- Она.. ох… душ­но!..

- Душно, па­не? Не отк­рыть ли ок­на?

- Добре..

Гопак и Тро­пак бро­си­лись и отк­ры­ли ок­но, го­во­ря: - Уже мы, па­не пол­ков­ник, отк­ры­ли.

- Добре… - и пол­ков­ник опять на­чал ти­хо го­во­рить; Гер­цик, нак­ло­нясь, слу­шал его со вни­ма­ни­ем и по­том ска­зал стар­ши­нам:

- Полковник хо­чет ус­по­ко­иться и на­еди­не по­мо­литься бо­гу о гре­хах. Вый­дем, па­ны.

- Какие у не­го гре­хи? Чис­тая ду­ша! Доб­рая ду­ша! - гово­рили стар­ши­ны, вы­хо­дя из ком­на­ты; впе­ре­ди шел, важ­но не­ся за­пе­ча­тан­ный па­кет, пи­ря­тинс­кий сот­ник, гор­дясь до­ве­рен­ностью пол­ков­ни­ка.

Через чет­верть ча­са явил­ся свя­щен­ник, во­шел в опочи­вальню и опять возв­ра­тил­ся, го­во­ря:

- Молитесь, братья! Он умер!

- Умер?! - вскри­ча­ли стар­ши­ны.

- Умер! - ска­зал свя­щен­ник. - Умер не­рас­ка­ян­ный! В гре­хах умер че­ло­век! Мо­ли­тесь…

- Царство ему не­бес­ное! - крес­тясь, пе­чально го­во­ри­ли все при­сутст­во­вав­шие. Но, бог зна­ет, по­че­му, прис­мот­рясь хо­ро­шенько, мож­но бы­ло за­ме­тить, что на всех пе­чальных ли­цах, не иск­лю­чая да­же Гер­ци­ка, мелька­ла ка­кая-то скры­тая ра­дость.

- Добрый был пан! - ска­зал Гер­цик.

- Добрый был на­чальник, - при­ба­вил сот­ник.

- Правда, прав­да, - поч­ти ра­дост­но подт­вер­ди­ли все.

- А ка­кой-то бу­дет но­вый?.. - за­ме­тил один еса­ул.

- Бог зна­ет; что бог даст, то и бу­дет, - го­во­ри­ли старши­ны. И на этот раз их ли­ца дей­ст­ви­тельно ом­ра­чи­ло горь­кое раз­думье.

Чудна иг­ра фи­зи­оно­мии че­ло­ве­ка, не­вольно по­ду­ма­ешь иног­да. Ду­ша - слов­но во­да: ни­ког­да не бы­ва­ет спо­кой­на - веч­но ме­ня­ет­ся..

Прийшов нi за чим, пi­шов нi з чим,

Шкода й пи­тать, тiльки но­ги бо­лять.

Малороссийская на­род­ная по­го­вор­ка

В пол­ночь про­тяж­ный звон со­бор­но­го ко­ло­ко­ла изве­стил лу­бен­цев о смер­ти их пол­ков­ни­ка; дру­гие колоколь­ни­ от­ве­ча­ли это­му зво­ну, и ско­ро весь го­род за­гремел ко­локолами; на­род прос­нул­ся и тол­па­ми всю ночь до са­мо­го све­та при­хо­дил смот­реть на усоп­ше­го полковн­ика, котор­ый ле­жал сре­ди ком­на­ты на длин­ном ду­бо­вом сто­ле, оде­тый в бо­га­тую пар­че­вую одеж­ду; кру­гом сто­ла в тя­же­лых подс­веч­ни­ках го­ре­ли све­чи; в го­ло­вах ико­на и над нею сло­жен­ные крес­то­об­раз­но пер­нач и бу­ла­ва. Вхо­дя в ком­нату, ка­за­ки крес­ти­лись, мо­лясь о ду­ше усоп­ше­го, а выход­я на двор, гром­ко прок­ли­на­ли крым­цев, со­би­рая охотник­ов сде­лать вы­лаз­ку на рас­све­те и до­ро­го отп­ла­тить неверн­ым за сво­его пол­ков­ни­ка; но вы­лаз­ка не состояла­сь, к ве­ли­кой пе­ча­ли охот­ни­ков.

