- Не смею вам пе­ре­чить, - от­ве­чал Гер­цик, сми­рен­но кла­няясь.

Старшины по­лу­чи­ли по­дар­ки, наз­на­чен­ные им по сло­весному при­ка­за­нию пол­ков­ни­ка. Пол­ков­ни­ка похорони­ли ­при гро­ме пу­шек, зву­ке труб и мел­ко­го ру­жейного ог­ня, и к ве­че­ру вся знать пи­ро­ва­ла у но­во­го своег­о то­ва­ри­ща по бо­гатст­ву, у Гер­ци­ка. За ужи­ном спер­ва пи­ли печальн­ые куб­ки за упо­кой ду­ши по­кой­но­го и пе­ли веч­ную па­мять, по­том на­ча­ли пить здо­ровье Гер­ци­ка, по­том сот­ни­ка и стар­шин, зак­ри­ча­ли "ура", за­пе­ли мно­гие ле­та и пе­ред све­том ра­зош­лись очень до­вольные со­бою.

Когда ра­зош­лись гос­ти, Гер­цик при­шел в пол­ков­ничью опо­чи­вальню - она те­перь сде­ла­лась его ком­на­тою, - весе­ло про­шел по ней нес­колько раз, по­ти­рая ру­ки, стран­но улы­ба­ясь, и сел на кро­вать, на ко­то­рой в прош­лую ночь ле­жал уми­рав­ший пол­ков­ник. Гер­цик за­ду­мал­ся и вдруг вздрог­нул, быст­ро вско­чил на но­ги и; под­няв ко­вер, тре­вожно пос­мот­рел под кро­вать: там ни­че­го не бы­ло. "Ду­рак!" - про­шеп­тал Гер­цик, сел и опять за­ду­мал­ся Ли­цо его сде­ла­лось страш­но, бо­лез­нен­ная дрожь про­бе­га­ла по нем, по­рою гу­бы его су­до­рож­но иск­рив­ля­лись - бог ве­да­ет, от злой улыб­ки или тяж­кой бо­ли сер­деч­но­го стра­да­ния.

Уже бы­ло ут­ро, а Гер­цик все еще си­дел на кро­ва­ти, за­думчивый, пе­чальный, спус­тя го­ло­ву на ру­ки, упер­тые в ко­ле­ни, и только тог­да под­нял ее, ког­да скрип­ну­ла дверь и на по­ро­ге по­ка­зал­ся Касьян. Вид­но бы­ло по одеж­де, что за­по­ро­жец со­би­ра­ет­ся в до­ро­гу.

- Ты, Касьян? - спро­сил Гер­цик.

- Уже не кто дру­гой, - от­ве­чал за­по­ро­жец, - про­щай; я сей­час еду.

- Куда?

- К се­бе на зи­мов­ник. Тут мне не­че­го де­лать.

- Погоди, Касьян; по­гу­ляй с на­ми.

- Спасибо. Не ве­се­ло мне, да и те­бе, как вид­но, не очень ве­се­ло.

- Правда твоя, Касьян; сей­час вид­но ум­но­го че­ло­ве­ка: не ве­се­ло мне, я ли­шил­ся бла­го­де­те­ля, а тут еще по­кой­ник оби­дел бед­ную свою доч­ку: ви­дит бог, Касьян, как мне жаль ее и ее му­жа! Ты сам слы­шал, как я от­ка­зы­вал­ся… что ж де­лать; ра­да при­су­ди­ла: нельзя, го­во­рят, пе­ре­ме­нить за­вещания: во­ля по­кой­ни­ка, го­во­рят, свя­та.

- Не сол­гу, слы­шал.

- Ну, вот ви­дишь, сам не знаю, че­го б я не дал, чтоб пере­менить это.. Ви­дит бог, Касьян, я доб­рый че­ло­век; мне Алек­сей Чай­ковс­кий большой при­ятель, вот пос­мот­ри кин­жал - это его по­да­рок; ска­жи ему, что ви­сит у ме­ня, ви­дишь, где? На по­чет­ном мес­те. А Ма­ри­на всег­да бы­ла та­кая лас­ко­вая, всег­да ме­ня отп­ра­ши­ва­ла, как, бы­ва­ло, по­койник - чтоб над ним зем­ля пе­ром ле­жа­ла - за­хо­чет ме­ня, бы­ва­ло, по­ту­зить за что-ни­будь…

- Спасибо и за доб­рое сло­во. Про­щай.

