Там ро­ди­лась, гар­цо­ва­ла

Козацькая во­ля,

Там шлях­тою, та­та­ра­ми

Засiвала по­ле,

Засiвала тру­пом по­ле,

Поки не ос­ти­ло

Лягла спо­чить а тим ча­сом

Виросла мо­ги­ла.

Т. Шев­чен­ко

…

Cher amant, J'ai ve­cu po­ur t'aimer, et je me­urs en t'fi­man.

….

Je les ai to­us per­dus… je n'ai plus qu'a mo­urir.

Gilbert [13]

Когда уехал ко­ше­вой и стар­ши­ны, Алек­сей с Ма­ри­ною, упав на ко­ле­ни, по­мо­ли­лись бо­гу, об­ня­лись и по­еха­ли на зи­мов­ник ста­ро­го Касьяна И вот они од­ни в чис­той сте­пи; Сечь уже скры­лась из ви­ду; кру­гом зе­ле­ная пус­ты­ня - только зем­ля да не­бо; по зем­ле се­реб­рис­тою вол­ною, слов­но мо­ре, лос­нит­ся ко­выль, ког­да ве­тер слег­ка его заволну­ет­; на не­бе го­рит оди­но­кое солн­це. Ти­хо, пус­то… но на­шим пу­те­шест­вен­ни­кам степь не ка­за­лась пус­ты­нею: их ду­ши бы­ли пол­ны внут­рен­нею жизнью, серд­ца близ­ко би­лись друг под­ле дру­га; им улы­бал­ся бо­жий мир, и они улыба­лись, гля­дя на не­го, и, ос­та­нав­ли­вая друг на дру­ге взо­ры, по­жи­ма­ли ру­ки, как бы ста­ра­ясь уве­риться, не сон ли это? Счастье бы­ло слиш­ком ве­ли­ко, слиш­ком неожид­анно..

На да­ле­ком го­ри­зон­те по­ка­за­лась чер­ная точ­ка; она, ка­залось, не рос­ла, не ума­ля­лась, не дви­га­лась в сто­ро­ны.

- Уж не во­рог (враг) ли это? - ска­зал Алек­сей. - Только быть не мо­жет.

- Куст или ка­мень, - от­ве­ча­ла Ма­ри­на.

- Сколько я пом­ню, здесь не­от­ку­да взяться ни кус­ту, ни кам­ню. Впро­чем, пос­мот­рим, - при­ба­вил Алек­сей, остано­вил ко­ня, под­нес к гла­зам на­гай­ку и, при­щу­ря ле­вый глаз, дол­го смот­рел вдаль пра­вым че­рез на­гай­ку.

- А что? - спро­си­ла Ма­ри­на, ког­да Алек­сей, опус­кая на­гайку, сом­ни­тельно по­жал пле­ча­ми.

- Не при­бе­ру тол­ку что, а что-то жи­вое; как ни прице­люсь вер­но на­гай­кою - схо­дит нем­но­го в сто­ро­ны с на­гайки. От­че­го ж оно не едет к нам, не ухо­дит от нас?

- Может быть, орел те­ре­бит зай­ца.

- Похоже на это; при­едем бли­же, уви­дим. Чем бо­лее подъезжа­ли они к нез­на­ко­мо­му пред­ме­ту, тем бо­лее точ­ка уве­ли­чи­ва­лась, яс­нее обоз­на­ча­лись фор­мы пред­ме­та, и ско­ро лег­ко мож­но бы­ло раз­ли­чить сто­ящую ло­шадь и воз­ле нее в тыл че­ло­ве­ка, при­пав­ше­го над чем-то на коле­ни. Че­ло­век был в од­них ша­ро­ва­рах и ру­ба­хе; курт­ка и чер­кес­ка ле­жа­ли в сто­ро­не, бро­шен­ные на тра­ву, за­су­чив ру­ка­ва по ло­коть, ка­за­лось, он что-то свя­зы­вал или развя­зывал и так был за­нят, что не слы­шал, ког­да его ло­шадь, за­ви­дя сто­рон­них, чут­ко вып­ря­ми­ла уши, вы­тя­ну­ла шею и зар­жа­ла впол­го­ло­са; он тог­да только обер­нул свою го­ло­ву, ког­да Алек­сей был от не­го в двух ша­гах.

