- Какая пыш­ная па­ни! - ска­зал Алек­сей, креп­ко об­ни­мая и це­луя свою же­ну.

- Ей-богу, так! Вот так! - го­во­рил Касьян, вхо­дя в светли­цу. - Гос­по­ди, ка­кая кра­са­ви­ца! И ка­зач­ком ты бы­ла прехо­рошенькая, а ка­зач­кою вдвое по­хо­ро­ше­ла!..

Не спи, ка­зак, во тьме ноч­ной:

Чеченец хо­дит за ре­кой!..

А. Пуш­кин

Ждали не­де­лю - нет вес­тей; прож­да­ли еще два дня, и Ка­сьян по­ехал в Луб­ны; выб­рал доб­ро­го ко­ня и лег­кое во­оружение, то есть саб­лю да па­ру пис­то­ле­тов, в га­ман [20] на­сы­пал мел­ко­из­ре­зан­ных ко­реш­ков ро­менс­ко­го тю­тю­ну, [21] по­ло­жил ку­сок ста­ли, но­вый кре­мень и су­хого тру­та, при­вя­зал за сед­лом не­большой ме­шо­чек под­жареного в мас­ле пше­на и по­ехал. Сбо­ры за­по­рож­ца не­дол­ги.

Теперь вы спо­кой­но еде­те за­по­рожс­ки­ми сте­пя­ми по глад­ким ши­ро­ким до­ро­гам, ко­то­рые, в су­хую по­го­ду, луч­ше и по­кой­нее всех шос­се в ми­ре; вас бес­по­ко­ят раз­ве су­слики, шны­ря­ющие бесп­рес­тан­но по­пе­рек до­ро­ги, или ве­ликаны ово­да, ко­то­рые, нас­ку­чив сно­вать на жа­ру над ло­шадьми, за­ле­та­ют под тень ко­ляс­ки и, мо­но­тон­но жуж­жа, са­дят­ся вам на нос. А в преж­ние вре­ме­на не то бы­ло: эти сте­пи, ни­ко­му не при­над­ле­жав­шие, слу­жи­ли аре­ною бес­престанным бо­евым схват­кам; тут на­езд­ни­ча­ли, молоде­чествовали по­лу­ди­кие на­ро­ды; в каж­дом ов­ра­ге на­доб­но бы­ло опа­саться за­са­ды, в каж­дом кус­те ра­ки­ты мож­но бы­ло по­доз­ре­вать скры­то­го вра­га, ко­то­рый, как змея пол­зая меж­ду тра­вою, смот­рит на вас зор­ки­ми оча­ми и в ти­ши­не на­тя­ги­ва­ет мет­кий лук или ве­дет за ва­ми вер­ное ду­ло вин­тов­ки, вы­жи­дая удоб­ной ми­ну­ты спус­тить ку­рок.

Первый день Касьян ехал до­вольно ве­се­ло, без­за­бот­но, на­пе­вал под нос пе­сен­ки, раз­го­ва­ри­вал с ко­нем, иног­да сры­вал мо­ло­дые по­бе­ги кат­ра­ну, [22] очень спо­кой­но опус­кал по­водья, ак­ку­рат­но сди­рал ко­жу с побе­га и ел, при­го­ва­ри­вая: "Хо­ро­ший кат­ран; не ду­ра­ки лошад­и, что так его лю­бят…" К но­чи Касьян, как опыт­ный ка­зак, при­нял свои ме­ры: въехал в глу­бо­кую до­ли­ну, ослаб­ил нем­но­го подп­ру­ги и пус­тил ко­ня пас­тись, но при­вязал на­пе­ред ко­нец длин­но­го ре­мен­но­го по­во­да (чумбур­а) к сво­ей ру­ке, рас­ки­нул на тра­ве бур­ку из овечьей шер­сти, из пре­дос­то­рож­нос­ти, чтоб не под­полз­ла ка­кая гадин­а, особ­ли­во та­ран­тул, ко­то­рый по инс­тинк­ту бо­ит­ся ове­чьей шерс­ти, да­же овечьего за­па­ха, буд­то зная, что ов­цы очень лю­бят ку­шать его соб­ра­тий, и ти­хо вздрем­нул, да­же не ку­ря труб­ки, чтоб ды­мом не нак­ли­кать бе­ды на свою го­ло­ву. Пе­ред све­том Касьян был уже на ко­не; но на этот раз что-то его бес­по­ко­ило: час­то он ози­рал­ся, час­то всмат­ри­вал­ся вдаль, час­то, ос­та­но­вясь про­тив вет­ра, рас­ши­рял нозд­ри, ню­хал воз­дух и прис­тально пос­мат­ри­вал на ро­сис­тую тра­ву: вид­но бы­ло, что его ду­ша чу­яла не­доб­рое. А кру­гом все бы­ло чис­то, ти­хо; ве­се­ло всхо­ди­ло сол­ныш­ко; доб­рый конь схва­ты­вал ми­мо­хо­дом цве­тис­тые вер­хуш­ки трав и прыс­кал, ког­да ро­са по­па­да­ла ему в нозд­ри.

