- Прихвостень?..

- Что? Не нра­вит­ся мое проз­ви­ще?.. Пос­мот­рим, ка­кое еще те­бе да­дут! У нас все пе­ре­ме­ня­ют проз­ви­ща, да не в проз­ви­ще де­ло; не оно те­бя скра­сит, а ты его скрась Я про­стой че­ло­век, так се­бе, прих­вос­тень, а на вой­не Прихво­стень впе­ре­ди всех, а Прих­вост­ню кла­ня­ют­ся ку­рен­ные, и сам ко­ше­вой го­во­рит "Прих­вос­тень - нас­то­ящий ка­зак". Это да. А третье, как бы ты преж­де ни был дру­жен с на­шим ко­ше­вым, не приз­на­вай­ся к не­му сра­зу, по­ка он сам те­бе не ска­жет, что те­бя пом­нит Бы­ло вре­мя, вы бур­са­ко­ва­ли вмес­те - хо­ро­шо, бур­са­ко­ва­ли так бур­са­ко­ва­ли - и кон­че­но Те­перь он ве­ли­кий на­чальник, ему не по­ка­жет­ся, ко­ли вся­кая дрянь ста­нет к не­му лезть в при­яте­ли, ты не дрянь сам по се­бе, да в ка­за­чест­ве еще те­ле­нок. По­ни­ма­ешь?

- Может, и так

- Так оно и есть. Те­перь у ме­ня к те­бе есть просьба. Лю­бишь ли ты хмельное?

- Употребляю из по­ли­ти­ки, как сле­ду­ет че­ло­ве­ку, а не то, чтоб ве­ли­кий был охот­ник.

- Так пос­ле чар­ки, дру­гой, де­ся­той, не по­ры­ва­ет ли те­бя про­гу­лять все, до­чис­та, до нит­ки, не тя­нет ли да­же ду­шу за­ло­жить?..

- Такой ока­зии не бы­ва­ло.

- Ну, лад­но! Спрячь, по­жа­луй­ста, вот эти пять ду­ка­тов и не от­да­вай мне, как бы я ни про­сил, как бы ни при­ка­зы­вал, что бы ни де­лал - не от­да­вай до Се­чи, а с ос­тальны­ми я уп­рав­люсь.

- Пожалуй А те все про­ку­тишь?

- Прокучу!. Да и на бе­са ли они мне? В Се­чи все об­щее, что твое, то мое, та­кое уже братст­во, все об­щее, кро­ме ко­ня и ору­жия, это уже свя­за­но с ду­шою, как чу­бук с труб­кою - его не раз­роз­нишь. Я бы и пя­ти ду­ка­тов не ос­та­вил, да зна­ешь, нуж­но пок­ло­ниться ку­рен­но­му и ко­ше­во­му, не будь это­го, все пус­тил бы на во­лю. Пос­ле чар­ки у ме­ня так вот и за­го­рит­ся в гла­зах, хо­чет­ся му­зы­ки, пес­ней, гро­му, рас­пах­нет­ся ка­зац­кая ду­ша, гу­ляй!.. А тут, вер­но, за гре­хи мои, явит­ся чер­те­нок и ся­дет на но­су… ей-бо­гу, вот так-та­ки и ся­дет вер­хом, как на ко­бы­лу, и ви­жу, да не мо­гу снять, так и ез­дит, так и вер­тит­ся и шеп­чет: "Да­вай, Ни­ки­та, де­нег на вод­ку". Чуть за­меш­ка­ешь или вто­ро­пях не оты­щешь ско­ро кар­ма­на, так ущип­нет, прок­ля­тый, за кон­чик но­са, что сле­зы гра­дом по­бе­гут, а сам обо­ро­тит­ся ко мне и язык по­ка­зы­ва­ет. Вот ка­кая ока­зия! По­рой не вы­тер­пишь, дашь ему щелч­ка, ка­жись про­пал, только на но­су затума­нится; про­шел ту­ман - опять си­дит прок­ля­тая тварь и щип­лет за нос!..

- Где же бу­дешь ку­тить, бра­те Ни­ки­та?

