В это время из одного из зданий ААС вышел мужчина в костюме, с недовольным выражением лица.

Джордж пошёл его встретить, предчувствуя грозящие неприятности.

Я не слышал, что говорили. Мужчина жестикулировал и указывал на меня. Без сомнения, мы что-то перекрывали или не двигались, как было договорено. Когда оператор WTVA направил камеру на Джорджа и мужчину в костюме, я замолчал, как и все остальные.

— Вам нужно продолжать двигаться, — громко сказал мужчина, махая рукой на всех нас. — Вы это знаете. Сейчас вы перекрываете дорогу. Вас слишком много.

Два офицера полиции зашагали в нашу сторону, желая узнать, о чём спор.

— Давайте продолжать двигаться, — крикнул Джордж.

— Мы ничего не перекрываем, — отозвалась Лиза.

— И всё же, — произнёс Джордж.

Мы снова начали маршировать по улице, и я запел "Солнечную сторону улицы", песню Билли Холидей*, которая казалась подходящей обстоятельствам.

* Билли Хо́лидей, настоящее имя Элеано́ра Фе́йган — американская певица, во многом повлиявшая на развитие джазового вокала своим оригинальным стилем пения.

Мы столпились на тротуарах, чтобы дать проехать грузовику «Форд». Водитель опустил стекло.

— Ни стыда, ни совести! — со злостью выкрикнул он. — Педики! Вы отправитесь в ад!

— Раньше я ходил в тени и хандрил, — громко пел я, игнорируя его. — Но сейчас я не боюсь. Эта дорога позади!

К тому времени, как наш часовой протест закончился, на улице было около семи десятков людей, больше, чем когда-либо было на любом из наших мероприятий.

Я узнал некоторые лица, но многие остались мне не знакомы. Джордж, Жасмин и Лиза были организаторами, знали всех и теперь просили нас перейти на парковку скейтпарка, так как время нашего разрешения истекло.

— Ты действительно хорошо поёшь, — сказал Джексон, пока мы шли через толпу, ища Билла и Шелли.

— Спасибо, — ответил я.

— Это было потрясающе, — добавил он.

— Уверен, ничего похожего на марши в Бостоне, — сказал я.

— Не принижай себя, — настойчиво произнёс он. — Ты всегда так делаешь, и мне это не нравится. Это действительно потрясающе для центра Тупело, Миссисипи. У вас, ребята, есть яйца, я должен отдать вам должное.

— Это начало, — признал я.

Мы нашли Билла и Шелли у их грузовика.

— Спасибо, что пришли, — сказал я. — Хотя не знал, что вы собирались.

— Мама сказала, что я должен прийти, — сказал Билл, пожимая плечами. — Ты неплохо справился с гитарной партией.

— Спасибо, — ответил я.

— Вы будете в вечерних новостях, — отметила Шелли. Это мысль то ли пугала её, то ли впечатляла, я не мог сказать.

— Почему бы вам не пойти познакомиться с парой крэковых шлюх и другими моими друзьями? — предложил я.

Билл рассмеялся.

— Хорошо, — сказал он.

— Спой ещё одну песню, дядя Вилли, — попросил Эли.

— Может, позже, — ответил я.

Мы провели ещё час на парковке, разговаривая и представляя всем Билла и Шелли.

Вдруг рядом появился репортёр из WTVA с видеокамерой, спрашивая, хочу ли я дать интервью. С интервью всегда разбиралась Жасмин, потому что она была хороша в этом, знала, что сказать, обладала уверенностью, шармом и кучей энергии.

— Я так не думаю, — сказал я, пытаясь вспомнить имя мужчины. Я часто видел его в новостях.

— О, да давай уже, — сказал Джексон.

— Я плох в таких вещах, — сказал я.

— Я всего лишь хочу задать пару вопросов, — сказал репортёр, улыбаясь с надеждой.

В чём дело? — спросил Ной, не понимая разговора.

Я объяснил, что они хотят взять интервью.

— Он ваш племянник? — спросил репортёр.

— Он мой сын, — ответил я.

— И он глухой?

— Да.

Его глаза зажглись как у акулы, почуявшей в воде кровь.

— Вы не против, если я спрошу о нём?

— Спрашивайте, — поторопил Джексон.

Я посмотрел на Билла, ища помощи, поддержки, что-нибудь.

— Ты должен это сделать, — отозвался Билл.

Повернувшись к репортёру, он сказал:

— Вилли мой брат, и он отличный отец. Его сыну Ною исполнилось десять лет в этом июле. Он хороший малый.

— А ваше имя? — произнёс репортёр, возясь со штативом и устанавливая камеру на место.

