— И? — поторопил он.
Я захихикал.
— Ой, ну ладно, — ответил я.
Это спровоцировало поцелуи, во время которых горели хот-доги.
К нам подошёл Ной, и я застенчиво вытер губы. Он держал у моего лица большеротого окуня приличных размеров, его губы раскрылись в глуповатой улыбке.
Круто, — прожестикулировал я.
Он посмотрел на хот-доги, затем на нас, его разочарование было более чем очевидным.
Прости, — сказал я.
Сын положил рыбу, повернулся к Джексону и прожестикулировал:
Что он сказал?
Он сказал да, — прожестикулировал Джексон.
Я же тебе говорил!
— Вы что, ребята, сговорились у меня за спиной? — требовательно спросил я.
— Конечно, — ответил Джексон.
Я схватил Ноя, затащил его на нас сверху и начал щекотать, пока он гудел и хихикал.
Глава 70
Но действительно ли ты знаешь, что я чувствую?
Я не ходил на исповедь много лет, так много, что мне было сложно сказать отцу Гиндербаху, когда именно был последний раз.
— Думаю, мне было пятнадцать, — сказал я ему. — Это было почти двадцать лет назад.
— И в чём ты хочешь исповедаться? — спросил он.
Мы сидели в исповедальне, в удобных креслах. Холодный ветер кануна Рождества проникал сквозь старые окна. На плечах Гиндербаха был фиолетовый епитрахиль, а во взгляде дружелюбие. Он выделил два часа в конце дня для тех, кто хотел прийти на исповедь в подготовке к Всенощной.
— Не знаю, действительно ли хочу исповедаться, — признался я. — Я люблю Бога и сожалею о своих грехах, но мне не жаль, что я гей. Мне не жаль, потому что моя совесть не винит меня в чём-то неправильном. Я сожалею о своих связях на одну ночь и обо всех ошибках, которые сделал. Я сожалею о том, что принимал наркотики. Я сожалею, что моё увлечение наркотиками могло привести к тому, что у моего сына врождённые дефекты. Я очень сожалею о том, что был плохим человеком. Но я никогда не буду жалеть о том, кто я есть, потому что это единственное, кем я могу быть. Я не знаю, чего ещё ожидает от меня церковь.
— Может быть, этого достаточно, — сказал он.
— Я сейчас в отношениях, — признался я. — Всё идёт хорошо. Мы создаём семью. Я хотел бы, чтобы церковь благословила мою семью и перестала меня осуждать. Я хотел бы ходить в церковь, и чтобы люди не задавались вопросом, почему я хожу на причастие, раз совершаю смертельный грех, будучи гомосексуалистом.
— Ты хочешь признаться в своих грехах и получить отпущение? — по-доброму спросил он.
— Хочу, но собираюсь выйти прямо за эту дверь и сесть рядом со своим бойфрендом. Вы не удержите меня от любви к мужчине, которого я люблю. Если я должен отправиться за это в ад, полагаю, так и будет.
— Я сомневаюсь, что кто-то отправится в ад за любовь к кому-то.
— Сейчас Рождество, — сказал я. — Я хочу снова наладить отношения с церковью, но не вижу, как это возможно. Однако если возможно, я хочу признаться в своих грехах и получить отпущение. В конце концов, я верю в Бога. Я верю в Иисуса. Я верю, что Бог — любящий Бог, и не думаю, что Он злится на меня так, как может злиться священник.
— И я так не думаю, — сказал Гиндербах.
— Моё сердце обвиняет меня в кое-каком проступке, — признался я. — Летом, например, у меня пару раз был случайный секс с глухим мужчиной. Мне не следовало этого делать. Мы никому не причинили боль, но это было не в контексте построенных на любви отношений, и это чувствуется неправильным.
— Ты бы хотел исповедаться в этом?
— Да, — сказал я.
— Если ты исповедуешься в этом и намерен больше этого не делать, Бог может тебя простить. В чём ещё ты хотел бы исповедоваться?
Отец Гиндербах провёл меня через последние двадцать лет моей жизни, и я на нервах признался в очень многих вещах, которые, возможно, не были большими, огромными грехами, но об этих вещах я сожалел, эти вещи, возможно, мне делать не следовало.
