- Знаю, - от­ве­чал Ни­ки­та, - что мы едим из ко­рыт? Прав­да?

- Правда.

- Слушай-ка на­шу по­го­вор­ку: вы еди­те с блю­да, да ху­до, а мы из ко­ры­та до­сы­та…

- Дурни ж на­ши гет­ман­цы: они пе­ре­ни­ма­ют у За­по­рожья только дур­ное, а на хо­ро­шее не смот­рят.

- Люблю за прав­ду; вид­но, что бу­дет ка­зак. Выпьем еще по ми­ха­или­ку.

К кон­цу ужи­на ку­ха­ри соб­ра­лись в куч­ку сре­ди ку­ре­ня, ата­ман встал, за ним все ка­за­ки, про­чи­тал мо­лит­ву, покло­нился об­ра­зам, и все ка­за­ки то­же; по­том ка­за­ки поклонили­сь ата­ма­ну, раск­ла­ня­лись меж­ду со­бою и от­ве­си­ли по пок­ло­ну ку­ха­рям, го­во­ря: "Спа­си­бо, бра­ти­ки, что накормил­и".

- Это для че­го? - спро­сил Алек­сей Ни­ки­ту.

- Такая по­ве­ден­ция, из по­ли­ти­ки. Они та­кие же ка­за­ки, лы­ца­ри, как и про­чие: за что ж они нам слу­жи­ли? Вот мы их и по­ва­жа­ем

После ужи­на ку­рен­ной по­до­шел к де­ре­вян­но­му ящи­ку, сто­яв­ше­му на осо­бом сто­ле, бро­сил в не­го ко­пей­ку и вы­шел из ку­ре­ня; ка­за­ки де­ла­ли то же.

- Бросай свою ко­пей­ку, - ска­зал Ни­ки­та Алек­сею, - завт­ра на эти деньги ку­ха­ри ку­пят при­па­сов и из­го­то­вят нам обед и ужин.

"Чудные обы­чаи!" - ду­мал Алек­сей, вы­хо­дя из ку­ре­ня. А вок­руг ку­ре­ня уже гре­ме­ли пес­ни, зве­не­ли бан­ду­ры; кто рас­ска­зы­вал страш­ную ле­ген­ду, кто про уда­лой на­бег, кто отх­ва­ты­вал тре­па­ка… И мо­ло­дая лу­на, се­реб­ря­ным сер­пом вы­хо­дя из-за вы­со­кой ко­ло­кольни, на­во­ди­ла неж­ный, дро­жащий свет на эти раз­но­об­раз­ные груп­пы.

Проснувшись ра­но ут­ром, Алек­сей-по­по­вич за­ме­тил в ку­ре­не не­обык­но­вен­ное дви­же­ние - ка­за­ки нас­ко­ро одева­лись, бра­ли ору­жие и то­роп­ли­во вы­хо­ди­ли. Воз­ле церк­ви был слы­шен глу­хой гром.

- Зовут на ра­ду, - ска­зал Ни­ки­та, - пой­дем!

- Пойдем, - от­ве­чал Алек­сей. - За­чем же нас зо­вут?

- Придем, так ус­лы­шим. Мо­жет, по­ход ку­да или что дру­гое, бог его зна­ет!

Площадь пе­ред цер­ковью Пок­ро­ва ки­пе­ла на­ро­дом; у стол­ба, сре­ди пло­ща­ди, сто­ял до­убищ [5] и бил в ли­тав­ры. В раст­во­рен­ных цер­ков­ных две­рях вид­не­лись свя­щен­ни­ки и ди­ако­ны в пол­ном об­ла­че­нии. Но вот зазво­нили ко­ло­ко­ла, зас­вер­ка­ли пер­на­чи, бун­чу­ки, зашум­ели вой­ско­вые зна­ме­на; прек­ло­ня­ясь до зем­ли, явил­ся коше­вой ата­ман. Свя­щен­ни­ки выш­ли к не­му со крес­та­ми, на­род при­ветст­во­вал гром­ким "ура". Ко­ше­вой был одет, как про­стой ка­зак: в зе­ле­ной су­кон­ной чер­кес­ке с от­кид­ны­ми ру­кавами,в крас­ных са­по­гах и не­большой круг­лой шапоч­ке-кабардинке, об­ши­той нак­рест по­зу­мен­том, толь­ко бу­ла­ва, осы­пан­ная дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми, да три ал­мазные пу­говицы на чер­кес­ке, ве­ли­чи­ною с по­ря­доч­ную виш­ню, от­личали его от ря­до­во­го за­по­рож­ца, меж­ду тем как бунчуж­ные и дру­гие из его сви­ты бы­ли в крас­ных кафтан­ах, изу­крашенных се­реб­ром и зо­ло­том.

