Ты уже провёл меня однажды, так что сам виноват.
- Да, папа, - я успешно заменил слёзы усиленным шмыганьем носом и самым разнесчастным морганием.
- Это послужит тебе уроком! - назидательно поднял он палец. - Скажи-ка, каким?
- Нельзя, хнык...
- Что нельзя? - он делано участливо подался ко мне.
- Шмыг, хнык, хнык... папе нельзя, хнык...
Он взял меня за плечи, заговорил добрым голосом. - Ну, успокойся, сынок, ничего страшного ведь не случилось. Что ты хотел сказать?
- Ага, уф, - перевёл я дух и смог, наконец, внятно сформулировать свою мысль. - Нельзя никому рассказывать свои мысли, особенно тебе!
Папа вновь сумел меня удивить - он таращился с открытым ртом. Будто я совсем не я, а кто-то чужой, давно им забытый и нежданно узнанный.
Мысль я высказал потому хотя бы верную, что уж её саму высказывать точно не следовало. Весь остальной путь домой мы промолчали. Меня немного пугало изменившееся ко мне отцовское отношение. Он вроде бы и дремал, и думал, глядя в потолок, но я всё не мог отделаться от ощущения холодного, отчуждённого разглядывания. Стало неуютно, всё внутри возка вдруг оказалось неудобным. На отца смотреть мне не хотелось, но как только я выглядывал в щёлку наружу, мнился на себе его пристальный взгляд. Эта дорога казалась бесконечной! Никогда я ещё так не радовался близости к дому, как когда мы отъехали от последнего попутного трактира, и отец пересел на козлы. От торгового тракта в наш замок дороги как бы и не было, не всякий случайный человек смог угадать, что вот это на самом деле дорога. Да и не ездили к нам посторонние, сейчас я думаю, что просто не могли доехать - их бы пристрелили дозорные, ни о чём не расспрашивая. Во всяком случае, мне не приходит на ум другого объяснения тому, что папа загонял кучера в возок и очень серьёзно просил не открывать дверцы и не трогать занавесей на окнах. Хотя указание насчёт занавесей было, по-моему, излишним - мы возвращались в потёмках. Без остановки миновали ворота в частоколе, немного проехали и повернули. Странно - куда это мы? Оказалось, что просто к конюшне. Папа счёл ненужным будить Милу и Наджера и решил там заночевать. Я его понял. У ребят едва улеглась радость по поводу нашего наконец-то состоявшегося расставания, и восторга столь скорой новой встречи они б могли совсем не испытать. Мне бы слишком многое пришлось объяснять, и я вряд ли успел сказать бы хоть слово. Да и к чему слова? Уехал и уехал. А тут в стойле Снежика и одеялко моё, и матрасик. Мы разделили с кучером ужин, припасённый отцом на постоялом дворе, и тут же уснули. Рано поутру, ещё до рассвета, мы умылись росою и, даже не подкрепившись, отправились в новый путь.
Позавтракали на постоялом дворе. Утро выдалось свежим и ясным. Папа с виду стал прежним, беззаботно улыбчивым. В тон ему солнышко радовало весёлыми лучами из-за пиков Гарбурага, отрога орочьих гор. Я почти успокоился, даже немного соскучился, пока дожидался папку - он отлучился с кучером, велев мне сидеть в трактире. Где-то через час он вернулся без кучера, но с женщиной, на вид мастерицей, и двумя детьми. Мальчиком и девочкой примерно моих тогдашних лет. Мы сразу направились к нашему возку. Папа занял место на козлах, я, ни о чём не спрашивая, с новыми пассажирами устроился внутри. Места хватало, а компании я был только рад. Мастерица сама сразу всё о себе рассказала, едва спросив, как меня зовут. Впрочем, могла и не спрашивать - она всю дорогу величала меня Лаской. Её звали Ила, сыночка Дёня, а дочку Клошей. Гостили они в местной деревне Щучихе у её родителей, пока их муж и хозяин с артелью ходил по сёлам. Нынче сезон уж кончается, и пора им проведать в Скворцах оставленный на дальнюю бедную родню домик с огородом. Скворцы это большое село, что рядом со Скворечником - странноприимной обители старого ордена странствующих монахов. Хотя все, конечно, помнят, какие они монахи! Были чародеями, ими и остались, куда только Инквизиция смотрит! А туда же и смотрит - в карман честному негоцианту, каким является её отец, владелец только что покинутого нами постоялого двора. Людям они помогают, скажите, пожалуйста! Кляузы помогают строчить и с толку сбивают слухами и всяческим вздором. Батюшка её весьма сетует и прям не знает сам, к кому бы обратиться за помощью. Вот мой отец человек благородный и понимающий - это сразу видать. Взялся доставить её с детками и плату взял умеренную. Может быть, он и папеньке её чем-нибудь поможет? Тоже за приличную благодарность, разумеется. Я пожал плечами, а она затараторила далее. От её тарахтения я отвлёкся рассматриванием других попутчиков. Девочка прижалась к матери и любопытно поглядывала на меня из-под её обширного бюста. Пацан старался держаться особняком, явно что-то мне демонстрировал. Наверное, что и не таковских видывал, вообще, он бывалый, вот - баб сопровождает. Ссутулился, ладошки зажал меж коленок, по-дурацки надулся. Поглядывал, как ему, несомненно, казалось, угрюмо и проницательно, а на самом деле испуганно жмурился и затравленно зыркал. Дело для меня было совершенно ясным - погостил мальчик у дедушки, подружился с деревенскими ребятишками. А дома будет сочинять!