— Что насчёт его матери?

— Она недавно умерла, — ответил я.

— Мне жаль.

— Я могу спросить, что произошло?

— Я бы не хотел об этом говорить, — сказал я.

— Понимаю. Значит, сейчас вы заботитесь о нём сами?

— Я заботился о нём всю его жизнь. Я всегда был отцом-одиночкой.

— Должно быть, это было сложно.

— И да, и нет. Смысл в том, что мы протестуем против ААС потому, что они говорят, что заботятся о семьях. Ну а как же моя семья? Как же мой сын? Как же я? Как можно говорить, что вы хотите защищать семьи, когда вы побуждаете родителей отрекаться от их гомосексуальных детей, когда вы разрушаете семьи и разделяете их? Единственная причина, по которой мы сегодня здесь, в том, что они называют себя Ассоциацией Американской Семьи и говорят, что они христиане. Что христианского в распространении лжи и побуждении родителей отказываться от своих гомосексуальных детей или стыдом заставляя жить их в тишине и страдать? Я знаю, что все эти пропитанные ненавистью разговоры делают с людьми, потому что я пострадал от этого. Я видел, что это сделало с моими отношениями в моей семье. Когда кто-то из этого города начнет противостоять этим людям и скажет им, что это неправильно? Когда вы, ребята из СМИ, начнёте рассказывать своим зрителям, что ААС в списке групп ненавистников из-за их постоянного антигейского фанатизма? Когда вы, ребята, осмелеете и прекратите быть такими тряпками? Каждый раз, когда у нас происходит одно из этих мероприятий, некоторые из вас идут прямиком туда, к ААС, и спрашивают об их реакции, но вы никогда не спрашиваете реакцию других религиозных лидеров в этом городе. Почему нет? ААС здесь не единственная религиозная группа. Думаю, если вы сходите в Архиерейскую Церковь Всех Святых, то получите совершенно другой ответ, в отличие от того, что даёт вам ААС. Но вы просто продолжаете повторять ту же чепуху от ААС. Почему вы, ребята, не делаете свою работу?

— Мы пытаемся, — сказал репортёр, пожав плечами. — Вы хотели бы добавить что-нибудь ещё?

Я мог сказать многое, но покачал головой. У меня было такое чувство, будто я уже сказал слишком много и, вероятно, пожалею об этом.

Убрав микрофон, репортёр сказал:

— Кстати, моя следующая остановка — церковь Всех Святых. Я иду туда на интервью с их пастором.

— Спасибо, — искренне ответил я.

— Я ценю ваше время. Но забыл спросить, эта песня, которую вы пели... "Когда-нибудь будет свобода". Я никогда раньше не слышал эту песню.

— Это потому что её написал я.

— Правда?

Я кивнул.

— Великолепная песня. Могу я взять вашу контактную информацию? Я хотел бы сделать ещё один сюжет, когда у меня будет больше времени.

Я нацарапал свой мобильный телефон и протянул его репортёру.

Он поторопился взять интервью у других людей.

— Хорошее дело! — воскликнул Джексон, хлопая меня по спине.

— Я, наверное, говорил, как дурак, — сказал я.

— Ты говорил с большим смыслом, — сказал Билл. — И я слышал, что ты сказал о своей собственной семье.

Я нерешительно вздохнул, пытаясь вспомнить, как именно это сформулировал.

— И ты прав, — добавил он. — Мы не облегчали тебе жизнь. Вы, ребята, проголодались?

— Что у тебя на уме? — спросил я.

— Я думал, может быть, мы вчетвером могли бы куда-нибудь сводить детей. Полагаю, это называется «двойное свидание».

— Ты собираешься кого-нибудь бить? — спросил Джексон.

— Нет, — ответил Билл со смущенной улыбкой.

— До тех пор, пока Вилли не болтает о своём пенисе, думаю, это отличная идея, — сказала Шелли.

— Согласен, — с улыбкой добавил Джексон.

— Вообще-то я немного на мели, — тихо сказал я, не желая пропустить веселье, но и не желая врать.

— Ужин с меня, братишка, — сказал Билл.

— Нам нужно быть дома вовремя, чтобы посмотреть новости, — отметил я.

— У нас будет ранний ужин, — пообещал Билл.

Глава 69

Мы всё ещё на стадии ухаживаний?