- Никита! - зак­ри­чал Алек­сей.

- Да, Ни­ки­та! Хо­ро­шо те­бе го­во­рить! Пос­мот­ри, вот твоя ра­бо­та. - При этом он встал, дер­жа в ру­ках ок­ро­вав­лен­ный нож, и по­ка­зал им на ле­жав­шую мерт­вую жен­щи­ну.

- Бедная Татьяна! Не­уже­ли ты ее за­ре­зал, Ни­ки­та?

- По ре­чам вид­но гет­ман­ца! Пря­мой за­по­ро­жец не ска­жет это­го. Ни­ки­та тур­ка ре­жет, та­та­ри­на ре­жет, жи­да ре­жет и вся­кую нех­ристь, а баб не ста­нет ре­зать; ты убил ее своим­и быст­ры­ми оча­ми, да чер­ны­ми бро­вя­ми, да слад­кою ре­чью!.. Ду­ра бы­ла по­кой­ни­ца - и все тут… А по­ду­ма­ешь - и я ду­рак.

- Бог с то­бою!..

- Бог со мною, всег­да со мною, от­то­го, что я христи­анский лы­царь, а все-та­ки моя прав­да: глу­по я сде­лал, что по­ехал к Вар­ке в ши­нок; ду­мал-то ра­зум­но, а выш­ло глу­по - ду­мал те­бя спас­ти, Алек­сей, а по­гу­бил доб­рую ба­бу!.. Я, ви­дишь, как ус­лы­шал от па­нот­ца (свя­щен­ни­ка), что есть спо­соб те­бя выз­во­лить от смер­ти, и по­ехал на­роч­но к Вар­ке в ши­нок, от­вел в сто­ро­ну Татьяну и рас­ска­зал ей, в ка­кой ты ока­зии на­хо­дишься; гля­жу, она поб­лед­не­ла, бед­ная, как по­лот­но: вер­но, ду­шою по­чу­яла близ­кий ко­нец. Я ви­жу, что раз­жа­ло­бил Татьяну, и стал про­сить ее: спа­си, дес­кать, вой­ско­во­го пи­са­ря, ко­ли ме­ня лю­бишь; че­рез те­бя, го­во­рю, про­пал ста­рый пи­сарь - пусть же че­рез те­бя мо­ло­дой по­жи­вет на све­те Как ки­нет­ся она мне на шею, как ста­ла це­ло­вать ме­ня, и го­во­рит: я те­бя те­перь так лю­блю, Ни­ки­та, как ни­ког­да не лю­би­ла; ты мой и та­кой и эта­кой; я пой­ду на Сечь, выр­ву Алек­сея из рук смер­ти, ей­-богу, выр­ву! И опять ки­ну­лась це­ло­вать, мне да­же ста­ло как-то нем­но­го нес­по­кой­но, что дев­ка так ме­ня лю­бит, а бу­дет тво­ей же­ной.. Я ку­тил всю ночь, при­ки­нул­ся пья­ным, ос­та­вил в шин­ке все крымс­кое зо­ло­то, а спо­ил с ног и сво­его то­ва­ри­ща Бу­рульку, и Вар­ку, и ее пле­мян­ниц, и пос­ле по­лу­но­чи по­ехал до­мой; я по­дож­дал нем­но­го в до­ли­не, не­да­ле­ко от бал­ки [14] Татьяны; она ско­ро при­еха­ла ко мне на Бу­рульки­ной ло­ша­ди и в его ко­бе­ня­ке; мы пос­ка­ка­ли и к ут­ру бы­ли на пло­ща­ди у под­мост­ков, где гу­лял не­вер­ный та­та­рин, нах­ва­ля­ясь на твою кре­ще­ную го­ло­ву. Что бы­ло пос­ле, ты сам зна­ешь. Эх, бед­няж­ка! Вишь, как ее вы­тя­ну­ло! Жаль!.. Ве­се­лая бы­ла Татьяна!