- Нет, по­го­ди, Касьян; ска­жи Ма­ри­не, что я всег­да бу­ду ее пом­нить и все име­ние пол­ков­ни­ка бу­ду счи­тать ее имени­ем; я бу­ду прос­то ее арен­дарь; все ей дос­тав­лю, пусть ни в чем не нуж­да­ет­ся, ест и пьет из се­реб­ра, хо­дит в бар­ха­те, слы­шишь?..

- Слышу

- А на пер­вый раз возьми вот этот ме­шок ду­ка­тов. Кла­няйся от ме­ня, и ее му­жу кла­няй­ся, ска­жи, что я с ним ско­ро уви­жусь… Вот только уп­рав­люсь с де­ла­ми, сей­час прие­ду к вам на зи­мов­ник. По­гу­ля­ем вмес­те, за­бу­дем го­ре..

- Из хо­ро­ших уст хо­ро­шее и сло­во, - от­ве­чал Касьян, ук­ла­ды­вая ме­шок в кар­ман бес­ко­неч­ных сво­их ша­ро­вар.

- Теперь про­щай, бра­ти­ку, про­щай, Касьян; ве­ришь ли, я и те­бя люб­лю не меньше Алек­сея, что для не­го, то и для те­бя го­тов сде­лать. А как же мне най­ти твой зи­мов­ник?

Касьян рас­ска­зал до­ро­гу, пок­ло­нил­ся и вы­шел. Ско­ро вздох­нул он сво­бод­но на ши­ро­кой род­ной сте­пи. Ве­тер ве­ял, тра­ва шу­ме­ла, доб­рый конь ска­кал; Касьян пел пес­ню, подъезжая к сво­ему зи­мов­ни­ку.

"Он по­ле­ти, гал­ко,

Де мiй рiд­ний батько -

Нехай ме­не од­вi­дає, ко­ли ме­не жал­ко".

Летить гал­ка, кря­че,

А дiв­чи­на пла­че:

"Нема в ме­не рiд­ненько­го!

Тiльки ти, ко­за­че!"

Малороссийская на­род­ная пес­ня

Гости пьют и едят,

Речи гу­то­рят,

Про хле­ба, про по­кос,

Про ста­ри­нуш­ку.

А. Кольцов

-  Что вам ска­зать, мои де­ти? - го­во­рил Касьян Чай­ковс­ко­му и же­не его, си­дя за сто­лом в сво­ем зи­мов­ни­ке. - На гет­ман­щи­не, как я за­ме­тил, так все пе­ре­пу­та­лось, переме­шалось, слов­но во­ло­са в вой­ло­ке: по­ряд­ку нет; од­но толь­ко мне чуд­но, хоть и вер­но, что Гер­цик смот­рит ве­ли­ким мо­шен­ни­ком: так и про­сит­ся на ве­рев­ку, а де­ла­ет хо­ро­шо, ей-бо­гу, хо­ро­шо; что ни го­во­ри, у не­го ду­ша луч­ше ро­жи.

- Ты, батьку, чуд­но го­во­ришь, го­во­ришь оби­ня­ка­ми; тут что-то есть.

- Ничего нет.

- А ба­тюш­ка что, пол­ков­ник? - спро­си­ла Ма­ри­на.

- Ничего. Из­вест­но: умер, по­хо­ро­ни­ли, и все тут; всем при­дет­ся уми­рать… Вот ты уже и пла­чешь, до­ню! Нехоро­шо­…

Но Ма­ри­на его не слу­ша­ла; гром­кие ры­данья, перерывае­мые ­воск­ли­ца­ни­ями: я это­му при­чи­ною, на мою го­ло­ву па­дет смерть его и по­доб­ные в этом ро­де, задуша­ли­ Ма­ри­ну.

