Выпив чар­ку вод­ки из рук еса­ула, Касьян взял в ра-ду­те доб­ро­го ко­ня и пос­ка­кал в Луб­ны, завт­ра­кая до­ро­гою кус­ком чер­но­го хле­ба. На­за­ди пол­не­ба бы­ло за­ли­то пожар­ным за­ре­вом фи­гур и по вре­ме­нам слы­ша­лись выст­ре­лы. Впе­ре­ди рас­сти­ла­лась степь; но уже не мерт­вою пус­ты­ней ле­жа­ла степь: то там, то в дру­гом мес­те раз­да­ва­лись бес­престанные ок­ли­ки; взош­ло солн­це и ос­ве­ти­ло тре­вож­ную кар­ти­ну: у до­ро­ги чу­ма­ки, сост­ро­ив из тя­же­лых во­зов ка­ре, выг­ля­ды­ва­ли из не­го, как из кре­пос­ти, свер­кая ствола­ми муш­ке­тов и вин­то­вок, без ко­то­рых тог­да ник­то не от­лучался из до­му; по­се­ля­не быст­ро уго­ня­ли из сте­пи в се­ла ста­да во­лов и та­бу­ны ко­ней; зас­тав­ля­ли въезд в де­ревни ро­гат­ка­ми, пря­та­ли в зем­лю вся­кое доб­ро и хлеб, завязы­вали в ко­жа­ные меш­ки, за­ко­ла­чи­ва­ли в бо­чон­ки деньги и опус­ка­ли их в глу­бо­кие ко­лод­цы, в пру­ды и на дно ре­чек; с мос­тов сни­ма­ли дос­ки и за­во­ди­ли лод­ки в не­проходимые трост­ни­ки.

- Далеко ли? - спра­ши­ва­ли лю­ди Касьяна, ког­да он въез­жал в се­ло, пок­ры­тый пылью и по­том.

- Вот, вот, за го­рою, - от­ве­чал Касьян.

- А ку­да бог не­сет?

- В Луб­ны к пол­ков­ни­ку. Пе­ре­ме­ни­те-ка мне ко­ня, ска­чу по ва­ше­му де­лу.

- Бери хоть всех, дядьку!

Так пе­ре­ме­няя ко­ней, Касьян, мож­но ска­зать, ле­тел день и ночь в Луб­ны. Тре­во­га и удаль по­езд­ки по­мо­ло­ди­ли Ка­сьяна; он не чувст­во­вал ус­та­лос­ти, он не слы­хал на се­бе восьми де­сят­ков лет и, подъезжая к Луб­нам, пел ве­се­лые пес­ни.

Одарка мич­ки не доп­ря­ла,

Аж ось Хар­ко у ха­ту вбiг,

Пiд ла­ву ки­нув свiй ба­тiг:

"Вп'ять та­тар­ва на нас на­па­ла!" -

Вiн зо­па­лу ска­зав.

С. Пи­са­ревський

- Гадюко! Га­дю­ко!

- Чего, па­не пол­ков­ник?

- Скучно, Га­дю­ко, очень скуч­но! Не знаю от­че­го.

- Может, объелся, па­не.

- Умный че­ло­век, а го­во­рит глу­пос­ти. Объелся! Ка­ко­го я дьяво­ла объелся? Ну, ска­жи на ми­лость, че­го б я объелся? Че­го бы че­ло­век объелся, ког­да еще не обе­дал, а только завт­ра­кал?..

- Чего ж бы те­бе ску­чать, па­не? Житье хо­ро­шее, поступк­и твои все за­кон­ные, лы­царс­кие: че­го ж бы ску­чать?

- В том-то и де­ло! Я те­бя спра­ши­ваю, а ты ме­ня спраши­ваешь. Это глу­по.

- Кобзаря поз­вать раз­ве?

- Кобзари бо­жий лю­ди, да из ума вы­жи­ли - ни од­ной пес­ни по­ря­доч­ной не зна­ют.

- Выкричались.

- Как вык­ри­ча­лись?