Крымцы зна­ли че­рез сво­их ла­зут­чи­ков, что в мирго­родский полк пос­ла­ны гон­цы за по­мощью, и, ус­лы­ша в го­роде ко­ло­кольный звон и тре­во­гу, во­об­ра­зи­ли, что идет от­да­лен­ная по­мощь, и, во­об­ще лю­бя бо­лее не­ча­ян­ные на­беги и раз­бой, не­же­ли пра­вильную вой­ну и сра­же­ние, но­чью уб­ра­лись по­ти­хоньку, ос­та­вя заж­жен­ные сто­ро­же­вые ог­ни: так все ду­ма­ли в Луб­нах - а мо­жет быть, бы­ли и дру­гие при­чи­ны. На рас­све­те ка­за­ки с ва­лу не за­ме­ти­ли крым­цев, пос­ла­ли разъезды - разъезды ни­ко­го не наш­ли, буд­то не­вер­ные про­ва­ли­лись сквозь зем­лю, буд­то их све­яло, унес­ло вет­ром.

Целую ночь не спал Касьян, ду­мая о при­чи­не необыкно­венного зво­на, и рас­спра­ши­вал ча­со­во­го и соб­лаз­нял его пе­ни­ем; ча­со­вой, к ве­ли­кой до­са­де Касьяна, упор­но мол­чал. Ут­ром заг­ре­ме­ли зам­ки, за­виз­жа­ли на ржа­вых пет­лях две­ри, и в тюрьму во­шел Гер­цик.

- Поздравляю те­бя, друг мой Касьян, позд­рав­ляю! - весе­ло го­во­рил Гер­цик, об­ни­мая Касьяна.

- С чем? Не соб­ра­лись ли по­ве­сить ме­ня?.. - уг­рю­мо спро­сил Касьян, от­тал­ки­вая Гер­ци­ка.

- Боже мой! Что за че­ло­век! Нас­то­ящий во­ин, нас­то­ящий за­по­ро­жец! Ха­рак­тер­ный че­ло­век! Крым­цы уш­ли; те­перь ты сво­бо­ден.

- Молодцы! Ай да гет­ман­цы! Вы их прог­на­ли?

- Да, мы их по­ря­доч­но по­ко­ло­ти­ли вче­ра, а они ночью и уш­ли; вер­но, ис­пу­га­лись ко­ло­ко­лов: ду­ма­ли, мы что недо­брое про­тив их за­мыш­ля­ем.

- Вот оно что! Есть чем хвас­тать. Так вы зво­ном прогоня­ли­ та­тар, слов­но на­лет­ную са­ран­чу? Ба­бы!

- Нет, Касьян, мы зво­ни­ли по дру­гой при­чи­не; раз­ве ты не зна­ешь на­шей пе­ча­ли?

- Откуда бы я знал?

- Ты не зна­ешь! О бо­же мой! Плачь, Касьян! Пол­ков­ник умер! Крым­цы его уби­ли…

- Вот оно что?.. Царст­во ему не­бес­ное, а пла­кать мне не о чем.

- Как хо­чешь, Касьян; это твое де­ло; ты ум­ный че­ло­век. Пой­дем же на ра­ду; вот твое ору­жие: я при­бе­рег его из лю­бви к те­бе; пой­дем на ра­ду, уже соб­ра­лась она. Один бог зна­ет, я так по­лю­бил те­бя, Касьян!

- Что мне де­лать на ва­шей ра­де?

- Там все стар­ши­ны, да за­по­ро­жец сам не прос­той чело­век: и меж­ду стар­ши­на­ми те­бе да­дут по­чет; там бу­дут чи­тать пос­лед­нюю во­лю пол­ков­ни­ка: мо­жет, он что та­кое и о доч­ке на­пи­сал, и о мо­ем при­яте­ле Алек­сее. Пой­дем; те­бе не ху­до знать: по­едешь, им пе­ре­дашь ра­дость.

- Это де­ло; по­жа­луй, пой­дем.

