Вдруг лод­ка дрог­ну­ла, нак­ре­ни­лась, па­рус зап­лес­кал по во­де, под­нял­ся, встре­пе­нул­ся, буд­то жи­вое су­щест­во, и об­рыз­гал всю лод­ку.

- Ого! - ска­зал ко­ше­вой, быст­ро вска­ки­вая на но­ги. - До­лой па­рус! Спус­кай мач­ты!

В ми­ну­ту упал па­рус, и мач­та ти­хе лег­ла в дли­ну ата­манской чай­ки; дру­гие сде­ла­ли то же. Греб­цы при­ня­лись за вес­ла. На кор­ме ста­рый ка­зак си­дел по-преж­не­му спо­койно, не­под­виж­но и на­пе­вал:

- Вишь, как ра­зыг­ра­лась по­го­да, - зак­ри­чал ко­ше­вой, - мо­ло­дец­кая по­го­да, по­теш­ная по­го­да! А ты, ста­рый хрен, тя­нешь бабс­кую пес­ню; нак­ли­ка­ешь бе­ду на свою го­ло­ву, что ли? Ну-те, хлоп­цы, хо­ром, да по­ве­се­лее! - и ра­бо­тать луч­ше с пес­ня­ми. - Греб­цы пе­рег­ля­ну­лись, при­лег­ли на ве­сла и за­пе­ли в такт:

Казалось, лод­ки пош­ли на вес­лах еще быст­рее; они буд­то по­ни­ма­ли пес­ню, нес­лись, как пти­цы, сме­ло пря­да­ли по вол­нам. А ве­тер все креп­чал; сильнее и сильнее колыха­лись вол­ны, круп­нее и круп­нее на­ка­ты­ва­лись ва­лы, сши­бали, раз­би­ва­лись друг о дру­га, об­да­вая мо­ре­ход­цев брыз­гами и пе­ною. Чер­ное мо­ре, всег­да го­то­вое по­шу­меть, ра­зыгралось не на шут­ку. Оно ки­пе­ло, сто­на­ло, кло­ко­та­ло; над во­дою под­нял­ся ту­ман от мел­ких брызг; на не­бе не бы­ло ни об­лач­ка, солн­це шло по не­бу, стран­ное, зло­ве­щее, без лу­чей, буд­то крас­ный шар. Ка­зачью фло­ти­лию разме­тало в раз­ные сто­ро­ны; чай­ки по­те­ря­ли друг дру­га из ви­ду.

На ата­манс­кой чай­ке греб­цы вы­би­лись из сил, по­ло­жи­ли вес­ла; ее ка­ча­ло, бро­са­ло по вол­нам, как мя­чик; стар­ши­ны и ка­за­ки соб­ра­лись вок­руг ко­ше­во­го.

- Чудная по­го­да, ко­ше­вой батьку! - го­во­рил один курен­ной. - Ви­ди­мое на­ка­за­ние бо­жее! Бы­ла бы ту­ча, бу­ря, гром, дождь, мол­ния и про­чее - оно бы ни­че­го; а то ду­ет, бог зна­ет от­ку­да и за­чем?.. Ви­ди­мое на­ка­за­ние!

- Не при­ду­маю, чем прог­не­ви­ли бо­га, - от­ве­чал ко­ше­вой, - в цер­ковь мы хо­ди­ли, пос­ты дер­жим, возв­ра­ща­ем­ся с лы­царского под­ви­га: мно­го ист­ре­би­ли бу­сур­манс­ких го­лов, чтоб хрис­ти­анам бы­ло жить на све­те ши­ре. Крым дол­го нас не за­бу­дет!

- Так; а за­чем же он ду­ет так страш­но, и че­го ему хочетс­я?

- Я знаю, че­го ему хо­чет­ся, - пе­ре­бил корм­чий, - ему хо­чется греш­ной го­ло­вы; по­ка не ки­нем в мо­ре эту го­ло­ву, ве­тер не утих­нет. Пом­ню, дав­но, еще при Сте­па­не Ба­то­рии, бы­ло на нас та­кое по­пу­ще­ние; ки­ну­ли в во­ду греш­ни­ка - как сто баб про­шеп­та­ло: ра­зом утих­ло!

- Что ж! Од­но­му не шту­ка уме­реть для сла­вы и доб­ра все­му то­ва­рист­ву, - зак­ри­ча­ли ка­за­ки, па­дая на ко­ле­ни, - слу­шай, ко­ше­вой батьку, на­шу ис­по­ведь; чьи гре­хи больше, то­го и ки­дай в мо­ре.

- Погодите, - ска­зал вой­ско­вой пи­сарь Алек­сей-по­по­вич, - за­вя­жи­те мне, брат­цы, гла­за чер­ною ки­тай­кою, привесь­те к шее ка­мень и бро­сай­те в мо­ре. Я греш­ник: пусть я один по­гиб­ну за все слав­ное ка­зац­кое во­инст­во.

