Тут пош­ли тол­ки, пла­ны о бу­ду­щем, уве­ре­ния в люб­ви, клят­вы - сло­вом, пош­ли ре­чи длин­ные, длин­ные и очень бес­тол­ко­вые для вся­ко­го третьего в ми­ре, иск­лю­чая са­мых двух лю­бя­щих­ся. На­ко­нец, Алек­сей вдруг буд­то вз­дрогнул и то­роп­ли­во ска­зал:

- Пора нам ехать; ночь ко­рот­ка; чу­ешь, как ста­ло све­жо в па­лат­ке, ско­ро ста­нет рас­све­тать. Мне нельзя от­лу­читься, я те­бе дам в про­вод­ни­ки Ни­ки­ту: он че­ло­век доб­рый, лю­бит ме­ня и мне не из­ме­нит; бо­юсь только, что он пьян… Ну, пой­дем! Бо­же мой! Слы­шишь, кто-то раз­го­ва­ри­ва­ет за па­лат­кой?..

Марина мол­ча кив­ну­ла го­ло­вою.

- Да, раз­го­ва­ри­ва­ют; не бой­ся, это за­поз­да­лые гу­ля­ки, я сей­час про­го­ню их…

Алексей быст­ро рас­пах­нул по­лы па­лат­ки и ос­та­но­вил­ся: на дво­ре уж сов­сем рас­све­ло; пе­ред па­лат­кой сто­ит тол­па ка­за­ков.

- Что вам на­доб­но? - спро­сил Алек­сей.

- Власть твоя, пан пи­сарь, - от­ве­ча­ли ка­за­ки, - а так де­лать не го­дит­ся. Не­дол­го прос­то­ит на­ша Сечь, ког­да на­чальство са­мо ста­нет ру­гаться на­ши­ми за­ко­на­ми, ког­да…

- Убирайтесь, брат­цы, спать!.. Вы со вче­раш­не­го похме­лья…

- Дай гос­по­ди, чтоб это бы­ло с пох­мелья! Вот я со­рок лет жи­ву на Се­чи, а ни­ког­да с пох­мелья не гре­зи­лось та­кое, как на­яву со­вер­ша­ет­ся, - го­во­рил се­дой ка­зак,- как мож­но пря­тать в Се­чи жен­щи­ну? От жен­щи­ны и в раю че­ло­ве­ку житья не бы­ло; а пус­ти ее в Сечь…

- Жаль, что из мо­его ку­ре­ня вы­шел та­кой греш­ник! - ска­зал ку­рен­ной ата­ман. - Ис­по­кон ве­ку не бы­ло на Поповнче­ском ку­ре­не та­ко­го пят­на.

- Вишь, ка­кое без­за­ко­ние! - го­во­ри­ли мно­гие го­ло­са гром­че и гром­че. - Вот оно, не­чис­тое ис­ку­ше­ние! Вот си­дит она. Возьмем ее, хлоп­цы, да пря­мо к ко­ше­во­му

- Вы вре­те! - ска­зал Алек­сей. - Сту­пай­те по ку­ре­ням, а то вам ху­до бу­дет.

- Нет, нет! - кри­ча­ли ка­за­ки - Лы­ца­ри не врут; мо­жет, врут письмен­ные, в шко­ле вы­учи­лись; еще до рас­све­та нам ска­за­ли, что у пи­са­ря в па­лат­ке жен­щи­на, мы и собра­лись сю­да и слы­ша­ли ва­ши ре­чи, и ва­ши по­це­луи - все слы­ша­ли, и по­па приз­ва­ли…

- Так есть же, ко­ли так, у ме­ня в па­лат­ке жен­щи­на: она моя не­вес­та. Не хо­тел я ос­корб­лять то­ва­рист­ва и нару­шать Се­чи; че­рез час ее уже здесь бы не бы­ло, а те­перь ва­ша ру­ка не кос­нет­ся ее чис­той, не­по­роч­ной; раз­ве труп ее и мой вмес­те вы по­лу­чи­те…

Алексей об­на­жил саб­лю.

