Ной мелкий мальчишка, каких-то двадцать с половиной килограммов, и 120 сантиметров роста, мой маленький гномик. Для ребенка, выжившего после преждевременных родов его матери метамфитаминщицы, того, кому не суждено было оправиться, он определенно стал тем, кто посмеялся последним.

Он красивый мальчик. По крайней мере, для меня. Его голова немного крупновата для тела. Под голубыми глазами не проходящие круги, независимо от того, сколько он спит. В его лице есть что-то несовершенное, что-то незаконченное, неправильное, что невозможно описать. Я разрешил ему отрастить волосы, позволив им придти в состояние великолепной неопрятности, потому что он не любит стричься. В этом он берет пример с меня, а я не стригся уже с 1998.

Мы оба были одеты в шорты и майки — стандартную летнюю одежду. Откровенно говоря, когда на дверях магазинов висит табличка "Не продаем рубашек и обуви. Не предоставляем услуг" — это про Кантреллов. Мы настоящее олицетворение неряшливости. Я убрал свои волосы в конский хвост, в тусклой попытке заставить себя выглядеть презентабельно. Мне бы следовало подстричь бороду, но я делаю это только, когда приглашают на свадьбу или похороны, куда приходят ко времени и манерно сидят. По крайней мере, мы пришли не босиком.

Я нес коробку печенья, которую купил в ФудВорлде на свои купоны. Сегодня это печенье продавалось со скидкой.

Взглянув на Ноя, я ободряюще улыбнулся, хотя мне поддержка была нужнее, чем ему.

Ты собираешься стучать или нет? — прожестикулировал он.

Веди себя хорошо, иначе я продам тебя на eBay, — ответил я.

Он улыбнулся своей ха—ха—ха—я—умру—со—смеху—над—тобой улыбкой.

Он реально милый, — показал я. — Я нервничаю. Дай мне секунду.

Закатив глаза, мальчик скрестил на груди руки.

Как я выгляжу? — спросил я.

Сын равнодушно пожал плечами.

Как мои зубы?

Мне показали два пальца вверх.

Мы можем уже зайти? — спросил он. — Я есть хочу!

Я нервничаю.

Просто не веди себя, как тупица и ты ему понравишься.

Ну, спасибо тебе!

Всегда пожалуйста.

Несмотря на мою неуверенность, он постучал в дверь с видом бывалого копа.

Нам открыл Джексон Ледбеттер, одетый в дорогой костюм для бега. Выражение его лица без слов светилось приветливостью.

— Заходите, — сказал он.

— Привет, — сказал я.

Мы последовали за ним в печальную квартиру без мебели, обстановка выглядела современной, новой и нарядной, но тем не менее мрачной, голой и стерильной. Повсюду стояли коробки. У широкого эркерного окна лежала скатерть, на которой были расставлены приготовленные к вечеру закуски. Кондиционированный воздух был божественен. Из СD-проигрывателя доносилась песня Эмили Санде "Рядом со мной". Я слышал эту песню отовсюду, и она уже порядком действовала мне на нервы. Дайте мне Рибу, Пэтси, Джонни Кэша и Вилли Вэйлона*.

*Риба, Пэтси, Джонни Кэш и Вилли Вэйлон — музыкальные исполнители в стиле "кантри".

— Извини за опоздание, — сказал я. — Мы покупали печенье. Хотя, судя по всему, лучше бы купили стулья.

— У меня не было времени на походы по магазинам. И кто этот молодой человек?

— Мой сын Ной, — сказал я.

— Здравствуйте! — сказал Ной своим странным голосом.

Джексон сделал кое-что из ряда вон выходящее: он повернулся к Ною и заговорил на языке жестов.

Здравствуй, — сказал он.

Ной с наслаждением улыбнулся в ответ на такой неожиданный способ коммуникации.

Меня зовут Н—о—й.

А меня Д—а—е—к.

Ной ухмыльнулся.

Мой папа считает тебя милым, — сказал он.

— Не обращай на него внимания, — сказал я.

— Я не разобрал последние слова, — сказал Джексон.

— Он сказал, что его папа считает тебя милым или вроде того. Он стремится найти мне бойфренда.

Джексон ухмыльнулся.

Повернувшись к Ною, он спросил жестами:

— Кушать хочешь?

Ной энергично закивал.

— Где ты научился языку глухонемых? — спросил я.