Кошевой при­ло­жил­ся к крес­ту, взо­шел на воз­вы­шен­ное мес­то, на­роч­но для не­го при­го­тов­лен­ное, и, об­на­жив свою бри­тую го­ло­ву, пок­ло­нил­ся на­ро­ду.

- Здоров, батьку!.. - зак­ри­чал на­род и утих. Ли­тав­ры пе­рес­та­ли бить, ко­ло­ко­ла за­молк­ли.

- Я вас соз­вал на ра­ду, доб­рые мо­лод­цы, за­по­рожс­кое то­вариство! Как вы при­су­ди­те, так то­му и быть.

- Рады слу­шать! - зак­ри­ча­ли ка­за­ки.

- Вам из­вест­но, мо­лод­цы, что бог взял у нас вой­ско­во­го пи­са­ря. Так бо­гу угод­но; про­тив его не пос­по­ришь. Жил че­ло­век и умер, а мес­то его всег­да жи­ви: дру­гой че­ло­век жи­вет на нем. Так и мы ум­рем, и пос­ле нас бу­дут жить!

- Правда, батьку! Ра­зум­но ска­за­но! - отоз­ва­лось в тол­пе.

- Вот и у нас те­перь ос­та­лось мес­то вой­ско­во­го пи­са­ря; из­бе­ри­те, мо­лод­цы, дос­той­но­го че­ло­ве­ка.

Кошевой спо­кой­но стал, опер­шись на бу­ла­ву, а меж на­родом по­шел го­вор; ты­ся­чи имен, ты­ся­чи фа­ми­лий слы­шались в раз­ных кон­цах; не бы­ло сог­ла­сия. Дол­го сто­ял ко­ше­вой, на­ко­нец под­нял бу­ла­ву, мах­нул - и го­вор прекра­тился.

- Вижу, - ска­зал ко­ше­вой, - что де­ло труд­ное: Ива­ну хо­чется Пет­ра, Пет­ру - Гриц­ка, а Гриц­ку - Ива­на, и кто прав? Де­ло тем­ное, в чу­жую го­ло­ву не вле­зешь, будь спор о хра­брости, о ха­рак­терст­ве, сей­час бы ре­ши­ли - это де­ло види­мое; а письмен­ность не по нас…

- Правда, батьку!

- Хотите ли, мо­лод­цы, я вам пред­ло­жу пи­са­ря? Вче­ра при­шел к нам в на­ше то­ва­рист­во по­по­вич из Пи­ря­ти­на; я с ним го­во­рил вче­ра и удив­лял­ся его ра­зу­му. Сам бог его прис­лал на мес­то по­кой­но­го; вы­бе­ри­те его - и не бу­дет ни по-чьему, а бу­дет по во­ле гос­по­да.

Алексей слу­шал и не ве­рил ушам сво­им.

- Хитрая со­ба­ка наш ко­ше­вой! - шеп­нул ему Ни­ки­та, тол­кая в бок. Меж­ду тем на­род за­го­во­рил:

- Да, он мо­ло­дец, - кри­чал один ка­зак, - не за­ду­ма­ет­ся над ми­хай­ли­ком!

- А ка­кой ха­рак­тер­ный! - про­дол­жал дру­гой.

- А как иг­ра­ет на гус­лях и на бан­ду­ре! - подх­ва­тил тре­тий. - За­мо­рил нас тан­ца­ми у Вар­ки в шин­ке.

- Лучше этот, хоть я его и не знаю, не­же­ли прой­до­ха Стусь! - кри­чал чет­вер­тый.