Собралась ра­да. Сот­ник и стар­ши­ны при­сяг­ну­ли, что пе­ред смертью пол­ков­ник вру­чил им это са­мое за­ве­ща­ние и про­сил ис­пол­нить пос­лед­нюю свою во­лю; пос­ле это­го свя­щенник рас­пе­ча­тал и гром­ко про­чел за­ве­ща­ние:

"Во имя от­ца и сы­на и свя­то­го ду­ха, аминь. Я, не имея род­ных, в слу­чае мо­ей смер­ти, за­ве­щаю в лу­бенс­кую со­борную цер­ковь сто чер­вон­ных, да в пи­ря­тинс­кую зам­ковскую пятьде­сят, а ос­тальное все мое име­ние дви­жи­мое и нед­ви­жи­мое от­даю в веч­ность и бес­по­во­рот­ность прие­мышу мо­ему Гер­ци­ку за его по­лез­ные мо­ей осо­бе служ­бы, с тем что­бы он кор­мил до смер­ти Га­дю­ку и налив­ал для не­го еже­год­но боч­ку на­лив­ки из слив, куп­лен­ных по воль­ным це­нам в мес­теч­ке Чер­ну­хах.

Року NN

Славного вой­ска За­по­рожс­ко­го пол­ка лу­бенс­ко­го пол­ковник ме­ся­ца и чис­ла NN Иван NN…"

Священник сло­жил бу­ма­гу и пок­ло­нил­ся Гер­ци­ку; все стар­ши­ны то­же ста­ли ему кла­няться и позд­рав­лять с на­следством; да­же са­мые злые не­доб­ро­же­ла­те­ли Гер­ци­ка при­ят­но разг­ла­жи­ва­ли усы и оск­лаб­ля­лись пе­ред ним.

- А о ко­не ни­че­го не ска­за­но? - спро­сил сот­ник.

- И о ружье?. И о са­по­гах?.. - го­во­ри­ли стар­ши­ны.

- Что ска­за­но, то свя­то, - смир­но от­ве­чал Гер­цик, - я не отоп­русь; ска­зал по­кой­ник - бе­ри­те; хоть оно и мне при­надлежит, а бе­ри­те, я не хо­чу пе­ре­чить.

- Честный че­ло­век этот Гер­цик! - го­во­ри­ли стар­ши­ны меж­ду со­бою

- Нет! - ска­зал Гер­цик твер­дым го­ло­сом. - Не хо­чу я на­следства. У пол­ков­ни­ка ос­та­лась дочь: она нас­лед­ни­ца; вот вам чест­ный за­по­ро­жец; он при­ехал с пок­ло­ном от нее; ей сле­ду­ет, а не мне…

- Нет, нет! - зак­ри­ча­ли сот­ник и стар­ши­ны. - Име­ни ее нет в ду­хов­ной, он ее из­рек­ся: она уш­ла от не­го…

- Может быть, по­кой­ный не знал, жи­ва ли она, - за­ме­тил Гер­цик.

- Вот ду­рень! - вор­чал, об­ра­тясь к то­ва­ри­щам, сот­ник, ко­торому, как вид­но, очень хо­те­лось си­во­го ко­ня.

- Говорил ты, доб­рый че­ло­век, по­кой­но­му пол­ков­ни­ку, что его дочь жи­ва, и точ­но это прав­да? - спро­сил Касьяна свя­щен­ник.

- Говорил, сей­час как при­ехал го­во­рил пол­ков­ни­ку; а его доч­ка и те­перь у ме­ня жи­вет на зи­мов­ни­ке…

- А это за­ве­ща­ние пи­са­но вче­ра, - ска­зал свя­щен­ник, - зна­чит, он с умыс­лом умол­чал о до­че­ри, хоть и знал, что жи­ва она; зна­чит, он уст­ра­нил ее от пос­лед­ней сво­ей во­ли, и ты, Гер­цик, не сме­ешь от­ка­зы­ваться от ис­пол­не­ния во­ли уми­ра­юще­го, дол­жен при­нять все его зем­ные бла­га и ста­раться о при­об­ре­те­нии та­ко­вых же на не­бе.