А тогда мы ехали по широкой, удивительно гладкой и ровной дороге в предместьях Дузвила. Я и не понял сразу, что мы в предместьях - просто ровная дорога меж сплошных высоких живых ограждений. За ними располагались все мануфактуры и заводы, люди там не жили. Вы спросите, как на предприятия проникали рабочие, если заросли были сплошные и непролазные? Немного позже я узнал, что по воздуху. Да, по воздуху, именно так, как это принято у нас - по подвесной дороге. Говорят же вам, что не такие уж они были древние! Или по реке и каналам, кто жил недалеко. По воде осуществлялась и вся логистика. Так что впервые я запомнил лишь ровный, как стрела, тракт и стены живых изгородей. Так же запомнились они мне и перед первым пожаром. Простите, не берусь с уверенностью утверждать, что пожар тот был самым первым в истории города - в школе нам ни о чём подобном не рассказывали. То есть таким мне запомнились предместья Дузвилла до первого пожара, устроенного при моём непосредственном участии. Более того, я приложил немало усилий к самому его устройству. Каковы у меня были причины на это, я обязательно попытаюсь вам объяснить. Только последний раз повторяю - не ждите от меня оправданий. Итак, мы с папой миновали предместья и въёхали на окраины. Что уже начался город, я понял сразу. Таким мне его описывала Мила - шумным, неряшливым, бестолковым.
Сначала я его лишь услышал. Отец строго запретил прикасаться к шторам, но такой шум им было никак не заглушить. Множество голосов, шорохов, скрипов, лязгов, звонко взрезали мальчишеские выкрики: "Дэйли мирор! Пожар в притоне на Кусковке! Снимки с места происшествия! Два десятка голых шлюх выпрыгивают с третьего этажа в объятия стражей!!!" И, конечно, после столь неблизкого пути я ни с чем бы уже не спутал отчаянную ругань возчиков. Наше движение замедлилось, часто сменялось остановками и поворотами под указанный выше аккомпанемент с неожиданными вступлениями непонятных мне тогда свистков. Вдруг шум стих, его как отрезали, мы куда-то въехали. И точно, вскоре экипаж остановился, отец сказал, - выходи и держись ко мне поближе.
Тон его был строг, ему не потребовалось уточнять: "И веди себя тихо". Из возка мы вышли в обычном каретном дворе, как в дедушкиной усадьбе. Но чужом, даже чуждом - никто не подпирал спиной заборов сидя или стоя, не ковырялся задумчиво в носу, вокруг царила деловитая, городская суета. Нас, судя по всему, ждали и находились в готовности. Работники без лишних слов выпрягали лошадей, зачем-то принялись снимать сиденье с козел, лакейскую ступеньку на запятках. Под низ возка на деревянные подставки установили железные цилиндры с длинными ручками-рычагами. Принялись раскачивать рычаги, и цилиндры стали удлиняться! Только, пожалуйста, не говорите мне потом, что это были домкраты - я знаю, просто тогда увидел впервые и принял за волшебство. Всё вокруг казалось заколдованным, и мастеровые напомнили мне сказочных гномов. Отец взял меня за руку и повёл. Оглянувшись напоследок в воротах, я увидел, как работники сняли с экипажа двери, и приятели папы зачем-то забрали их с собой. Мы вышли в проулок, прошли немного между высоких кирпичных стен каких-то складов или мануфактур и вышли на улицу. Монахи, не простившись с нами, свернули налево, а я и папа неспешно пошли направо. Он вёл меня за руку и давал необходимые пояснения к только что мною увиденному.
Оказывается, продать частный возок очень непросто. Особенно в городе. Седаны, как дедушкин, с площадкой для слуг или багажа сзади здесь не очень популярны. В тесноте требуются универсалы, которые не требуется разворачивать - лошадей можно запрячь с любой стороны. Вообще, городские люди очень привередливы, желают владеть вещами, сделанными персонально для них, вот мастера и делают из потерявших актуальность экипажей совершенно новые на заказ - кому с переменным клиренсом, кому с обычными тормозами, а кому и вовсе без тормозов, но с обязательными навесными частями кузова. Я, конечно, мало, что понял, но для себя уточнил. - А двери?
- Гм, двери. Видишь ли, сынок, на дверях стоит герб владельца, если он рыцарь или просто купил себе дорожный герб, а если своего подорожного герба нет, палата стражей дорог выдаёт обычный, но для каждого возка строго индивидуальный. Официально считается, что возок - это только двери с гербом.
