Тiлько бог святий знає,

Що Хмельницький ду­має, га­дає

Малороссийская на­род­ная ду­ма

Встало ут­ро, ти­хое, свет­лое, ра­дост­ное, на вос­то­ке пока­залось солн­це, и навст­ре­чу ему под­ня­лись жа­во­рон­ки с ши­рокой сте­пи, взви­лись вы­со­ко под чис­тое не­бо, за­пе­ли звон­кую при­ветст­вен­ную пес­ню; в са­дах отоз­ва­лась ку­кушка, зас­вис­те­ла ивол­га; бе­лый аист, дре­мав­ший над гнез­дом на кров­ле ха­ты, за­ки­нул за спи­ну го­ло­ву и, гром­ко щел­кая но­сом, мед­лен­но при­под­нял ее и опус­тил до са­мо­го гнез­да, буд­то при­ветст­вуя этим нас­ту­па­ющий день, по­том рас­пус­тил свои ши­ро­кие бе­лые крылья, при­под­нял их квер­ху, слов­но ру­ки, и плав­но от­де­лил­ся от кры­ши вольны­ми кру­га­ми, по­ды­ма­ясь все вы­ше и вы­ше, с любов­ью пос­мат­ри­вая на зем­лю, на де­тей сво­их, про­тя­нув­ших к не­му из гнез­да шеи. Был ве­сел бо­жий мир, а в Се­чи нерад­остно встре­ча­ли свет­лое ут­ро, смут­но, уг­рю­мо схо­дил­ся на­род на пло­щадь; на пло­ща­ди про­ха­жи­вал­ся ря­бой уз­коглазый та­та­рин, в крас­ной ру­ба­хе с ко­рот­ки­ми рукавами­, в крас­ной шап­ке; ли­цо та­та­ри­на бы­ло блед­но, из­му­че­но, но жи­лис­тые ру­ки лег­ко по­во­ра­чи­ва­ли, иг­ра­ли то­по­ром. По вре­ме­нам та­та­рин ды­шал на свет­лое, ост­рое его лез­вие и вни­ма­тельно смот­рел, как сбе­га­ло с не­го лег­кое об­лач­ко, на­ве­ян­ное ды­ха­ни­ем, или ос­то­рож­но тро­гал пальцем ост­рие, при­чем злая, мгно­вен­ная, не­уло­ви­мая улыб­ка быст­ро мелька­ла на уз­ких, плот­но сжа­тых гу­бах му­сульма­ни­на. Ка­за­ки с през­ре­ни­ем от­во­ра­чи­ва­лись от та­та­ри­на, да­же ски­ды­ва­ли и бро­са­ли на зем­лю жу­па­ны, до ко­то­рых он слу­чай­но дот­ра­ги­вал­ся.

Перед тюрьмою ви­лась и ще­бе­та­ла вче­раш­няя лас­точ­ка; как и вче­ра, ти­хо ко­ле­ба­лась на кры­ше оди­но­кая трав­ка, в тюрьме Алек­сей и Ма­ри­на сто­яли на ко­ле­нях пе­ред ико­ною и мол­ча слу­ша­ли нас­тав­ле­ния свя­щен­ни­ка. Но вот по­слышался на пло­ща­ди глу­хой гром ли­тавр.

- Пора, де­ти! - крот­ко ска­зал свя­щен­ник. - Го­то­вы ли вы?

Заключенные взгля­ну­ли друг на дру­га, по­том на об­раз, пе­рек­рес­ти­лись, креп­ко об­ня­лись и ти­хо выш­ли из тюрь­мы за свя­щен­ни­ком, че­ты­ре во­ору­жен­ные ка­за­ка шли за ни­ми. Кру­гом бес­чувст­вен­но гля­де­ли су­ро­вые ли­ца запо­рожцев, по­рою с со­жа­ле­ни­ем ки­вал в тол­пе чер­ный чуб, по­рою ска­ты­ва­лась по се­дым усам ста­ри­ка блес­тя­щая сле­за, но ста­рик сей­час же спе­шил ска­зать "Экие ово­да! Хва­тил за ухо, слов­но со­ба­ка, да­же сле­зы по­ка­ти­лись".