- Вот го­во­ри ба­бам прав­ду! - за­ме­тил Касьян. - Они из му­хи ко­ня сде­ла­ют; и да­вай пла­кать… Та­та­ры его уби­ли, а не ты; он не очень о те­бе бес­по­ко­ил­ся…

Когда нем­но­го утих­ли ры­данья Ма­ри­ны, Касьян расска­зал всю ис­то­рию сво­ей по­езд­ки, ко­то­рая нам уже из­вест­на, и зак­лю­чил ее сло­ва­ми:

- Вот я и при­ехал к вам ни с чем, кро­ме это­го меш­ка ду­катов… Что ни го­во­ри, а Гер­цик доб­рый че­ло­век.

- Так он не прок­лял ме­ня?

- Вот дур­ная ба­ба! За что бы он прок­лял те­бя? Да ко­ли б и прок­лял, я не скрыл бы…

- Ну, я ра­да! Ка­мень сва­лил­ся с ду­ши мо­ей от слов тво­их, Касьян. Ме­ня не прок­лял отец… Бла­го­да­рю те­бя, гос­по­ди! Те­перь я ни­че­го не бо­юсь, я еще не од­на на све­те…- И Ма­рина, об­няв Чай­ковс­ко­го, прильну­ла к гру­ди его и ти­хо пла­ка­ла.

- И дав­но бы так! Бог зна­ет об чем пла­чет!..-при­ба­вил Ка­сьян. - Вы ос­та­не­тесь у ме­ня жить; деньги у вас есть и еще бу­дут; зо­ви­те ме­ня батьком, а ум­ру - ваш зи­мов­ник и все ва­ше: для вас ста­нет; бу­дут де­ти, сы­новья - по­сы­лай­те слу­жить на Сечь; пос­лу­жат, уз­на­ют по­ли­ти­ку и ха­рак­терст­во - бу­дут людьми. Вот и все тут. Пол­но, де­ти, пла­кать!

Спокойно за­жил Чай­ковс­кий на зи­мов­ни­ке; днем хо­дил на охо­ту, ве­че­ром слу­шал рас­ска­зы Касьяна о под­ви­гах за­порожцев в дав­но ми­нув­шие вре­ме­на, и ког­да на ка­кой-ни­будь под­виг бы­ла сло­же­на пес­ня, - а это бы­ло сплошь и ря­дом, - то все пе­ли эту пес­ню и Касьян по­яс­нял им некотор­ые ал­ле­го­рии, без че­го вы най­де­те ма­ло пе­сен в Малор­оссии, что и по­да­ло по­вод мно­гим ум­ным лю­дям, не поним­авшим их, уп­ре­кать бед­ные соз­да­ния на­род­ной поэ­зии в бес­смыс­ли­це.

Недели две спус­тя, в од­но ут­ро, ста­рый Касьян очень при­леж­но вы­ре­зы­вал из кус­ка су­хо­го ли­по­во­го де­ре­ва сто­ловую лож­ку; Ма­ри­на, си­дя у ок­на, вы­ши­ва­ла цвет­ным шел­ком хуст­ку [32] для му­жа; Чай­ковс­кий, со­би­ра­ясь на охо­ту, по­са­дил на ру­ку уче­но­го яст­ре­ба и при­вя­зы­вал к его ла­пе пог­ре­муш­ку. Вдруг раз­дал­ся конс­кий то­пот; нес­колько ка­за­ков ос­та­но­ви­лись у во­рот зи­мовника и спра­ши­ва­ли хлоп­ца, хо­див­ше­го по дво­ру: Это зи­мов­ник Касьяна?

Касьян вы­шел и ско­ро возв­ра­тил­ся, ве­дя гос­тя, оде­то­го в бо­га­тый на­ряд.

- Алексей, друг мой! - зак­ри­чал гость, бро­са­ясь об­ни­мать Чай­ковс­ко­го.

- Неужели ты, Гер­цик? - ска­зал Алек­сей. - Я вси­лу уз­нал те­бя… па­ном стал..