- Как? - за­го­во­ри­ли ко­ше­вой и ка­за­ки. - Ты свя­тое пись­мо чи­та­ешь, на­род на­уча­ешь на доб­ро; не­уже­ли ты греш­нее нас?

- Я луч­ше се­бя знаю, брат­цы-то­ва­ри­щи; тяж­ки мои гре­хи: я ушел из до­му, как вор, не прос­тил­ся с от­цовс­кою мо­гилою, бро­сил бес­по­мощ­ную ста­ру­ху ма­туш­ку… Слы­ши­те? Это не ве­тер во­ет: это она пла­чет о не­дос­той­ном сы­не!.. Не мо­ре кло­ко­чет - гре­мят ее прок­ля­тия на мою греш­ную го­лову. Не бу­ря по­ды­ма­ет тя­же­лые вол­ны - это вздо­хи мате­ри ко­леб­лют мо­ре!.. И ма­ло ли еще гре­хов на мне! Бе­рите, брат­цы, ка­мень и бро­сай­те ме­ня с ним.

Алексей-попович на­дел бе­лую ру­ба­ху, стал на ко­ле­ни и, раск­рыв цер­ков­ную кни­гу, на­чал мо­литься. А меж­ду тем ве­тер стал ути­хать. Ка­за­ки пе­рег­ля­ну­лись и зак­ри­ча­ли: "Чи­тай Алек­сей! Чи­тай! Твои мо­лит­вы спа­са­ют нас". Ско­ро ве­тер со­вер­шен­но стих; за­хо­дя­щее солн­це свет­ло и ра­достно гля­ну­ло па мо­ре; вол­ны улег­лись; чай­ки, как пти­цы, сле­те­лись со всех сто­рон по сиг­на­лу к лод­ке ко­ше­во­го и на ночь прис­та­ли от­дох­нуть к не­большо­му ост­ров­ку не­далеко от ли­ма­на. Сос­чи­та­ли лод­ки, лю­дей - и, к изумле­нию всех, не бы­ло ни­ка­кой по­те­ри. Тог­да с кри­ка­ми радо­сти под­ня­ли ка­за­ки на ру­ках Алек­сея, на­зы­вая его спаси­телем, а пос­ле ужи­на, за чар­кою вод­ки, тут же сло­жи­ли про пе­го пес­ню, ко­то­рая и до сих пор жи­вет в ус­тах укра­инских коб­за­рей и бан­ду­рис­тов:

На Чор­но­му мо­рi, на бi­ло­му кам­нi,

Ясненький со­кiл жа­лiб­но кви­лить, прок­ви­ляє, и проч.

Эта ду­ма да­же на­пе­ча­та­на меж­ду ук­ра­инс­ки­ми народны­ми­ пес­ня­ми, из­дан­ны­ми в 1834 го­ду Ми­ха­илом Максимо­вичем.

Я вам пе­ре­ве­ду ее, ес­ли хо­ти­те.

"На Чер­ном мо­ре, на бе­лом кам­не, яс­ный со­кол жа­лоб­но сто­нет. Сму­тен со­кол прис­тально смот­рит на Чер­ное мо­ре. Не доб­ро по­чи­на­ет­ся на мо­ре. На не­бе звез­ды по­туск­не­ли, пол­ме­ся­ца за­тя­ну­ло ту­ча­ми, а ни­зо­вый ве­тер бур­но шу­мит; а на мо­ре под­ни­ма­ют­ся суп­ро­тив­ные вол­ны, разбива­ют­ су­да ка­зачьи на три час­ти.

Одну часть по­нес­ли вол­ны в Агарс­кую зем­лю, дру­гую по­жрало ду­най­ское устье. А третья где? - то­нет в Чер­ном мо­ре.

При третьей час­ти был и Гриц­ко Збо­ровс­кий, ата­ман за­порожский, он по суд­ну хо­дит и го­во­рит: "Кто-то меж на­ми, па­ны, ве­ли­кий греш­ник; не­да­ром злая по­го­да так нас го­нит, на­ле­га­ет на нас. Ис­по­ве­дуй­тесь, па­ны, милосердно­му ­бо­гу. Чер­но­му мо­рю да мне, ва­ше­му кошев­ому, и бро­сайтесь в мо­ре, не гу­би­те ка­зац­ко­го вой­ска".

Казаки это слы­ша­ли, но все мол­ча­ли; ник­то за со­бою не знал гре­ха.

Тогда отоз­вал­ся вой­ско­вой пи­сарь, ре­ест­ро­вый ка­зак Алек­сей-по­по­вич пи­ря­тинс­кий. "Хо­ро­шо вы, брат­цы, сде­лаете, ког­да возьме­те ме­ня, за­вя­же­те гла­за, при­це­пи­те к шее ка­мень и бро­си­те в мо­ре; пусть я один по­гиб­ну, а ка­зацкого вой­ска не до­пу­щу до бе­ды".