Гребінка Є. П.

ЧАЙКОВСКИЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Знаете ли вы Пи­ря­тин?

- Пирятин, при ре­ке Удае, уезд­ный го­род Пол­тавс­кой гу­бернии, под 50 4' 32" ши­ро­ты; в нем 5700 жи­те­лей, 5 церк­вей, 28 вет­ря­ных мельниц и 4 яр­мар­ки; на оные приезжа­ют­ куп­цы с крас­ным то­ва­ром из со­седст­вен­ных го­ро­дов, а с До­ну при­во­зят ры­бу, - го­во­рит, с пе­чат­но­го, школьник.

- Пирятин зна­ме­нит пре­дан­ностью к прес­то­лу, - го­во­рит гра­мот­ный ма­ло­росс. - Ког­да в 1708 го­ду Ма­зе­па передал­ся­ Кар­лу XII, пи­ря­тин­цы, под на­чальством хра­брых Све­чек, от­ра­зи­ли неп­ри­яте­ля и, нес­мот­ря на то, что Лох­ви­ца, Луб­ны, При­лу­ки и все ок­рест­ные го­ро­да бы­ли за­няты шведа­ми и не да­лее ста верст, в Ром­нах, бы­ла глав­ная квар­ти­ра Кар­ла, - ни один швед, ни из­мен­ник не был в сте­нах Пирят­ина.

- Пирятин - преск­вер­ный го­ро­диш­ко! - сер­ди­то воскли­цает кто-то, слу­чай­но про­ез­жав­ший этот го­род по трак­ту из Пе­тер­бур­га на Кав­каз. - В Пи­ря­ти­не все­го од­на каменн­ая цер­ковь, с де­ре­вян­ны­ми прист­рой­ка­ми без вся­кой сим­метрии; ули­цы ши­ро­кие, пус­тые, гряз­ные; один ка­мен­ный дом - поч­то­вая кон­то­ра, а про­чие со­вест­но на­звать домам­и; на стан­ции жи­ды и пол со скри­пом, как са­поги фран­та двад­ца­тых го­дов; нет по­ря­доч­но­го трактир­а!.. В та­мош­нем ла­фи­те пла­ва­ет сан­дал изу­ми­тельны­ми кус­ка­ми, поч­ти брев­на­ми; на бильярде си­дит ку­ри­ца…

Согласен, сог­ла­сен со все­ми ва­ми, да­же с гос­по­ди­ном про­ез­жа­ющим, но зна­ете ли вы, что нес­колько сот лет на­зад Пи­ря­тин был кра­си­вый, сильный, бо­га­тый со­тен­ный го­род в на­шем гет­манст­ве? Ши­ро­ко и да­ле­ко раскидывал­ся ­он по ска­ту го­ры над Уда­ем, час­то свер­ка­ли крес­ты церк­вей меж­ду его тем­ны­ми, зе­ле­ны­ми са­да­ми, шум­ны бы­ли его ба­за­ры; на них гром­ко гре­ме­ли вольные ре­чи, бря­ца­ли саб­ли и пест­ре­ли ка­зац­кие шап­ки и жу­па­ны; польские куп­цы при­во­зи­ли ту­да тон­кие сук­на и бар­хат; не­жинс­кий грек вых­ва­лял свои вос­точ­ные то­ва­ры: то свер­кал на солн­це ост­ри­ем кин­жа­ла, то по­во­ра­чи­вал длин­ную вин­тов­ку, око­ван­ную се­реб­ром, меж­ду тем, в сто­ро­не за­ли­ва­лась скрип­ка, зве­не­ли цим­ба­лы, и за­хо­жий запороже­ц вып­ля­сы­вал впри­сяд­ку от­ча­ян­ный та­нец, по­ды­мая вок­руг об­ла­ко пы­ли; по­рою, как пла­мя, вырезывалас­ь из пы­ли его крас­ная курт­ка, по­рою выгляд­ывало дьявольски страш­ное ли­цо с под­ня­ты­ми квер­ху уса­ми, с чер­ным чу­бом, ве­яв­шим на бри­той го­ло­ве, и опять все из­че­за­ло в вих­ре тан­ца… На­род хло­пал; гром­кий хо­хот да­ле­ко раз­да­вал­ся по ба­за­ру… Бы­ло ве­се­ло!..

Даже сам Удай, го­во­рит пре­да­ние, был преж­де ши­ре, глуб­же и мно­го­вод­нее, на мес­те, плав­ней и бо­лот, на кото­рых те­перь уезд­ные кан­це­ля­рис­ты из­во­лят стре­лять ку­ликов и во­дя­ных ку­ро­чек, тог­да шу­ме­ли и бе­жа­ли бы­стрые вол­ны; Удай, го­во­рят, так был тог­да ши­рок ле­том, как те­перь вес­кою во вре­мя по­ло­водья - а во вре­мя поло­водья кра­сив ста­рик Удай! Он воск­ре­са­ет вмес­те с приро­дой, мо­ло­дит­ся и ки­пит и хле­щет вол­на­ми о бе­рег, как раз­гульный ка­зак, - в этом со мною сог­ла­сит­ся каж­дый пи­рятинец.

