- А ты че­го тут сто­ишь? - зак­ри­чал пол­ков­ник на часово­го­ - Во­ро­на! Сту­пай на двор и ве­ли тру­бить тре­во­гу.

Казак вы­шел.

- Ну, ко­ли ты от Збо­ровс­ко­го и зна­ешь на­ши нуж­ды, то спа­си­бо те­бе за весть, хо­тя она и не очень при­ят­на. Да не ос­тав­ляй нас, по­гос­ти; при обо­ро­не го­ро­да один, го­во­рят, за­по­ро­жец в де­ле сто­ит де­ся­ти прос­тых че­ло­век.

- Дело из­вест­ное! - от­ве­чал Касьян.- Те­перь дру­гое: кла­няется те­бе твоя дочь.

- Дочь? А она жи­ва?

- Жива, и здо­ро­ва, и…

- Ну, пой­ди сю­да, об­ни­ми ме­ня, бра­ти­ку! Сла­ва бо­гу, что жи­ва она, а о ее бабс­ких де­лах рас­ска­жешь пос­ле: те­перь на­доб­но Луб­ны спа­сать; слы­шишь, тру­бят тре­во­гу!..

- Это по-на­ше­му, по-за­по­рожс­ки, лы­царс­кие ре­чи, па­не пол­ков­ник!

- А ты как ду­мал, бра­те?.. - са­мо­до­вольно от­ве­чал пол­ковник. - И у нас ду­ши за­по­рожс­кие!

И они выш­ли на ши­ро­кий двор, где на воз­вы­ше­нии сто­ял тру­бач и тру­бил тре­во­гу; на­род сте­кал­ся отов­сю­ду на двор.

Часто в Ма­ло­рос­сии, про­ез­жая сте­пи вес­ною, вы услы­шите прон­зи­тельный, от­ча­ян­ный вопль: Та­та­ры йдут! Ос­мот­ри­тесь - и ни­ко­го не уви­ди­те, кро­ме двух-трех мальчи­ков, па­су­щих скот, вов­се не по­хо­жих на та­тар, но в этом воп­ле так мно­го грус­ти, от­ча­янья, без­на­деж­нос­ти, что он, вер­но, на­дол­го ос­та­нет­ся у вас в па­мя­ти. Это по­следние от­го­лос­ки тяж­ких, страш­ных воп­лей, ог­ла­шав­ших не­ког­да се­ла Ма­ло­рос­сии, это крик, пе­ре­дан­ный от де­да вну­ку, от от­ца или ма­те­ри сы­ну; это вопль, по­те­ряв­ший уже все свое зна­че­ние, пе­ре­шед­ший в иг­ру, в детс­кую за­бавку, но сох­ра­нив­ший в сво­ей му­зы­кальной сто­ро­не еще мно­го прав­ды; серд­це но­ет, за­ми­ра­ет, слу­шая его: это но­вая, краснор­ечивая стро­ка из ис­то­рии бед­ной сто­ро­ны… Хо­ти­те знать, для че­го кри­чат мальчи­ки: "Та­та­ры йдут"?