Говор час от ча­су де­лал­ся сильнее, одоб­ри­тельнее - и вдруг ра­зом по­ле­те­ли квер­ху шап­ки: Алек­сей-по­по­вич был изб­ран в вой­ско­вые пи­са­ря. Тут же, на пло­ща­ди, наде­ли на не­го по­чет­ную одеж­ду, при­ве­си­ли к бо­ку саб­лю, а к по­ясу вой­ско­вую чер­нильни­цу и, вмес­те с ку­рен­ны­ми ата­манами и про­чею знатью, по­ве­ли на завт­рак к кошевому­. Прос­то­му на­ро­ду выс­та­ви­ли на пло­ща­ди жарен­ых бы­ков и боч­ку вод­ки.

После завт­ра­ка все ра­зош­лись; ко­ше­вой ос­та­вил пи­са­ря для за­ня­тий по де­лам вой­ска. Ког­да они ос­та­лись од­ни, дол­го ко­ше­вой смот­рел на Алек­сея и ска­зал:

- Алексей! Раз­ве ты не уз­на­ешь ме­ня?

- Давно уз­нал, да не знал, как приз­наться к те­бе.

- Ну, об­ни­мем­ся, ста­рый то­ва­рищ! Вот где мы сош­лись с то­бой!.. Пом­нишь Ки­ев? Быст­рог­ла­зую Са­шу? А?

- Помню, Гриц­ко! А как зли­лось на­чальство, ког­да уз­на­ло о тво­ем по­бе­ге!

- Неужели?.. Я ду­маю..

- Сказали, что ты зна­ком с не­чис­тою си­лою, а без нее не вы­ло­мил бы ре­шет­ки. И в го­ло­ву не приш­ло, что я подпи­лил ее…

- Век не за­бу­ду тво­ей ус­лу­ги. А Са­ша что?

- Три дня пла­ка­ла, на чет­вер­тый уте­ши­лась, а на пя­тый выш­ла за то­го ж ма­гист­ра, что по­са­дил те­бя в кар­цер.

- Вишь, гад­кая! Да я об ней больше не ду­маю… Рас­ска­жи. мне луч­ше, как ты сю­да по­пал? Алек­сей на­чал го­во­рить.

- Вот наш ко­ше­вой тру­дя­щий че­ло­век, - го­во­ри­ли за ужи­ном по ку­ре­ням ка­за­ки, - с ут­ра до са­мо­го ве­че­ра зани­мался с но­вым пи­са­рем вой­ско­вы­ми де­ла­ми: пи­сарь у не­го и обе­дал.

А у ко­ше­во­го во весь этот день о вой­ско­вых де­лах и по­мина не бы­ло. Алек­сей рас­ска­зы­вал ввои прик­лю­че­ния, как он по­пал в Сечь и т. п., и ре­ши­тельно объявил сильное же­ла­ние уме­реть. Ко­ше­вой уте­шал его, обе­щал при слу­чае хло­по­тать у пол­ков­ни­ка Ива­на, а меж­ду про­чим, ска­зал, что ско­ро бу­дет слу­чай ему от­ли­читься и, зас­лу­жа из­вестность храб­ро­го пи­са­ря, лич­но про­сить ру­ки до­че­ри пол­ков­ни­ка, по­то­му что (при­ба­вил он) че­рез нес­колько дней мы отп­ра­вим­ся мо­рем жечь крымс­кие бе­ре­га; на­ши ла­зут­чи­ки из­вес­ти­ли, что хан хо­чет на­пасть на Ук­ра­ину - чуть уз­на­ем, что та­та­ры выш­ли в по­ход, мы на чай­ки и, слов­но снег на го­ло­вы, па­дем на их го­ро­да и се­ла. А до тех пор ты зай­ми па­лат­ку вой­ско­во­го пи­са­ря: она вот ря­дом с мо­им ко­шем - те­бе те­перь, как стар­ши­не, не прис­та­ло жить в ку­ре­не; да при лю­дях не по­ка­зы­вай ви­да, что мы ста­рые при­яте­ли: за­по­рож­цы очень по­доз­ри­тельны - и тог­да я ма­ло мо­гу сде­лать те­бе по­лез­но­го, не рис­куя по­те­рять свою власть Ну, про­щай, Алек­сей!