Быль, ко­то­рую я вам рас­ска­жу, слу­чи­лась в Пи­ря­ти­не - не то двес­ти, не то трис­та лет на­зад. Го­род был на пра­вом бе­ре­гу Удая под го­рою; на го­ре тя­ну­лись длин­ною цепью вет­ря­ные мельни­цы и вид­не­лись два не­большие земля­ные ук­реп­ле­ния, там день и ночь сто­яли сто­ро­же­вые каза­ки; в цент­ре го­ро­да, у са­мо­го бе­ре­га ре­ки, был за­мок - кре­пость, об­ве­ден­ная вы­со­ки­ми ва­ла­ми; на ва­лу сто­яли пуш­ки, всег­да го­то­вые встре­тить нез­ва­ных гос­тей, в кре­пос­ти хра­ни­лись во­ен­ные сна­ря­ды и бы­ла цер­ковь, в ко­то­рой ле­жал вой­ско­вой скарб и каз­на; во вре­мя на­бе­гов сно­си­ли ту­да жи­те­ли свои дра­го­цен­нос­ти.

На про­ти­во­по­лож­ном бе­ре­гу Удая, в ду­бо­вой ро­ще, сто­ял бе­лый ка­мен­ный дом, сост­ро­ен­ный на польский ма­нер; дом при­над­ле­жал лу­бенс­ко­му пол­ков­ни­ку Ива­ну. Преда­ние не го­во­рит фа­ми­лии пол­ков­ни­ка, а на­зы­ва­ет прос­то Ива­ном: и мы бу­дем на­зы­вать его Ива­ном. Нес­мот­ря на то, что Пи­ря­тин был со­тен­ный го­род, пол­ков­ник Иван очень лю­бил его и час­то, ос­тав­ляя свои Луб­ны, про­во­дил ле­то в пи­ря­тинс­ком за­го­род­ном до­ме с мо­ло­денькой до­черью Ма­ри­ной.

В од­ну вес­ну пол­ков­ник при­ехал в Пи­ря­тин на печаль­ную це­ре­мо­нию, на по­хо­ро­ны зам­ковс­ко­го про­то­и­ерея, от­ца Иако­ва. Все ка­за­ки лю­би­ли поч­тен­но­го по­кой­но­го ста­рика: не раз он яв­лял­ся сре­ди них с крес­том в ру­ках на сте­ны зам­ка и под стре­ла­ми крым­цев и пу­ля­ми по­ля­ков сло­вами ве­ры обод­рял во­инов, пе­ре­вя­зы­вал ра­не­ных, исиове­дывал уми­рав­ших… Все пла­ка­ли по от­це Иако­ве и про­си­ли пол­ков­ни­ка наз­на­чить в Пи­ря­тин свя­щен­ни­ком, на мес­то по­кой­но­го, сы­на его Алек­сея.

Син от­ца Иако­ва учил­ся в Ки­еве. Пос­ла­ли за ним гон­ца - и вот при­ехал в Пи­ря­тин Алек­сей-по­по­вич, кра­са­вец юно­ша лет двад­ца­ти.

- А! - го­во­рит до­гад­ли­вый чи­та­тель, - кра­са­вец юно­ша и мо­ло­денькая доч­ка пол­ков­ни­ка - сто­ит их влю­бить друг в дру­га и сост­ро­ит­ся ро­ман. - Я не вы­ду­мы­ваю ро­ма­на, ниче­го ве строю, а рас­ска­зы­ваю быль, как сам слы­шал; но ес­ли вы до­га­да­лись, спо­рить не ста­ну. Точ­но, Алек­сей и дочь пол­ков­ни­ка Ма­ри­на по­лю­би­ли друг дру­га страст­но, как лю­бят в их ле­та, пыл­ко, как лю­ди, вы­рос­шие под стро­гою фе­ру­лой и го­то­вые пре­даться всею пол­но­тою ду­ши перво­му стрем­ле­нию серд­ца… Чем вы креп­че сож­ме­те по­рох, тем сильнее бу­дет взрыв: вспом­ни­те, что они лю­би­ли пер­вою лю­бовью, и по­за­ви­дуй­те им!