Когда в конце этого он дал мне отпущение, я снова почувствовал себя чистым, впервые за много-много лет.
— Вы ведь знаете, что я собираюсь выйти за эту дверь, пойти домой со своим бойфрендом и заняться с ним сексом? — спросил я.
— Если ты любишь его, если ты предан ему, если ты в стабильных, постоянных отношениях с этим мужчиной, если отношения основаны на взаимной любви и уважении, на беспокойстве и заботе, тогда... поступай по собственной совести, Вилли, — сказал он. — Есть вещи за пределами церкви, с которыми Богу тоже нужно разбираться. Моя единственная надежда — что ты оставишь место для Бога в своей жизни, и что ты вернешь любовь, которую Он так свободно подарил всем нам.
Я нерешительно улыбнулся на это заявление.
— Спасибо, — наконец искренне произнес я.
Я вышел к скамье и встал на колени рядом с мамой. Ной пошёл следующим, и я ждал его. У него не было привычки ходить на исповедь потому что мало проповедников знали язык жестов. Даже если бы знали, я бы не позволил ему обнажать душу перед кем угодно. Но отец Гиндербах не был похож на большинство проповедников. Что-то в нём вызывало у меня желание стать человеком получше. Что-то в нём вызывало у меня желание, чтобы Ной знал свою церковь получше.
— Не могу поверить, что ты сходил на исповедь, — сказал Джексон, наклоняясь и шепча мне на ухо, пока я стоял на коленях на скамейке и произносил своё покаяние.
— Это по-католически, — прошептал я в ответ.
Церковь роскошно украсили младшие служки. От алтаря тянулись ряды, поглотившего скамьи молочая. В растущем мраке мерцали рождественские гирлянды. Боковой алтарь справа превратился в вертеп.
Тёмные небеса снаружи дарили лёгкую надежду на снег, редкий, но все же бывающий в округе Юнион, Миссисипи.
Ной весь сиял, когда вышел. Он опустился на колени рядом со мной и сложил руки в молитве, закрывая глаза и довольно плотно сжав губы.
Стоя на коленях рядом с ним, я поднял взгляд на большое распятие, висящее на алтаре. В моей голове проплывали слова "Гуляя по Мемфису"*.
*«Walking in Memphis» — песня американского певца Марка Кона с его альбома 1991 года Marc Cohn.
Скажи мне, ты христианин, сынок?
И я сказал, боже, сегодня да!
Я никогда не считал себя христианином, возможно, и никогда им не буду.
Но Иисус хорошо ко мне относился.
И я гулял по Мемфису...
Я парил над улицей Бил*...
*Beale Street – улица в деловой части Мемфиса.
Гуляя по Мемфису...
Но действительно ли ты знаешь, что чувствую?
Глава 71
Они желают нам Весёлого Рождества
В тот год в канун Рождества у нас был ужин в мамином доме, потому что мы с Джексоном оба работали на Рождество, а Билл и Шелли всегда ходили в баптистскую церковь рождественским утром. Нам пришлось сжать своё празднество до нескольких часов перед Всенощной.
Джош и Эли надели одинаковые свитера и джинсы. Мэри побывала в салоне красоты со своей мамой и растранжирила деньги на причудливую причёску, полную кудряшек и ленточек, из-за чего мальчики без конца её дразнили. Дед сидел в кресле, наблюдая за детьми, пока они открывали свои подарки.
— Кучка жадных засранцев! — объявил дед. — В их возрасте, я получил от Санты только сифилис!
— Неправда! — сказала мама, закатывая глаза.
На «КУДЗУ» играла песня "Самое первое Рождество".
— Смотри, мама! — восторженно произнёс Джош, поднимая диск Modern Warfare III.
Ной выхватил игру из его рук и прижал к своей груди, будто чтобы установить принадлежность.
Я покачал головой, глядя на него.
— Мы не убиваем воображаемых людей, — со смешком сказал мне Джексон.
— Отдай назад! — воскликнул Джош.
— Лучше бы это был пятый Айфон, — объявила Мэри, поднимая маленькую коробочку и тряся её.
— Будто мне нужно ещё больше счетов за телефон, — сказал Билл.
— Ох, папа, — устало произнесла она. — Если это не пятый Айфон, я очень разозлюсь.