- Опять спра­ши­ва­ешь по-бабьи! Ох, мне эти белоруч­ки-гетманцы!.. Ка­зак не без до­ли. Са­дись, по­едем.

Казаки по­еха­ли круп­ною рысью. Ско­ро Ни­ки­та на­чал ог­ля­ды­ваться по сто­ро­нам, при­ло­жил ку­лак к пра­во­му гла­зу, дол­го всмат­ри­вал­ся вдаль и зак­ри­чал;

- Так и есть, вот близ­ко. Бе­рег, Алек­сею!

- Где?

- Разве ты не ви­дишь впе­ре­ди ни­че­го?

- Ничего, кро­ме пти­цы.

- Вот эта пти­ца, что ле­та­ет, и есть бе­рег.

- Мало ли мы ви­де­ли птиц!

- Птица пти­це рознь: это во­ро­на, вот что хо­ро­шо…

- Ворона - пти­ца так се­бе.

- Оттого и хо­ро­шо, что так се­бе; во­ро­на - ду­рак; вольный Кре­чет, слов­но ка­зак, быст­ро ле­та­ет по ди­кой сте­пи, а во­рона му­жи­ком де­ло, трет­ся око­ло жилья; уви­дел во­ро­ну - и жилье близ­ко… Ска­чи за мной…

Через пол­ча­са ка­за­ки прис­ка­ка­ли на край кру­то­го овраг­а, под­ле его глу­бо­ко, чуть при­мет­ною те­сем­кою вил­ся по пес­ча­но­му дну ма­ленький ру­че­ек; по сто­ро­нам громозди­лись, тор­ча­ли ог­ром­ные се­рые ска­лы; в расселина­х лепил­ся тер­нов­ник, ши­пов­ник и вы­бе­гал пря­мыми зелен­ыми по­бе­га­ми гор­до­вый кус­тар­ник, очень из­вестный на юге по сво­им креп­ким, бар­ха­тис­тым чу­бу­кам Вни­зу молод­ая де­вушка, си­дя на кам­не у бе­ре­га ручья, мы­ла но­ги.

- Вот и Вар­ки­на бал­ка (Вар­ва­рин ов­раг), - ска­зал Ни­ки­та, - тут ее и зи­мов­ник.

Девушка быст­ро зап­ро­ки­ну­ла на­зад го­ло­ву, взгля­ну­ла вверх, вскрик­ну­ла и ис­чез­ла.

- Экая про­вор­ная Татьяна! - про­вор­чал Ни­ки­та. - Это пле­мянница Вар­ки, ве­се­лая де­вуш­ка!

- А Вар­ка кто?

- Варка вдо­ва на­ше­го ка­за­ка, по смер­ти му­жа дер­жит ши­нок тут не­по­да­ле­ку от Се­чи. Ду­ху мужс­ко­го нет здесь, все ба­бы - она да ее пле­мян­ни­цы; а жи­вет хо­ро­шо, все деньги на­ши си­ро­мы [3] тут ос­тав­ля­ют. Тут пьют, тут гу­ля­ют, тут… А вот она са­ма.

В это вре­мя ша­гах в двад­ца­ти из-за ска­лы по­ка­за­лась жен­щи­на лет со­ро­ка; во­ло­сы ее бы­ли уб­ра­ны под казац­кую ша­поч­ку-ка­бар­дин­ку; ли­цо и шея смуг­лые, за­го­ре­лые, над тем­ны­ми свер­кав­ши­ми гла­за­ми чер­ною скоб­кою ле­жали гус­тые срос­ши­еся бро­ви; за по­ясом у нее бы­ла па­ра пис­то­ле­тов и та­тарс­кий нож, в ру­ках ту­рец­кая вин­тов­ка. Ус­та­вя ду­ло вин­тов­ки про­тив ка­за­ков, она гроз­но спроси­ла: "По во­ле или по не­во­ле?"

- Вот так луч­ше! - от­ве­чал за­хо­хо­тав Ни­ки­та. - Из­вест­но, по во­ле! И сво­их не уз­на­ла. Вар­ка Ива­нов­на.

