- Штука! - вор­чал Касьян, хо­дя по не­большой ком­на­те.- Не­мец­кая шту­ка! Хит­ро, чтоб ему пер­вою га­луш­кой пода­виться! Да и не­хо­ро­шо как! Не при­ве­ди гос­по­ди, нехоро­шо­! Где это вид­но: заз­вать гос­тя, упо­ить, отоб­рать ору­жие, да и за­пе­реть в клет­ку? Не­хо­ро­шо! Что, я им дрозд ка­кой, что ли? Пе­ре­пел, что ли? За­чем ме­ня дер­жать в клет­ке?.. Ду­рень я, не до­га­дал­ся вче­ра, ког­да при­шел в эту гад­кую тюрьму, раз­бить бы­ло не­мец­ко­му ка­за­ку го­ло­ву, пригова­ривая: "Не во­ди уго­щать в тюрьму вольно­го запо­рожца!" Так нет, под­дал­ся, ста­рый ду­рак! Сам во­шел, се­дой ба­ран, в за­го­ро­жу. Не­да­ром этот пе­ре­вер­тень так подбив­ался, подъезжал ко мне, слов­но па­ру­бок к смаз­ли­вой дев­ке, и о Чай­ковс­ком рас­спра­ши­вал, и о Ма­ри­не, и пил их здо­ровье, буд­то они ему род­ня ка­кая!.. Не до­га­дал­ся, про­сто не догад­ался! Что я ему за при­ятель? Прав­ду го­во­рят: ко­ли че­ло­век больно те­бя ни с то­го ни с се­го лас­ка­ет, бе­регись: или он об­ма­нул или об­ма­нуть хо­чет…

За дверью опять пос­лы­ша­лись ша­ги. Касьян по­до­шел к две­ри и сильно ее дер­нул - нет от­ве­та, только сна­ру­жи за­гремел, зас­ту­чал тя­же­лый за­мок.

- Эй, ты! Слу­шай, ты! Отк­лик­нись! Ко­ли хо­дишь, так и го­ворить уме­ешь Кто там? Мол­ча­ние

- Ну, что ж ты не от­ве­ча­ешь? - про­дол­жал Касьян - Язы­ка нет? Вер­но, не че­ло­век хо­дит; это ко­ро­ва хо­дит.

- Врешь, не ко­ро­ва, а ка­зак, - от­ве­чал за дверью го­лос, оби­жен­ный неп­ри­лич­ным срав­не­ни­ем.

- Всилу-то отоз­вал­ся! Ска­жи мне на ми­лость, что за коме­дию со мною иг­ра­ют! За­чем ме­ня за­пер­ли сю­да? Вер­но, боя­лись, чтоб я, в хме­лю, не ра­зо­рил ва­ше­го го­ро­да? А?

Молчание.

- Да что же ты не го­во­ришь? Отоз­вал­ся бы­ло, как чело­век, - и за­мол­чал, слов­но ры­ба!

Молчание.

Касьян мах­нул ру­кою и на­чал хо­дить по ком­на­те; подо­шел к ок­ну, там опять только во­ро­бей ве­се­ло пры­гал по су­хим ве­точ­кам чах­ло­го кус­ти­ка и, по­во­ра­чи­вая квер­ху го­ловку, от­ры­вис­то пе­рек­ли­кал­ся с то­ва­ри­щем, ко­то­рый от­зывался где-то на кров­ле. Касьян плю­нул - во­ро­бей уле­тел, все ста­ло ти­хо.

- Жидовская пти­ца! - ска­зал Касьян, от­хо­дя к сво­ей по­стели, сел и за­ду­мал­ся.

Бог зна­ет, что ду­мал Касьян; но вер­но не очень ве­се­лое, по­то­му что, мур­лы­кая се­бе впол­го­ло­са, ма­ло-по­ма­лу пере­шел в пес­ню и за­пел из­вест­ную в Ма­ло­рос­сии трогатель­ную ду­му о по­бе­ге трех братьев из Азо­ва:

С пер­вых сти­хов за­ме­тил Касьян, что не­ви­ди­мый го­лос за дверью под­тя­ги­ва­ет ему; Касьян за­пел гром­че, на­чал вы­во­дить го­ло­сом труд­ные пе­ре­хо­ды - го­лос вто­рил ему вер­но. Касьян не вы­дер­жал и, не кон­чив пес­ни, зак­ри­чал:

- Славно, брат! Ей-бо­гу, слав­но! И го­лос у те­бя хо­ро­ший… Ты до кон­ца зна­ешь эту пес­ню?