- Но как же всё остальное?
- Хм. Дорожным стражам в основном хватает гербов на дверях, они очень редко требуют предъявить свиток истинности транспортного средства и сличают руны на перекрестии основания или на раме.
Я снова кивнул, будто всё понял, и папа, поверив, видимо, что его сынок и вправду "маленький гений", всё для меня совершено запутал, добавив. - Вот видишь как просто! А дедушке мы возьмём другой, только поставим старые дверцы, так что его возок фактически вернётся к нему в целости!
Мне было совершенно ясно только одно - я попал в очень странное место, которое мне сходу не понять. Папа ещё рассказывал, отвечая на мои вопросы, что такое клиренс и зачем блокировка тормозов, а я впитывал городские впечатления. Мы немного прошли по широкой улице с дорогой посередине для повозок, и с тропинками для пеших по краям. Меня поразили дома - они все были шириной с дедушкин замок, а высотой больше нашей башни! Двери домов стояли открытые, в некоторых не было даже самих дверей, просто проходы. Через них ежесекундно сновали серьёзные люди с папками подмышкой. И по пешеходной дорожке все едва ли не бежали. Наконец мы свернули в один из переулков и попали в другое царство! Тёмное - переулок оказался узким, казалось, что стены домов смыкаются в вышине. Встречные выглядели не деловитыми, а хмурыми, злыми. И это было рыбное царство - рыба была повсюду. Её везли в тачках, несли в мешках и корзинах, она висела под каждым окном и на протянутых над головой верёвках между домами. Сверху, как снег, опадали чешуйки. Солнце вытапливало жир, вокруг стоял резкий рыбный запах. Впрочем, не только рыбный. Я впервые увидел окна цоколей и полуподвалов, мне было забавно думать, кому пришло в головы закапывать их в землю? Первое впечатление самое сильное, первые слова самые памятные. Город встретил меня надписями на стенах над окнами полуподвалов: "Не срать!"
Дома в переулке, наверное, вам показались бы такими же хмурыми, серыми, нарочито неприметными, неотличимыми один от другого, как тамошние обитатели, безразлично встретились бы вам мужчины, женщины или дети. Тогдашнего меня, ещё юного Олакса Лавэра, дома и люди привлекли загадкой, точней, загадочностью. Они явно неспроста так старались быть похожими и неинтересными. Будто общий на всех секрет заставлял их не поднимать лиц, отводить взгляды, они все словно носили разные маски одного неумелого мастера. Трещины и морщины на фасадах домов и лицах людей складывались-сплетались в полустёртый орнамент, траченный молью узор одного старого ковра, покрытый следами аляповатой краски нездоровых румянцев, или бледностью, словно плесенью. Неприкрытые космы свисали, усы и бороды топорщились, как пучки сорной травы у стен. Неопрятные, мешковатые, повседневные одеяния смотрелись на них так же, как и на бельевых верёвках по соседству с рыбой - подумалось даже, что тряпки не сушатся после стирки, а выбрав наименее вонючие, повесили прованиваться до принятой в здешнем обществе обязательной вонючести. Я уверенно ощутил, что всё здесь происходит по незыблемым правилам, каждый уверенно привычно следовал своей роли. Люди точно знали, куда и зачем идут, кто из незнакомых встречных должен уступить дорогу и куда при этом смотреть. Дома стояли в строгом порядке, занимали свои места согласно продуманной кем-то диспозиции в чудесном действе или битве, которые вот-вот должны начаться.
Всё вокруг с нетерпением дожидалось лишь моего прихода. Я сразу подметил, что на меня поглядывали. Не на нас - отец шёл так, будто никогда не покидал этого места, он был там своим. А на меня кидали равнодушные с виду, оценивающие взгляды даже блаженно млеющие на карнизах коты. Они вроде бы и надеялись, что вот он я - пришёл наконец-то, и боялись расстроиться, что ничего путного снова не выйдет, и не получится даже толкового скандала с беготнёй и криками, а на пожар и вовсе надеяться нечего. Почему я тогда подумал о пожаре? Наверное, в сознании отложились давешние крики мальчишек о двух десятках голых шлюх, выпрыгивающих с третьего этажа, и общая атмосфера этого места. Кстати, дома там были, в основном, трёхэтажные.