Перед церьковью Пок­ро­ва Алек­сей и Ма­ри­на упа­ли ниц, мо­лясь со сле­за­ми, по­том вста­ли, отер­ли сле­зы и бод­ро, сме­ло по­дош­ли к под­мост­кам, на ко­то­рых сто­ял страш­ный та­та­рин, с то­по­ром в ру­ках, в крас­ной ру­ба­хе.

- Христианские ду­ши! - за­ме­ча­ли в тол­пе.

- Характерные ду­ши! - го­во­ри­ли дру­гие. Пло­щадь бы­ла бит­ком на­би­та на­ро­дом; не­ку­да бы­ло яб­ло­ку упасть, как го­во­рил Ни­ки­та. Про­тив под­мос­ток, где был палач-татари­н, сто­ял на воз­вы­ше­нии ко­ше­вой, ок­ру­жен­ный стар­ши­ми; в тол­пе на­ро­да, у са­мых под­мос­ток, был Ни­ки­та Гля­дя на Ни­ки­ту, мож­но бы­ло по­ду­мать, что он для бод­рос­ти в та­ком пе­чальном слу­чае спо­за­ран­ку был пьян. Он сто­ял как-то стран­но, пе­ре­ми­на­ясь с но­ги на но­гу, точ­но школьник, пос­тав­лен­ный че­ло­ве­ко­лю­би­вым пе­да­го­гом на го­рох на ко­ле­ни; его гла­за страш­но свер­ка­ли и хло­па­ли, он по вре­менам, нак­ло­ня­ясь к сво­ему то­ва­ри­щу, за­ку­тан­но­му в ко­бе­няк, [12] та­инст­вен­но шеп­тал­ся, гром­ко каш­лял и са­мо­до­вольно опус­кал ру­ки в бес­ко­неч­ные кар­ма­ны сво­их ши­ро­ких ша­ро­вар.

Осужденные, по­до­шед к под­мост­кам, низ­ко поклони­лись ко­ше­во­му и все­му на­ро­ду. Пе­ред ни­ми бы­ла малень­кая пло­щад­ка. В это вре­мя Ни­ки­та зна­чи­тельно пос­мот­рел на сво­его то­ва­ри­ща, за­ку­тан­но­го в ко­бе­няк, миг­нул ему усом и на­ко­нец толк­нул лок­тем под бок; то­ва­рищ сто­ял, как ста­туя.

- Вот, брат­цы… - на­чал бы­ло Ни­ки­та, но вдруг за­молк: его мол­ча­ли­вый то­ва­рищ ров­ным ша­гом выс­ту­пил на пло­щадку, пок­ло­нил­ся на­ро­ду, снял шап­ку и спус­тил с плеч ко­бе­няк. На­род с ужа­сом по­дал­ся в сто­ро­ны: на пло­щад­ке сто­яла жен­щи­на.

- Урожай на баб в это ле­то! - за­ме­тил кто-то в тол­пе.

Бледная, дро­жа­щая сто­яла эта жен­щи­на, рас­пус­тив по пле­чам длин­ные каш­та­но­вые ко­сы, ти­хо по­ве­ла гла­за­ми над пло­щадью и ос­та­но­ви­лась на Алек­сее. Вмиг ще­ки ее вспых­ну­ли, гла­за заб­лис­та­ли, ру­ки вы­тя­ну­лись, и твер­дым го­ло­сом ска­за­ла она "Во­лею или не­во­лею я возьму у смер­ти Алек­сея-по­по­ви­ча; пус­кай на ме­ня па­дут гре­хи его, я от­ве­чу за них бо­гу. Алек­сей! Об­ни­ми ме­ня, же­ну твою".

- Ай да Татьяна! - ска­зал в тол­пе мо­ло­дой ка­зак и все утих­ло.

В ка­кой-то тор­жест­вен­ной кра­со­те сто­яла пе­ред Алексе­ем Татьяна, соз­нав в ду­ше всю це­ну сво­ей зас­лу­ги пе­ред лю­би­мым че­ло­ве­ком, ее гла­за блес­те­ли, ще­ки горел­и, пол­ная, круг­лая грудь вы­со­ко по­ды­ма­лась.

Алексей мол­чал, тол­па при­та­ила ды­ха­ние.

- Хочешь ли ты, вмес­то пла­хи, об­ру­читься со мною? - спро­си­ла Татьяна; но уже го­лос ее дро­жал, преж­няя блед­ность быст­ро сго­ня­ла с ли­ца ру­мя­нец.