Всем из­вест­но, что му­ра­вей на­се­ко­мое об­ще­жи­тельное и тру­до­лю­би­вое, об этом да­же ког­да-то бы­ло на­пе­ча­та­но в но­вей­ших рос­сий­ских про­пи­сях; из­вест­но так­же, что мно­гие, уз­нав из но­вей­ших рос­сий­ских про­пи­сей о трудолю­бии му­равья, ос­та­лись этим очень до­вольны и да­же при слу­чае го­во­рят сво­им де­тям: "Будь тру­до­лю­бив, как мура­вей, и те­бе да­дут бон­бош­ку, а со вре­ме­нем сделаешьс­я зна­чи­тельным че­ло­ве­ком", - а весьма нем­но­гие стара­лись наб­лю­дать жизнь это­го ум­но­го на­се­ко­мо­го, хоть она, пра­во, за­ни­ма­тельнее, раз­но­об­раз­нее, по­учи­тельнее жиз­ни весьма мно­гих… Как бы вы­ра­зиться по­неж­нее?.. Мно­гих… очень вкус­но обе­да­ющих и про­си­жи­ва­ющих но­чи за пре­фе­ран­сом. Но не пу­гай­тесь! Я не ста­ну чи­тать вам лек­ции ин­сек­то­ло­гии: мне бы только очень хо­те­лось, чтоб вы в ти­хое, прек­рас­ное ве­сен­нее ут­ро пос­мот­ре­ли на мура­вейник, ког­да это ма­ленькое царст­во пок­ро­ет­ся бе­лыми ли­чин­ка­ми. [26] Мура­вьи инс­тинк­тив­но чувст­ву­ют не­об­хо­ди­мость дер­жать свои ли­чин­ки, на­деж­ду на бу­ду­щие си­лы му­ра­вей ни­ка, в су­хос­ти, и вот бе­реж­но вы­но­сят они из сво­их тем­ных под­земных ко­ри­до­ров бе­ленькие по­ду­шеч­ки, рас кладываю­т их ря­да­ми про­тив солн­ца и уда­ля­ют­ся на работ­ы, ос­та­вя воз­ле каж­дой по­ду­шеч­ки двух ча­со­вых, ко то­рые ти­хо си­дят, буд­то не­жи­вые, сто­ро­жа свое со кровищ­е, малейш­ий шум, лег­кая тень от пе­ре­лет­но­го об­лачка - и они тре­вож­но хва­та­ют­ся за ли­чин­ки. Деревенск­ие мальчи­ки зна­ют эту за­бот­ли­вость му­равьев и, па­ся скот, иног­да це­лый день, от ску­ки пе­ре­бе­га­ют от муравейни­ка к другом­у и пу­га­ют ко­машек, для это­го они под­бе­га­ют к муравейни­ку, наклоняют­ся над ним и гром­ко в один го­лос кри­чат:

Комашки, ко­маш­ки,

Ховайте по­душ­ки -

Татари йдуть! [27]

Первые два сти­ха го­во­рят ка­ким то бег­лым речитати­вом­, а тре­тий по­ют гром­ко, прон­зи­тельно И, бо­же мой! Ка­кая су­ма­то­ха по­ды­ма­ет­ся в му­ра­вей­ни­ке от это­го кри­ка, в се­кун­ду все чер­ное по­ко­ле­ние вы­сы­па­ет на ру­жу, карауль­ные схва­ты­ва­ют ли­чин­ки, шум, бе­гот ня - и личин­ок буд­то не бы­ва­ло, только не­ко­то­рые му­равьи бросаю­тся из кон­ца в ко­нец му­ра­вей­ни­ка, как бы ста­ра­ясь уз­нать при­чи­ну су­ма­то­хи, дру­гие тас­ка­ют со­ло­мин­ки и эти­ми брев­на­ми за­ва­ли­ва­ют вхо­ды в свои под­зе­мелья.

Вог при­чи­на кри­ка "та­та­ры йдут!", ес­ли вы ког­да-ни­будь его ус­лы­ши­те те­перь на сте­пях Ма­ло­рос­сии.