- Вот, при­мер­но, взять бу­тыл­ку и стать из нее на­ли­вать в ста­ка­ны ви­но или что дру­гое: до вре­ме­ни из бу­тыл­ки все льется ви­но, а вы­ли­лось, уже и не ста­нет и не льется, хоть сож­ми бу­тыл­ку обе­ими ру­ка­ми; тог­да ра­зум­ный че­ло­век при­ни­ма­ет­ся за дру­гую. Так и коб­за­ри пе­ли пес­ни, кричал­и, а те­перь уже вык­ри­ча­ли все и петь не­че­го.

- А что ты ду­ма­ешь? Ведь оно так.

- Не на­ше­му глу­по­му ра­зу­му рас­суж­дать, а мо­жет, и так.

- Так, так, Га­дю­ко! А все-та­ки мне скуч­но. Ве­ришь ли, чар­ка не идет в ду­шу: взял чар­ку в рот се­год­ня, чуть не вып­лю­нул, из по­ли­ти­ки только прог­ло­тил… Хоть дом под­палить от не­че­го де­лать.

- Эту по­те­ху мож­но по­бе­речь на дальше, а те­перь не по­слушал ли бы, пан, сказ­ки?

- Пожалуй, только лы­царс­кую сказ­ку я го­тов слу­шать. Жаль, Гер­цик по­шел на охо­ту; он мно­го зна­ет ска­зок… Жаль!

- Я знаю сказ­ку, ко­ли ста­нешь слу­шать - рас­ска­жу…

- Что ж ты дав­но не го­во­ришь? Го­во­ри! Хо­ро­шая у те­бя сказ­ка?

- Оно сказ­ка не сказ­ка, а быль; я не мос­каль, сам сво­его то­ва­ру хва­лить не ста­ну; од­но знаю, что Гер­ци­ку не рас­ска­зать этой бы­ли.

- Не го­во­ри. Га­дю­ко! Гер­цик очень ра­зу­мен; у не­го си­дит в но­су му­ха, большая му­ха…

- Может, и не од­на, - уг­рю­мо за­ме­тил Га­дю­ка.

- Полно вор­чать! - ска­зал пол­ков­ник Иван. - При­ка­жи ча­совому, чтоб стал у мо­ей две­ри и ни­ко­го не пус­кал; хоть бы кто при­шел су­диться или с жа­ло­бою - всем од­но: пол­ковник, мол, за­нят де­ла­ми, бу­ма­ги под­пи­сы­ва­ет. Да при­двинь ко мне вот эту бу­тыль с на­лив­кою и чар­ку, авось под сказ­ку пе­рес­та­нет уп­ря­миться да и пой­дет тихомолко­м в гор­ло. Ну, на­чи­най!

- Жил-был, - на­чал Га­дю­ка ска­зоч­ным то­ном, - один пол­ковник, как бы и твоя ми­лость, и ста­ло скуч­но полковни­ку­, ниг­де мес­та не наг­ре­ет, хо­дит из ком­на­ты в ком­на­ту, хле­ба ку­сок не идет ему на ду­шу, чар­ка не льется в гор­ло, как бы…

- Что как бы? - спро­сил пол­ков­ник, ста­вя на стол опорож­ненную чар­ку.

- Хотел ска­зать, как бы и тво­ей ми­лос­ти, да ви­жу, что чар­ки, бла­го­да­ря бо­га, ле­зут к те­бе в рот, слов­но ве­че­ром во­робьи под кры­шу.

- А те­бе за­вид­но, со­ба­чий сын! На, вы­пей чар­ку да го­во­ри хо­ро­шенько, чтоб у те­бя сло­ва не ле­те­ли, как во­робьи из-под кры­ши.

- Хорошо ска­за­но, - про­дол­жал Га­дю­ка, вы­пи­вая чар­ку, - те­перь пой­дут сло­ва, слов­но мо­ло­дые ут­ки вып­лы­ва­ют из трост­ни­ка ря­дом за мат­кою. Вот сгруст­ну­лось полковни­ку­, и стал он от ску­ки рас­смат­ри­вать но­вое ру­жье, что ку­пил не­дав­но за так гро­ши [24] у ка­ко­го-то не то ля­ха, не то нем­ца.