- Тьфу вас к чер­ту! - ска­за­ла Вар­ка, опус­кая вин­тов­ку.- На­пу­га­ли ме­ня. Ду­ма­ла ни­весть кто, так при­на­ря­дил­ся Ни­кита Прих­вос­тень! От­ку­да, ко­ли по во­ле?

- Пшеницу по­ло­ли.

- Доброе де­ло! А ку­ко­ля мно­го?

- Есть, не­бо­го! - от­ве­чал Ни­ки­та, поб­ря­ки­вая в кар­ма­не ду­ка­та­ми. - По­ка с со­бою но­сим.

- Милости про­сим! От­ва­ли­вай­те же ка­мень.. А это новит­ний (но­ви­чок)?

- Еще те­ле­нок, а бу­дет вол­ком.

Казаки от­ва­ли­ли ка­мень, и им предс­та­ви­лась уз­кая тро­пинка, по ко­то­рой с тру­дом сош­ли они и све­ли ло­ша­дей. Ло­ша­дей спря­та­ли под на­вес ска­лы, а са­ми отп­ра­ви­лись в ши­нок.

Шинок был вро­де гро­та или зем­лян­ки; он сос­то­ял из большой ком­на­ты и двух ма­леньких по сто­ро­нам; малень­кие бы­ли спальни хо­зяй­ки и трех ее пле­мян­ниц, а большая слу­жи­ла сбор­ным мес­том для ка­зачьих ор­гий. Во­круг, под сте­на­ми, сто­яли лав­ки и сто­лы, в уг­лу боч­ка пен­ника, на ко­то­рой час­то, си­дя вер­хом, за­сы­пал какой-ниб­удь харак­терник; над нею, в ни­ше, сто­яли бу­тыл­ки с раз­ны­ми на­стойками, ков­ши, ста­ка­ны, на сте­нах ви­се­ли саб­ли, ружья и пис­то­ле­ты.

Угрюмый Ни­ки­та вов­се пе­ре­ме­нил­ся, вой­дя в этот чуд­ный ши­нок, где уже ожи­да­ла их Вар­ка с бу­тыл­кою и чар­кою в ру­ках; три де­вуш­ки, очень не­дур­ные, си­дя у ок­на, что-то ши­ли.

- весело про­пел Ни­ки­та, при­ни­мая чар­ку; вы­пил, разгла­дил усы и, об­ра­тись к де­вуш­кам, ска­зал:

- Здравствуйте, мои пе­ре­пе­лоч­ки! Жи­ви, здо­ро­вы? Жда­ли в гос­ти доб­ро­го ка­за­ка?

- Куда как жда­ли! - зак­ри­ча­ли де­вуш­ки в один го­лос. - Мно­го вас та­ких по­га­ных!

- Та-та-та, го-го-го, зат­ре­ща­ли, со­ро­ки! А по­ка­жет пога­ный польское зо­ло­то, не так за­по­ете… Ба! Что это за но­вый крест у вас на том бе­ре­гу?

- То так, - от­ве­ча­ла шин­кар­ка, - третьего дня под­гу­ля­ли хлоп­цы, нем­но­го пос­по­ри­ли, да один и ос­тал­ся на мес­те.

- Все по-преж­не­му, го­ря­чие го­ло­вы! Кто ж ос­тал­ся?

- Старый хрен, вой­ско­вый пи­сарь, - ска­за­ла сме­ясь Та­тьяна, - стал ме­ня це­ло­вать, ду­рень, при всех; я зак­ри­ча­ла: ка­за­ки зас­ту­пи­лись за ме­ня, да Мак­сим Шап­ка так как-то не­ча­ян­но хва­тил его саб­лею, что он уже и не встал с мес­та.

- А поп­ро­бую я по­це­ло­вать те­бя; пос­мот­рю, убьет ли кто ме­ня, - ска­зал Ни­ки­та, об­ви­вая ру­кою шею Татьяны.

- Отвяжись! Еще не вы­рос­ли ру­ки об­ни­мать ме­ня! Пра­во, зак­ри­чу, сей­час зак­ри­чу! Вот, вот, вот зак­ри­чу!