— Я не пойду на чёртово телевидение, — сказал Билл. — Но вам следует взять интервью у Вилли. Он мой брат, и мы поддерживаем его от начала и до конца.

Я почувствовал, как что-то застряло у меня в горле, когда услышал эти слова от Билла. Я почувствовал, будто ждал всю свою жизнь, чтобы услышать их от него.

— Сделай это, — убеждал шепотом Джексон, наклонившись к моему уху.

Ты хочешь быть на ТВ? — спросил я Ноя.

Он засиял, демонстрируя свои жуткие зубы.

— Или мы оба, или никто, — сказал я репортёру, кладя руки на грудь Ноя и прижимая его ближе, как талисман.

— Отлично, — с широкой улыбкой ответил он, делая последние приготовления камеры, а затем вытащил большой микрофон.

— Начнём с проверки, — сказал он. — Просто назовите своё имя и возраст, имя своего сына и его возраст, чтобы я мог проверить свои показатели.

Он поднёс микрофон к моему лицу.

К этому моменту вокруг собралось много любопытного народа, и я вдруг сильно занервничал. Джексон отошёл в сторону, показывая мне поднятые вверх большие пальцы.

— Меня зовут Вилли Кантрелл, и мне тридцать два, — сказал я. — А это мой сын Ной, ему десять.

Репортёр посмотрел на своё оборудование, сально улыбнулся, а затем встал перед камерой, держа нас троих в кадре.

— Почему вы сегодня здесь? — спросил он, быстро поднося микрофон к моим губам и отводя взгляд в сторону, пока я отвечал.

— Сегодня мы здесь потому, что устали от того, что ААС сравнивают нас с нацистами, ворами и лжецами и всеми подобным. Мы просто люди. Я отец, а это мой сын. Я не хочу, чтобы мой сын стыдился того, кем является его отец. Мы хорошие люди. Мы такие же, как все остальные. Я не хочу, чтобы ААС каждый день говорили людям, что гомосексуальные родители — это плохие родители. Мы не плохие родители. Мы не лучше и не хуже других родителей. Если ААС хочет выходить в прямой эфир каждый день и врать насчёт членов гей-сообщества, что же, у нас есть право бросить им вызов. У нас есть право рассказать о себе правду.

— Ваш сын глухой? Верно?

— Да, — сказал я. Он ждал, что я продолжу. Не зная, что сказать, я заговорил немного бессвязно. — Я отец-одиночка. Я заботился о своём сыне с того дня, как он родился. Мы через многое прошли вместе. Я и мечтать не мог о лучшем сыне. Я очень сильно его люблю, и мне больно слышать, что ААС говорит о гомосексуальных родителях. Если это действительно Ассоциация Американской Семьи, почему они не поддерживают меня и не помогают? Почему они всегда принижают нас? Ненависть — не семейная ценность. Ложь об однополых семьях — это не по-христиански. Кому-то нужно указать им, что они говорят о настоящих людях с настоящими жизнями, и что их слова оскорбительны для таких людей, как я и мой сын.

— Если бы вы могли обратиться к ААС, что бы вы им сказали? — спросил репортёр.

— Я бы сказал им прекратить лгать, — прямо ответил я. — Если бы я сказал что-то из того, что говорят эти люди в своих радиопрограммах, моя мама вымыла бы мне рот с мылом. Она научила меня уважать других людей, не врать о них.

— Вы не думаете, что их репортажи справедливы?

— Они не новостная организация. Они озвучивают личные мнения, вот и всё. Почему бы им не выйти сюда и не поговорить? Чего они так боятся? Они выходят в эфир каждый день, говорят своим слушателям всякий мусор о гомосексуалистах. Что ж, мы здесь! Почему бы им не выйти и не поговорить с нами и не выяснить, какие мы на самом деле? Они боятся?

Репортёр улыбнулся.

— Какие проблемы у вас были, как у родителя-гея, воспитывающего глухого ребёнка? — спросил он.

— Когда ты гомосексуальный родитель, каждый день — это вызов, — сказал я, говоря ожесточённее, чем намеревался. — Люди смотрят и сразу предполагают, что с ребенком жестоко обращаются в семье. Их не волнуют факты. Они относятся к вам как к подделке, будто вы не настоящий родитель, будто у вас даже ребёнок не настоящий. И люди сочувствуют вашему ребёнку. Они сочувствуют. Будто вашему ребёнку было бы намного лучше, если бы вы были натуралом. Будто для ребёнка есть какая-то разница. А когда у вас ребёнок с особыми потребностями, как Ной, глухой ребёнок, всё намного сложнее.