В первой неделе октября, когда северную часть Миссисипи начал охватывать холод, и деревья буйствовали оранжевым и красным, мы совершили последний туристический поход на мамину территорию. Мы уселись на квадроциклы, и Ной повёл нас в разноцветный лес. Я остановился, чтобы показать Джексону несколько сахарных деревьев, в которые мама вставляла трубки, объясняя, что так она собирала сок и делала из него кленовый сироп, что несколько банок продавала, а другие запасала в кладовке, что это традиция — съесть первую банку с утренними блинчиками на Рождество.

На кемпинге, проверив холодную воду для быстрого заплыва в обнажённом виде, мы решили отказаться от этой идеи и занялись прослушиванием «КУДЗУ» и сбором дров. Ной взял удочку и пластиковый контейнер, полный червей, и сел на камнях на солнце, где было тепло. Я сделал много его фотографий и вернулся обратно в лагерь, чтобы поснимать Джексона.

— Ты подумал об этом? — спросил Джексон, пока мы ждали, когда пожарятся хот-доги.

— Я только об этом и думал, — признался я.

— Так ты переедешь ко мне и будешь моим любовным рабом?

— Это большой шаг, — сказал я.

— Надеюсь, один из многих, — произнёс он.

— Ты серьёзно?

— Я хочу выйти за тебя замуж, Вилли Кантрелл. Хочу быть твоим мужем. Хочу, чтобы мы были семьёй — ты, я и любитель сыра. Не в этом ли смысл всех этих ухаживаний?

— А мы всё ещё на стадии ухаживаний? — с улыбкой спросил я.

— Я ещё недостаточно рискнул в игре?

— Люблю, когда ты говоришь с южным акцентом, — ответил я.

— Ненавижу, когда ты увиливаешь. Я был чист всё лето. И никогда к этому не вернусь. Я люблю свою работу, и в моей жизни всё хорошо, за исключением одной маленькой детали — что я не могу жить с мужчиной, которого люблю. Я хочу просыпаться утром и видеть твоё лицо. Это неправильно?

Я ничего не ответил.

— Что? — надавил он.

— Что, если ничего не выйдет? — тихо спросил я. — Всё, к чему я прикасаюсь, превращается в дерьмо. К этому времени ты уже должен это знать.

— Ной ведь не дерьмо?

— Нет.

— И я не дерьмо...

— Нет.

— Так что... разве это не значит, что иногда ты делаешь что-то правильное?

— Не знаю, — признался я.

— Думаю, тебе просто страшно, — сказал он.

— Может быть, — согласился я.

— Так почему ты боишься?

— Ты когда-нибудь хотел чего-то так сильно, что от одной мысли о потере этого хотелось плакать?

— Да, — сказал он. — Это ты.

— Если ничего не получится, я не знаю, что буду делать.

— Всё получится, — уверенно сказал он.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что знаю. Потому что мы оба этого хотим. Мы больше не дети. Мы взрослые брачного возраста. Так что давай сделаем что-нибудь, связанное с браком.

— Ты слишком уверен для кого-то, кому нужна записка от мамы, чтобы пропустить урок физкультуры.

— Это тебе во мне и нравится, — сказал он.

— Я парень рода "Оставайся рядом со своим мужчиной", — отметил я. — Если мы съедемся, это значит, что тебе придётся надеть мне на палец кольцо и сделать меня достойным уважения. И я не хочу слышать никаких разговоров о "р-а-з-в-о-д-е" и "мы с маленьким Д-ж-о уходим".

— Мы сбежим в Бостон и заключим гей-брак. А потом мы будем мистером и мистером Ледбеттер-Кантрелл.

— Кантрелл-Ледбеттер, — исправил я.

— Мистер и мистер Ледбеттер — идеально допустимая альтернатива, — сказал он, улыбаясь.

— Как и Кантрелл.

— Тебе всегда нужно сказать последнее слово?

— Я южанин. Ты же знаешь, я люблю говорить.

— Позволь мне подкинуть тебе тему для разговора.

Он придвинулся ближе и, прежде чем я смог ответить, прижался к моим губам. Он уложил меня на спину, будто собирался поиметь прямо там.

— Что ж, если ты так к этому относишься…, — произнёс я, хватая ртом воздух.

— Так ты переедешь ко мне?

Я пожал плечами.

Он снова поцеловал меня, жёстче, более страстно.