А в ста­ри­ну та­кое яв­ле­ние предс­тав­ля­ло поч­ти каж­дое се­ло от зло­ве­ще­го кри­ка та­та­ры, идут, и Луб­ны очень бы­ли по­хо­жи на пе­ре­пу­ган­ный му­ра­вей­ник Весть о близ­ком на­бе­ге та­тар быст­ро раз­нес­лась по го­ро­ду кто чис­тил ору­жие, кто де­лал пат­ро­ны, кто на­та­чи­вал саб­лю, кто сно­сил доб­ро в цер­ковь. А в церк­вах свя­щен­ни­ки в пол­ном обла­чении слу­жи­ли мо­леб­ны, тол­пы жен­щин, упав на ко­лени на цер­ков­ный по­мост, гром­ко мо­ли­лись и пла­ка­ли, по­рою за­ходил ту­да ка­зак, клал зем­ной пок­лон, ста­вил свеч­ку пе­ред об­ра­зом спа­си­те­ля и пос­пеш­но вы­хо­дил за­няться своим­и ра­бо­та­ми. Гон­цы ска­ка­ли в ок­рест­ные се­ла, из сел шли тол­пы на­ро­да за­щи­щать и пря­таться в кре­пость, шли жен­щи­ны, не­ся на ру­ках груд­ных де­тей, гна­ли скот, гром­ко шу­мел на­род, ба­бы кри­ча­ли, де­ти пла­ка­ли, скот уны­ло ре­вел, бес­смыс­лен­но пос­мат­ри­вая на незнакомы­е ули­цы и до­мы На Касьяна смот­рел на­род с ка­ким то осо­бен­ным ува­же­ни­ем, как на за­по­рож­ца, да еще быв­ше­го вче­ра в схват­ке с крым­ца­ми Пол­ков­ник на ко­не бесп­рес­тан­но ска­кал по ули­цам, за ним Гер­цик и Касьян. На ва­лу за­ря­ди­ли пуш­ки; пос­та­ви­ли сто­ро­же­вых, гар­ма­ши [28] сидел­и на ла­фе­тах, к во­ро­там на­вез­ли бре­вен и кам­ней, чтоб на ночь за­ва­лить их, на ва­лу в осо­бен­ных зем­ля­ные пе­чах по­ставили кот­лы, на­пол­ни­ли их смо­лою и пост­ным мас­лом, под­ло­жи­ли под них дров и су­хо­го трост­ни­ка, чтоб в слу­чае нуж­ды ми­гом вски­пя­тить их и об­да­вать с ва­лу крым­цев. К ве­че­ру все бы­ло го­то­во; за­ва­ли­ли во­ро­та кре­пос­ти, разлож­или на ва­лу сто­ро­же­вые ог­ни, и пол­ков­ник, измуч­енный днев­ны­ми тру­да­ми, по­шел на ми­ну­ту от­дох­нуть, при­ка­зав Гер­ци­ку не спать до по­лу­но­чи, а с по­лу­но­чи раз­будить се­бя. Гер­цик увел Касьяна в свою ком­на­ту, хоть ста­рую, мрач­ную и с же­лез­ны­ми ре­шет­ка­ми, но яр­ко освещ­енную ог­нем, пы­лав­шим в печ­ке, там жа­ри­лась баран­ина и в кув­ши­не ва­ри­лась вкус­ная ва­ре­ну­ха.

Приятно бы­ло ста­ро­му Касьяну от­дох­нуть, и понежить­ся­, и по­есть, и подк­ре­пить си­лы ва­ре­ну­хой пос­ле тяж­кой ез­ды, доб­ро­вольно­го пос­та, двух бес­сон­ных но­чей и двух дней, про­ве­ден­ных в тре­во­ге.

Касьян хоть был за­по­ро­жец и лет двад­цать-трид­цать на­зад проп­ля­сал бы еще и эту ночь, од­на­ко ле­та взя­ли свое: пос­ле кус­ка жир­ной ба­ра­ни­ны и нес­кольких ча­рок теп­лой ва­ре­ну­хи на не­го наш­ла лень, ис­то­ма, ру­ка в пле­че заболе­ла­, но­ги ста­ли буд­то не свои, гла­за по­ми­нут­но сли­пались, и, на­ко­нец, он, скло­нясь на лав­ку, зах­ра­пел молод­ецким сном.

"Бач, чор­тя­ка! Бач, пад­лю­ка,

Як умуд­ро­вав­ся!

Се вже, бач, нi­мецька шту­ка!" -

Твардовський оз­вав­ся.

Гулак-Артемовський

Зажурилася Хмельницько­го сi­дая го­ло­ва,

Що при йо­му нi сот­ни­кiв, нi пол­ков­ни­кiв не­ма.

Час при­хо­дить уми­ра­ти,

Нiкому по­ра­ди да­ти.

Народная ма­ло­рос­сий­ская ду­ма

Рассветало. Прос­нул­ся Касьян, по­тя­нул­ся, зев­нул и, по­смотря на ок­но, про­вор­чал: "Стар стал Касьян! Не­за­мет­но прос­пал до ут­ра". В раз­би­тое ок­но, че­рез ре­шет­ку, ве­яло ут­рен­нею све­жестью; где-то не­да­ле­ко слы­шен был шо­рох, буд­то от хо­дя­ще­го че­ло­ве­ка. Касьян по­до­шел к ок­ну; за ок­ном уз­кий дво­рик, ого­ро­жен­ный вы­со­кой сте­ной; на дво­ри­ке ни­ко­го не бы­ло, только во­ро­бей, си­дя на вет­ке ка­кого-то су­хо­го кус­ти­ка, на­ду­вал­ся, еро­шил свои перья и встря­хи­вал­ся. За дверью опять пос­лы­ша­лись ша­ги. Касьян бег­ло взгля­нул по ком­на­те - нет его ору­жия; по­до­шел к две­ри - дверь за­пер­та. Про­тяж­но свист­нул он и ото­шел.