Касьян уви­дел в сто­ро­не из­мя­тую тра­ву, слез с ло­ша­ди, дол­го рас­смат­ри­вал тра­ву, вор­ча "Так и есть, я так и ду­мал", по­том при­пал ухом к зем­ле, пос­лу­шал нем­но­го, сел на ло­шадь и, по­во­ро­ти ее кру­то на­ле­во, пом­чал­ся, как стре­ла. Прос­ка­кав нес­колько верст, Касьян опять по­ехал по пер­во­му нап­рав­ле­нию до­вольно спо­кой­но и око­ло по­лудня только сво­ро­тил нап­ра­во и сно­ва на­чал бес­по­кой­но ог­ля­ды­ваться по сто­ро­нам. Уже ве­че­ре­ло, до Днеп­ра оста­валось не­да­ле­ко, доб­рой ез­ды до но­чи - не больше, ког­да Касьян, ехав­ший круп­ною рысью, вдруг остановился,­ буд­то ока­ме­нел на мес­те, при­лег на шею ко­ня и вни­ма­тельно смот­рел на да­ле­кий, чуть ви­ди­мый вда­ли кур­ган. "Они! - ска­зал Касьян, сле­зая с ко­ня и ве­дя его в по­во­ду - Они, прок­ля­тые крым­цы! На­ши ни­ког­да по три че­ло­ве­ка не взъезжа­ют на кур­ган, у нас один ви­дит за тро­их, да те­перь и гет­ман­цам за­ка­за­но куч­кою въезжать для над­зо­ра Как бы пос­петь вов­ре­мя!" Спус­тясь в длин­ный, глу­бо­кий ов­раг, мо­жет быть, быв­ший ког­да-ни­будь ру­слом реч­ки, впа­давшей в Днепр, Касьян по­ехал вдоль овраг­а ров­ным ша­гом, но, сде­лав нес­колько верст, из пре­дос­то­рож­нос­ти слез с ко­ня, вы­шел, приг­нув­шись, из овраг­а, и, уви­дя нев­да­ле­ке кур­ган, по­полз к не­му, чтоб с вы­со­ты выс­мот­реть неприя­теля. Кур­ган был пок­рыт гу­стою, вы­со­кою тра­вою, на вер­шине его сто­яли нес­колько ни­зеньких кус­тов ракит­ы. Как прес­мы­ка­ющее, полз меж­ду тра­вою Касьян, бережн­о раз­водил в сто­ро­ны ру­ки, хваталс­я ими за тра­ву или упиралс­я в зем­лю и, ти­хо ше­ве­ля всем те­лом, буд­то рас­ка­чи­вая лод­ку, по­ды­мал­ся вы­ше. Након­ец, он всполз на са­мый верх кур­га­на, ос­та­ва­лось только разд­ви­нуть куст и ос­мот­реть ок­рест­ность, уже Касьян под­нял ру­ки - и ос­та­но­вил­ся, за­таил ды­ха­ние: за кус­том пос­лы­шал­ся шо­рох, зашевелилас­ь тра­ва и, вол­нис­то вытяг­иваясь, вы­полз­ла из под ра­ки­ты страш­ная змея; уви­дя че­ло­ве­ка, она быст­ро по­да­ла на­зад свою го­ло­ву, за­вилась в нес­колько ко­лец, сер­ди­то сверк­ну­ла гла­за­ми и, раск­рыв страш­ную пасть, про­тяж­но за­ши­пе­ла; но, вероятно­, бо­ясь под­ня­тых рук Касьяна, сильно отп­ря­ну­ла в сто­ро­ну и зас­кользи­ла, из­ви­ва­ясь, вниз по кур­га­ну. Ког­да скры­лась нез­ва­ная гостья, Касьян про­тя­нул к ра­ки­те ру­ки, но ед­ва кос­нул­ся вет­вей, они, буд­то по вол­шеб­но­му ма­но­ве­нию, са­ми разд­ви­ну­лись, и меж­ду ни­ми яви­лась го­лова та­та­ри­на, ее уз­кие гла­за на рас­сто­янии нес­кольких верш­ков пря­мо ус­та­ви­лись про­тив глаз Касьяна Та­та­рин, в свою оче­редь, вид­но, за­ме­тив­ший из­да­ли кон­но­го Касья­на, опа­сал­ся за­са­ды и то­же полз на кур­ган выс­мат­ри­вать неп­ри­яте­ля.