- Стой, сын мой! - зак­ри­чал го­лос свя­щен­ни­ка, выходив­шего из тол­пы. - В без­за­ко­ни­ях за­чат еси и во гре­ха ро­жден ты, яко че­ло­век; не при­бав­ляй но­вой тя­жес­ти на со­весть. Прочь ору­жие! Сми­рись, греш­ник, пе­ред кре­стом и рас­пя­тым на нем.

Священник под­нял крест; ка­за­ки сня­ли шап­ки, Алек­сей бро­сил саб­лю и стал на ко­ле­ни.

- Так, сын мой, по­ко­рись бо­гу и за­ко­нам; бе­ри свою неве­сту и пой­дем на суд ко­ше­во­го и все­го то­ва­рист­ва. Не троньте его, братья, он сам пой­дет.

- Пойдем, - твер­до ска­за­ла Ма­ри­на, вы­хо­дя из па­лат­ки, - пой­дем, мой ми­лый; на­ша лю­бовь чис­та, бог ви­дит ее и спа­сет нас.

И, ок­ру­жен­ные ка­за­ка­ми, Алек­сей и Ма­ри­на пош­ли за свя­щен­ни­ком к став­ке ко­ше­во­го.

Строго при­нял ко­ше­вой весть о прес­туп­ле­нии войсково­го­ пи­са­ря, сей­час же соб­рал ра­ду (со­вет), и, нес­колько ча­сов спус­тя, Алек­сей и Ма­ри­на бы­ли осуж­де­ны на смерт­ную казнь. Из ува­же­ния к зас­лу­гам пи­са­ря сде­ла­ли ему снисхо­ждение: поз­во­ли­ли уме­реть вмес­те с Ма­ри­ною. В Се­чи не наш­лось ка­за­ка, ко­то­рый бы ре­шил­ся каз­нить жен­щи­ну.

- Нет ли где та­та­ри­на? - спро­сил ко­ше­вой.

- Известно, мы не бе­рем в плен этой сво­ло­чи, - от­ве­ча­ли ему, - а сот­ник Бу­ла­ный, ко­то­рый те­перь жи­вет зимовни­ком, вес­ною пой­мал на охо­те отс­та­ло­го та­та­ри­на й заса­дил его мо­лоть в жер­но­вах ку­ку­ру­зу (ма­ис), так раз­ве при­вести это­го та­та­ри­на, ко­ли он не за­мо­лол­ся уже до смер­ти.

Послали за та­та­ри­ном, казнь отс­ро­чи­ли до завт­ра, а пре­ступников по­са­ди­ли под ка­ра­ул в руб­ле­ную из­бу с же­лезными ре­шет­ка­ми на ок­нах.

Отакий то Пе­ре­бен­дя

Старий та хи­мер­ний!

Заспiває ве­сiльної,

А на жур­бу звер­не.

Т. Шев­чен­ко

У за­по­рож­цев был обы­чай дос­тав­лять прес­туп­ни­кам пе­ред ка­зи­ию все­воз­мож­ные удо­вольствия. Вкус­ные куша­нья и до­ро­гие на­пит­ки бы­ли при­не­се­ны к обе­ду Алек­сею и Ма­ри­не; но они не тро­ну­ли их и груст­но си­де­ли, по вре­менам взгля­ды­ва­ли друг на дру­га и, с ка­кою-то бешен­ою ра­достью улы­ба­ясь, сжи­ма­ли друг дру­га в объяти­ях. Но вот уже солн­це кло­нит­ся к за­па­ду; в воз­ду­хе ста­ло про­хладнее; тол­пы ка­за­ков, шум­но раз­го­ва­ри­вая, бро­ди­ли меж­ду ку­ре­ня­ми; вда­ле­ке на­иг­ры­ва­ла бан­ду­ра пля­со­вую пес­ню, слы­шал­ся то­пот раз­гульно­го тре­па­ка, нес­лись не­яс­ные сло­ва пес­ни:

- и уси­лен­ный тре­пак заг­лу­шал окон­ча­тельные сло­ва. С дру­гой сто­ро­ны слы­ша­лись тор­жественные, про­тяж­ные ак­кор­ды, и чис­тый мужественны­й го­лос пел:

Народ кру­гом слу­шал пес­ню о храб­ром вой­ско­вом писар­е, - а сам пи­сарь, при­го­во­рен­ный к смер­ти, за­дум­чи­во сто­ял у ре­шет­ки и, слу­шая хва­леб­ную пес­ню, груст­но гля­дел на солн­це, иду­щее к за­па­ду. Рез­вая лас­точ­ка вы­со­ко ре­яла в воз­ду­хе, ве­се­ло ще­бе­та­ла и, спус­ка­ясь к зем­ле, ви­лась око­ло тюрьмы; не­да­ле­ко пе­ред ок­ном на ста­рой кры­ше вы­тя­ги­вал­ся оди­но­кий то­щий сте­бель ка­кой-то трав­ки; он скво­зил­ся, блес­тел от кос­вен­ных лу­чей солн­ца и, ко­леб­ле­мый ве­чер­ним ве­тер­ком, ти­хо нак­ло­нял­ся к тюрьме, буд­то про­ща­ясь с зак­лю­чен­ны­ми. На гла­зах Алек­сея по­ка­за­лись сле­зы.

- О, не гля­ди так груст­но, мой ми­лый! - го­во­ри­ла Ма­ри­на, ло­мая свои бе­лые ру­ки. - Твоя тос­ка раз­ры­ва­ет мое серд­це! Я, не­ра­зум­ная, до­ве­ла те­бя до смер­ти… знаю, что ты ду­ма­ешь.

- Полно, Ма­ри­на! Пе­рес­тань кру­чи­ниться; не зна­ешь ты мо­их тяж­ких дум.

- Знаю, знаю! Про­щай, ты ду­ма­ешь, яс­ное солн­це, завт­ра не я уже ста­ну гля­деть на те­бя! Завт­ра в это вре­мя ве­се­лая лас­точ­ка ста­нет петь и ле­тать, как и се­год­ня, и спо­кой­но ус­нет ве­че­ром в сво­ем гнез­дыш­ке, да и эта хи­лая трав­ка завт­ра бу­дет еще ко­ле­баться на божьем све­те, и какой-ни­будь за­лет­ный жу­чок по­се­тит ее, оди­но­кую, а ме­ня уже не бу­дет! Не ста­нет мо­ло­до­го удальца; бу­дет меньше на све­те од­ним доб­рым ка­за­ком, и нап­рас­но во­ро­ной конь ста­нет ждать к се­бе хо­зя­ина - не при­дет больше хо­зя­ин! Дру­гой гос­по­дин ся­дет на ко­ня! Зак­ро­ют­ся, ты ду­ма­ешь, мои свет­лые очи! Сор­вет хищ­ный во­рон чуб с мо­ей буй­ной го­ло­вы и совьет из не­го гнез­до для сво­их де­тей!.. - Рыдан­ия пре­рвали сло­ва Ма­ри­ны.

- Бог с то­бой, моя лас­точ­ка! Что за чер­ные мыс­ли при­шли к те­бе? Ви­дит бог, я не ду­мал это­го.

- Знаю, ты ду­мал, к че­му до­ве­ла лю­бовь на­ша? Что из нее выш­ло, кро­ме пе­ча­ли и нес­частья?.. Алек­сей, мой нена­глядный со­кол! Раз­ве я хо­те­ла это­го? Я нес­ла к те­бе мою чис­тую лю­бовь, мое не­по­роч­ное серд­це, а при­нес­ла - смерть!.. Завт­ра мы ум­рем, гак возьми се­год­ня мою чи­стую лю­бовь… Пос­лу­шай, - ше­по­том про­дол­жа­ла Ма­ри­на, роб­ко ози­ра­ясь, - ско­ро бу­дет ночь; про­жи­вем ее как ни­когда не жи­ли, а завт­ра пос­ме­ем­ся над людьми; они хо­тят каз­нить лю­бов­ни­ков, им за­вид­на чис­тая лю­бовь на­ша - пус­кай каз­нят суп­ру­гов… Бу­дем знать, за что ум­рем!