Алексей пог­ля­дел на Татьяну, по­дал Ма­ри­не ру­ку - и твер­до взо­шел на под­мост­ки. Ни­ки­та плю­нул и мах­нул обе­ими ру­ка­ми; Татьяна, ша­та­ясь, упа­ла на зем­лю.

- Молодец! От­ка­зал­ся! - раз­да­ва­лось в тол­пе. - Характер­но­, черт возьми! И по­га­ная Татьяна хо­те­ла его взять му­жем! Хо­те­ла из­вес­ти доб­рую ду­шу! Вон ее, сквер­ную ба­бу! Го­ни­те ее пал­ка­ми, ко­ли не хо­чет про­гу­ляться меж­ду не­бом и зем­лею…

И с нас­маш­ка­ми и толч­ка­ми тол­па пе­ре­да­ва­ла с рук на ру­ки Татьяну. На пло­ща­ди под­нял­ся шум и го­вор. Уж не вид­но ста­ло Татьяны, а тол­па все еще вол­но­ва­лась и толь­ко за­молк­ла, ког­да ко­ше­вой взмах­нул бу­ла­вою.

- Тише! - раз­да­лось в тол­пе. - Ко­ше­вой про­сит сло­ва

- Войсковый пи­сарь Алек­сей-по­по­вич на­ру­шил за­ко­ны на­ше­го то­ва­рист­ва, - ска­зал ко­ше­вой, - это ве­до­мо?

- Ведомо,ведомо!

- Старшины вой­ско­вые и ра­да при­су­ди­ла его, Алек­сея, с его ис­ку­си­те­лем, Ма­ри­ною, ли­шить жи­во­та, хоть Алек­сей и вер­но слу­жил вой­ску и ни в ка­кие ху­до­жест­ва не мешал­ся - да за­кон ве­лит.

Народ мол­чал.

- Что же вы, па­ны то­ва­рист­во, сог­лас­ны?

- Делать не­че­го, ко­ли за­кон ве­лит, - уг­рю­мо от­ве­ча­ли ка­заки.

- Хорошо, хлоп­цы! Зна­ме­ни­тые лы­ца­ри вы ес­те! За­кон преж­де все­го, а там уже про­чее. За­чем же мы до сих пор без­за­кон­но пос­ту­па­ли с на­шим вой­ско­вым пи­са­рем? Да­же сам я, ка­юсь в гре­хе сво­ем, и я пос­ту­пил без­за­кон­но.

- Не зна­ем, батьку.

- А я так знаю. Не сле­ду­ет ли вся­ко­му че­ло­ве­ку на­ше­го то­ва­рист­ва да­вать бла­го­род­ное лы­царс­кое проз­ви­ще?

- Следует, сле­ду­ет! Как же без это­го?.

- Сами го­во­ри­те; а ка­кое дос­той­ное лы­царс­кое проз­ви­ще да­ли вы сво­ему соб­ра­ту Алек­сею-по­по­ви­чу?

- Какое?.. Ка­кое?.. Из­вест­но ка­кое - по­по­вич.

- Ведь с этим проз­ви­щем при­ехал он из гет­ман­щи­ны; да это не проз­ви­ще: ма­ло ли у нас есть по­по­ви­чей, а все они ти­ту­лу­ют­ся по-лы­царс­ки: вот пе­ред на­ми Ла­поть, вот Чу­барый.

- Вот и я, Мак­сим-по­по­вич из Чи­ги­ри­на, - отоз­вал­ся один ка­зак, - а зо­вут ме­ня Не­до­ед­ком, и за то спа­си­бо.

- Тши!..

- Не ши­кай­те, брат­цы! - про­дол­жал ко­ше­вой. - Не переби­вайте хо­ро­шей ре­чи вольно­го ка­за­ка; ка­зак во­лен гово­рить тол­ко­вые ре­чи. Так вот вам и Не­до­едок, вот Бре­хун, вот Бро­дя­га, а все они суть по­по­ви­чи! И как дано им но­сить доб­рые име­на, и, пос­мот­ри­те, как ве­се­ло гля­дит на них солн­це, от­то­го что они за­кон­но жи­вут на све­те.