Несколько мгно­ве­ний вра­ги бы­ли не­под­виж­ны, как бы об­ду­мы­вая, что на­чать им, по­том страш­но об­ме­ня­лись взо­ра­ми, про­ник­ну­ты­ми глу­бо­кой не­на­вистью, ли­ца их су­дорожно иск­ри­ви­лись, и вдруг, буд­то по ко­ман­де, ра­зом и Касьян и та­та­рин схва­ти­ли друг дру­га за гор­ло, мол­ча, не при­по­ды­ма­ясь от зем­ли, из опа­се­ния отк­рыться вра­гам, сжа­ли они друг дру­га жи­лис­ты­ми ру­ка­ми, но та­та­рин был ес­ли не сла­бее, то лег­че Касьяна, от­то­го пос­лед­ний, осу­нувшись вниз, ув­лек за со­бой та­та­ри­на, и они клуб­ком ска­тились с кур­га­на. Жес­то­ка бы­ла борьба их, без зву­ка, без сто­на, они жа­ли друг дру­га объяти­ями смер­ти, грыз­лись зу­ба­ми, как сви­ре­пые зве­ри, за­хо­дя­щее солн­це по време­нам ос­ве­ща­ло то глад­ко выб­ри­тую го­ло­ву та­та­ри­на, то чу­батую за­по­рож­ца: они по­пе­ре­мен­но по­ды­ма­лись квер­ху, каж­дый раз страш­нее, ужас­нее, об­ли­тые кровью, обрыз­ганные пе­ною. На­ко­нец, Касьяну уда­лось дос­тать из-за са­пога ши­ро­кий нож: это по­ло­жи­ло ко­нец борьбе.

"Сейчас смерк­нет­ся, - ду­мал Касьян, от­хо­дя от зарезан­ного та­та­ри­на и спус­ка­ясь в ов­раг, - вра­ги кон­ные раньше ме­ня бу­дут у Днеп­ра, хоть я и ко­нем по­еду, да конь бу­дет еще сту­чать ко­пы­та­ми по сте­пи и ме­ня вы­даст. Пло­хо! На­добно зас­та­вить их про­гу­ляться в дру­гую сто­ро­ну."

Потом нас­ко­ро, из сво­его ко­бе­ня­ка [23] и тра­вы, сде­лал он кук­лу, при­вя­зал ее на сед­ло, нак­ло­ня к лу­ке, и, со­рвав ка­кое то креп­кое ко­лю­чее рас­те­ние, по­ло­жил под сед­ло пря­мо на го­лую спи­ну ло­ша­ди, про­вор­но под­тя­нул подп­ру­ги и в то же вре­мя уда­рил ее на­гай­кой, при­мол­вя - "Про­щай, доб­рый конь! Вряд ли уви­дим­ся". Го­ря­чий конь пря­нул и, чуя боль на спи­не от ко­лю­чей вет­ки, пом­чал­ся, как пти­ца, в степь по до­ро­ге к сво­ему зи­мов­ни­ку Дол­го ска­кал оди­но­ко быст­рый конь все шиб­че и шиб­че, беспре­станно по­ну­ка­емый ко­люч­кою, и уже стал те­ряться в го­ризонте, как сле­ва мелькну­ло ему на­пе­ре­рез что-то как му­ха, по­том еще, еще - и це­лая стая крым­цев вытянула­сь в по­го­ню, слов­но бор­зые со­ба­ки за зай­цем. Уви­дя, это, Ка­сьян улыб­нул­ся, мах­нул ру­кою и, спус­тясь в ов­раг, бы­стрым ша­гом по­шел, поч­ти по­бе­жал к Днеп­ру.