- Молодец был пол­ков­ник!

- Видно, мо­ло­дец. Дол­го смот­рел он на ружье: на ружье бы­ла хо­ро­шая оп­ра­ва, се­реб­ря­ная; по се­реб­ру буд­то пе­ром вы­ве­де­ны лю­ди, и зве­ри, и ка­за­ки; го­лов­ки у вин­тов ко­ралловые, а при­цельная муш­ка на ство­ле зо­ло­тая.

- Не в оп­ра­ве де­ло. А хо­ро­шо би­ло оно?

- Не знаю; го­во­рят, упа­ло раз со сте­ны, с гвоз­дя сорва­лось, что ли, да пря­мо на бу­ты­ли с на­лив­кою, бу­ты­лей с де­сять сто­яло вни­зу на по­лу - все сра­зу пе­ре­би­ло.

- Хитро! А ду­рац­кие ре­чи, Га­дю­ко!

- Статься мо­жет; не моя ви­на, за что ку­пил, за то и про­даю. Вот пос­мот­рел пол­ков­ник на ружье да и за­хо­тел его поп­ро­бо­вать от ску­ки; соб­рал сот­ню мо­лод­цов, сел на ко­ня и мо­лод­цы се­ли, и по­еха­ли в Польшу по­гу­лять.

- Хорошо, Га­дю­ко, доб­рая сказ­ка.

- Не сказ­ка, а быль.

- Один черт, что сказ­ка, что быль.

- Один, па­не, да не од­ной мас­ти. Вот едут они в Польше гус­тым ле­сом, а в ле­су пах­нет лу­ком не лу­ком, чес­но­ком не чес­но­ком, не­хо­ро­шо пах­нет. "Ген, хлоп­цы, - ска­зал полков­ник, - чу­ете, ли вы, пах­нет не­вер­ною костью?" - "Чу­ем, - от­вечали мо­лод­цы, - жи­дом пах­нет". Пос­ла­ли разъезд; разъ­езд вер­нул­ся и го­во­рит:

"С верс­ту от­сю­да над ре­кою сто­ит мес­теч­ко" - "Мно­го на­рода? Большое мес­теч­ко?" - спро­сил пол­ков­ник. "Я ла­зил на де­ре­во, - от­ве­чал один разъездный ка­зак, - и все вы­смотрел: мес­теч­ко большое, и пло­щадь есть, и кос­тел, и лав­ки, а на­ро­ду не за­ме­тил - все жи­ды, слов­но в муравей­нике; жид на жи­де да жи­дом по­го­ня­ет". Пос­ле это­го казак­и слез­ли с ло­ша­дей, при­та­ились в глу­бо­ком ов­ра­ге и вы­жидали ве­че­ра, чтоб уда­рить на мес­теч­ко.

- Молодцы!.. Уж не про Хви­ло­на ли мир­го­родс­ко­го эта быль?

- Может, про Хви­ло­на, мо­жет, и нет; раз ска­зал я: за что ку­пил, за то про­даю.

- Хорошо, го­во­ри, да по­дай мне дру­гую бу­тыль; эта пу­ста, как на­ши коб­за­ри: ни­че­го нет но­во­го! Доб­рая сказ­ка! Са­мо­го за­би­ра­ет в лес, ду­ше ве­се­ло! Ну?

- Настал ве­чер, - про­дол­жал Га­дю­ка, - а это бы­ло в пятни­цу про­тив суб­бо­ты. По­раньше соб­ра­лись жи­ды до­мой, за­пер­ли лав­ки, пе­рес­чи­та­ли ба­ры­ши впотьмах, чтоб ник­то не ви­дел, и тог­да уже зажг­ли све­чи; у са­мо­го бедног­о горе­ло свеч двад­цать, хоть и то­неньких, маленьк­их, да два­дцать - шут­ка ли?

- Неужели ты, Га­дю­ко, ве­ришь, что есть бед­ные жи­ды? От­ку­да же взя­лась пос­ло­ви­ца: мно­го де­нег, как у жи­да.