— Я работаю медбратом в отделении педиатрии. Два семестра учил язык жестов, чтобы помогать глухим детям и их родителям.

— У тебя неплохо получается, но ты сказал, что тебя зовут Д—а—е—к.

— Давно не практиковался, — сказал он, краснея от смущения.

Мы сели на ковер у края скатерти. Ной тут же накинулся на мясную и сырную нарезку, которую он обожал, но которую мы не всегда могли себе позволить. Продовольственных талонов на это не хватало.

— Не хочу показаться невежливым, — сказал я, — но я думал, у тебя здесь намечалась вечеринка.

— Меня кинули, — сказал он, с удивлением почесывая затылок. Наверняка, для него подобное было в новинку. Я не мог представить, чтобы кто-нибудь его кидал.

— Я пригласил ребят из госпиталя. Я совсем недавно начал работать в Северном Медицинском Центре Миссисипи. Может, мне не следовало говорить им, что я гей. Меня предупреждали не делать этого, но я не послушал. Мне казалось в этом нет ничего такого.

— Тяга к приключениям в культурных недоразумениях, — сказал я.

— Типа того, — согласился он.

— Они еще подойдут. Спасибо, что пригласил нас. Так как тебя называть Джек или Джексон?

— Джек, пожалуйста, — сказал он. — Ненавижу, когда меня зовут Джексоном. Звучит, как название столицы штата.

— Это и есть столица штата.

— Вот и я о чем. Хочешь пива? У меня два ящика.

— Хорошо, что я живу на этой же улице. Как тебе Тупело? — спросил я.

— Хорошо, — сказал он. — Странновато, вообще-то. Здесь родился Элвис. И думаю, я ожидал... не знаю, чего ожидал. Но мне пока все нравится. Тут очень спокойно.

— Позволь мне поприветствовать тебя на самой пряжке Библейского Пояса*. — Я торжественно поднял пиво. — Здесь на каждом углу по церкви, а в каждом гараже по фанатику.

*Библейский Пояс — регион в Соединённых Штатах Америки, в котором одним из основных аспектов культуры является евангельский протестантизм. Ядром Библейского пояса традиционно являются Южные штаты. Связано это в том числе с тем, что здесь наиболее сильны позиции Южно-Баптистской Конвенции, одного из крупнейших религиозных объединений США.

Он рассмеялся моей напыщенной реплике.

— Мои друзья назвали меня сумасшедшим, когда я принял предложение о работе здесь, — сказал он. — Я из Бостона и устал от большого города. Мне казалось, у Тупело идеальный размер. Не слишком большой. Не слишком маленький. Хорошие деньги и низкая стоимость проживания в сравнении с Бостоном, но тут все совсем иначе. Не уверен, о чем думал в тот момент. Хотя, не правда. Я хотел уйти от Мака. Как можно дальше.

— А Мак, это...?

— Ты не хочешь знать, — заверил он меня.

— Ох уж эта радость бывших, — сказал я.

— В точку.

— Ты сейчас находишься настолько далеко от цивилизации, насколько это вообще возможно, — сказал я. — Мы в Тупело еще более-менее смышленые, но чем дальше уходишь на юг, тем безумнее вокруг становится. Вдоль Персидского залива еще не так плохо: пляжи, азартные игры, бухло. А вот Алабаму я бы не посоветовал и злейшему врагу, не говоря уже о Луизиане. Если совсем припекло, то Мемфис всего в двух часах езды. Полно баров с сиськами, как я слышал. Есть казино, если это твоя фишка. Так ты медбрат, да?

— Это единственный способ стать доктором, — сказал он с улыбкой.

— Работаешь с детьми?

— Я люблю детей, да. Замечательная работа. Заставляет меня чувствовать, что я делаю нечто полезное, особенно, когда помогаю детям пройти через хрень наподобие рака или лейкемии. Хотя, четыре года в колледже — максимум, что я смог выдержать.

— Я справился только с двумя, — признался я.

— И теперь ты... кассир?

— Кроме всего прочего.

— Загадочный. Мне нравится.

— Я думал, что стану писателем. Некоторые из моих книг напечатали, но жизнь распорядилась иначе.

— Как так?

— Такое случается, когда от тебя залетает девчонка, она убегает и оставляет тебя с ребенком, коробкой памперсов и ректальным термометром.