Многие поч­тен­ные лю­ди при сло­ве "лю­бовь" де­ла­ют уди­ви­тельную гри­ма­су, буд­то поп­ро­бу­ют ре­ве­ню или ус­лы­шат про чу­му или хо­ле­ру. Для ме­ня это не­по­нят­но. Уж не из за­вис­ти ли это, гос­по­да поч­тен­ные лю­ди? За­чем скры­вать, уни­жать, сты­диться са­мо­го луч­ше­го, вы­со­ко­го чувст­ва? Хо­тел бы я знать, что спо­соб­нее об­ла­го­ро­дить, по­бу­дить че­ло­ве­ка к са­мым ве­ли­ко­душ­ным, бескорыстны­м пос­туп­кам, как не лю­бовь? А мно­гие ста­вят ее в од­ну ка­тегорию с бе­лой го­ряч­кой; мно­гие не по­со­вес­тят­ся кри­чать в об­щест­ве, что лю­бят пу­де­ля, ружье, ло­шадь, моро­женое, и ни­как не приз­на­ют­ся в люб­ви к по­доб­но­му се­бе че­ловеку дру­го­го по­ла.

Не на­ша ли ис­пор­чен­ность это­му при­чи­ною?

Некоторые счи­та­ют прес­туп­ле­ни­ем да­же взгляд, бро­шенный на жен­щи­ну, ис­пол­нен­ный ти­хо­го, благоговейно­го ч­увст­ва удив­ле­ния кра­со­те ee!..

Что бы вы по­ду­ма­ли об об­щест­ве, в ко­то­ром каж­дый бо­ится пос­мот­реть на ча­сы или шля­пу сво­его при­яте­ля, чтоб не ска­за­ли дру­гие: бе­ре­ги­тесь, он хо­чет ук­расть ва­ши ча­сы, ва­шу шля­пу?..

Время шло, а по­по­вич Алек­сей и не ду­мал о пос­вя­ще­нии, мыс­ли его бы­ли да­ле­ко от стро­го­го са­на: ду­ша но­си­лась в чуд­ном мо­ре меч­та­ний люб­ви, дру­гой мыс­ли, дру­го­му чув­ству не бы­ло мес­та: вез­де она, вол­шеб­ни­ца, с сво­ими обая­тельными ча­ра­ми, с то­ми­тельны­ми тре­во­га­ми и свет­лыми на­деж­да­ми… Иног­да, бы­ва­ло, си­дит Алек­сей в са­ду под че­ремухой и чи­та­ет Ци­це­ро­на: нап­рас­но во­об­ра­же­ние хо­чет пе­ре­нес­тись на мно­го­люд­ный римс­кий фо­рум, где так гроз­но, так са­мо­на­де­ян­но го­во­рит ве­ли­кий ора­тор. Кру­гом теп­ло, све­жо, столько не­ги в ве­сен­нем воз­ду­хе; черемух­а ти­хо по­ма­ва­ет бе­лы­ми кис­тя­ми сво­их ду­шис­тых цве­тов; ты­ся­чи пчел и дру­гих на­се­ко­мых са­дят­ся, перелета­ют, жуж­жат меж­ду цве­та­ми; за са­дом пле­щут­ся и роп­щут ти­хие струи Удая, и реч­ной трост­ник нашептывает ­приятн­ую, ус­по­ко­ительную ду­му. Чуд­ный ак­корд ве­ли­кой музык­и при­ро­ды! Ти­хо кло­ни­лась кни­га из рук мо­ло­до­го студент­а, и на ве­ли­ко­леп­ное, гро­мо­вое на­ча­ло ре­чи Цицер­она за XII таб­лиц. Fre­mant om­nes li­cet, di­cam qu­od sen­sio!, [1] он ед­ва слыш­но от­ве­чал: amor!.. и вслед за этим сло­вом меч­та его бро­са­ла шум­ный Рим и нес­лась к Марин­е. И вот оно, чуд­но хо­ро­шая, яви­лась спо­кой­ною, опус­тив длин­ные рес­ни­цы; сла­дост­ное, не­вы­ра­зи­мое чувст­во бла­го­го­ве­ния об­ве­ва­ет роб­ко­го юно­шу: це­лый бы век смот­рел на нее!.. Но вот она улыб­ну­лась, отк­ры­ла очи - буд­то не­бо разд­ви­ну­лось пред Алек­се­ем. Как от солн­ца, из ог­ненных очей па­да­ли ему на серд­це лу­чи жиз­ни и вос­тор­га.. Чуд­ное ви­де­ние!.. Вдруг оно скры­лось; что-то ле­гонько тро­ну­ло по ли­цу Алек­сея… Гля­дит: он весь осы­пан цветам­и; гвоз­ди­ки, лев­кои, черноб­ривцы ка­тят­ся с не­го на зем­лю; ста­ри­ка Ци­це­ро­на прик­ры­ла мах­ро­вая пун­цо­вая ма­ковка; в сто­ро­не слы­шен ти­хий смех: из-за плет­не­во­го за­бора лу­ка­во гля­дит черноока­я, чер­но­куд­рая го­лов­ка молод­ой цы­га­ноч­ки, слу­жанки Ма­ри­ны, кла­ня­ет­ся и исчез­ает, звон­ко на­пе­вая из­вестную пес­ню.