- Зачем же те­перь ты здесь? Что ты де­лал с нею?

- А что ж? Раз­ве грех по­мочь хрис­ти­анс­кой ду­ше? Покой­ница хоть бы­ла ба­ба, да все-та­ки хрис­ти­ан­ка. Ви­дит бог, как жал­ко мне ста­ло, ког­да пог­на­ли ее хлоп­цы вон из Се­чи, хоть я и сме­ял­ся над нею с дру­ги­ми и тю­кал из полит­ики, как на бе­ше­ную со­ба­ку. Хо­ро­шо еще, что на Се­чи бы­ло мно­го зна­ко­мых по­кой­ни­це меж­ду мо­ло­ды­ми ка­заками, те ее кое-как за­щи­ти­ли: ок­ру­жат, буд­то тол­ка­ют, а са­ми все дальше да дальше вы­во­дят из Се­чи, а то ста­ри­ки уколоти­ли­ бы ее в смерть. Сна­ча­ла бед­ная Татьяна шла пошатыв­аясь, спо­ты­ка­лась нем­но­го, от­ду­ва­лась на сто­ро­ны, вороч­ая го­ло­вою, буд­то че­ло­век, только что вынырнувши­й из во­ды, а по­том ни­че­го, обош­лась, поп­ри­вык­ла; ко­го и са­ма тол­ка­ет, ко­го ру­га­ет, ко­му язык по­ка­жет, так что всех раз­веселила. Вы­ве­ли мы ее за во­ро­та Се­чи и ска­за­ли. "Уби­райся те­перь на все че­ты­ре сто­ро­ны, те­перь твоя во­ля".

- Вот вам за тру­ды, - ска­за­ла Татьяна и плю­ну­ла нам по­чти в гла­за и по­бе­жа­ла в степь.

Из по­ли­ти­ки нельзя ни­ко­му бы­ло про­во­жать ее, да при­том все то­ро­пи­лись на пло­щадь уз­нать, что там де­ла­ет­ся. А ког­да я уви­дел, что де­ло пош­ло хо­ро­шо и те­бя по­ве­ли вен­чать с Ма­ри­ною, то и по­ду­мал: те­перь Чай­ковс­ко­му и черт не брат, раз­ве од­на с ним бе­да бу­дет - что ба­ба по­виснет на шее, а те­перь, по­ка на­род шу­мит и тол­пит­ся воз­ле церк­ви, ме­ня ник­то не за­ме­тит, по­еду, про­ве­даю Татья­ну, сел на ко­ня, мах­нул по све­же­му сле­ду, как со­ба­ка за зай­цем - и на­шел ее здесь.

- Мертвую?

- Как бы не мерт­вую! Жи­ве­хонькую! Луч­ше бы мерт­вую зас­тал, а то си­дит на тра­ве, за­ду­ма­лась и смот­рит на мед­ный ду­кат, что ви­сел у ней на шее вмес­те с крес­ти­ком.

- Здравствуй, Татьяна! - ска­зал я. - Жда­ла ме­ня?

- Здравствуй, Ни­ки­та, - от­ве­ча­ла она, - и не ду­ма­ла ждать!

- Вот те­бе и раз! За­чем ты си­дишь тут, дур­ная ба­ба?

- Бежала, Ни­ки­та, - го­во­рит она, - ус­та­ла, очень ус­та­ла, но­ги под­ко­си­лись, се­ла от­дох­нуть А ты за­чем тут ез­дишь, дур­ной ка­зак?

- Вольному ка­за­ку ник­то не зап­ре­тит ез­дить, где ему хо­чется. Я при­ехал те­бя про­ве­дать, моя уточ­ка, да при­вез те­бе хо­ро­шую вес­точ­ку: наш Алек­сей жив, здо­ров и те­бе кла­няется.

- Неужели? - зак­ри­ча­ла она - Вы от­ня­ли его у ко­ше­во­го?.. Ай да мо­лод­цы за­по­рож­цы! Рас­ска­жи же пос­ко­рее, как это бы­ло