Голос умолк.

- Странлый че­ло­век! - про­дол­жал Касьян.- По­ет хо­ро­шо, а го­во­рить не хо­чет.

- Говорить не хо­чет! - ска­зал сам се­бе ка­зак впол­го­ло­са: - Рад бы го­во­рить, да ког­да не ве­ле­но!

- А! Вот что! Го­во­рить не ве­де­но, так петь, вер­но, мож­но, ко­ли по­ешь. Ну, пой мне, я нач­ну. И Касьян за­пел:

- Ну, что ж ты не по­ешь? - ска­зал Касьян.

Видно, ча­со­во­му пон­ра­вил­ся раз­го­вор в но­вом вку­се: за дверью пос­лы­шал­ся ти­хий смех, пре­ры­ва­емый сло­ва­ми: "Ска­за­но за­по­ро­жец! Вот прит­ча!"; по­том смех нем­но­го ус­по­ко­ил­ся, и ча­со­вой за­пел на тот же го­лос:

К а с ь я н

К а з а к

- А в со­ло­му!.. Вишь как во­ет! - зак­ри­чал за дверьми стро­гий го­лос. - Что ты, на ули­цу вы­шел?.. На ве­чер­ни­цах?

- Мне го­во­рить зап­ре­ща­ли, а петь не зап­ре­ща­ли, так я и пою со ску­ки.

- Молчи! Петь не зап­ре­ща­ли!.. Раз­го­во­рил­ся; я те­бя про­учу… Он спит?.. Не слыш­но?

- Нет, не спит, уже и пел пес­ни.

- То-то, ты сво­ими кри­ка­ми да во­ем хоть мерт­во­го разбу­дишь… Не дал гос­тю ус­по­ко­иться…

После это­го заг­ре­ме­ли зам­ки, заск­ри­пе­ла дверь, и по­слышались ша­ги под ок­ном Касьяна; ско­ро он уви­дел меж­ду ре­шет­кою ли­цо Гер­ци­ка.

- Здравствуй, дя­дюш­ка! Здравст­вуй ста­рик! - го­во­рил Гер­цик, улы­ба­ясь.

Касьян мол­чал.

- Не сер­дись, храб­рый за­по­ро­жец, не сер­дись, лы­царь; не моя ви­на; ви­дит бог, как я люб­лю те­бя; уже за од­но то лю­блю, что ты дал прис­та­ни­ще мо­ему бед­но­му дру­гу Алек­сею! Что-то он те­перь де­ла­ет…

- Чего те­бе хо­чет­ся? От­вя­жись от ме­ня! - гру­бо ска­зал Ка­сьян.

- Чего мне хо­чет­ся? Ай, бо­же ж мой! Ни­че­го мне не хочет­ся; я всем до­во­лен, по ми­лос­ти пол­ков­ни­ка. Слав­ный чело­век пол­ков­ник, только хит­рый, по­доз­ри­тельный. Це­лый день вче­ра все от­ве­дет ме­ня в сто­ро­ну да и го­во­рит: "Бо­юсь я, Гер­цик, это­го за­по­рож­ца; кто зна­ет, мо­жет, он подо­слан крым­ца­ми, да им и во­ро­та отоп­рет". - "Бог с ва­ми, па­не мой! - го­во­рил я. - Та­кой ли это че­ло­век; да он и ва­шу доч­ку при­бе­рег у се­бя; да он и смот­рит не так". - "Нет, - го­во­рит пол­ков­ник, - мне не ве­рит­ся, чтоб и моя доч­ка бы­ла жи­ва". И все та­кое не­по­доб­ное… да­же хо­тел пы­тать те­бя…

- Меня? - гром­ко ска­зал Касьян. - Пы­тать за­по­рож­ца?

- То-то и есть; а де­лать не­че­го: си­ла со­ло­му ло­мит!.. Вси­лу я уп­ро­сил, чтоб те­бя по­са­ди­ли в тюрьму.

- Вот за это спа­си­бо! Вид­но, что доб­рый че­ло­век.

- Именно доб­рый. Не пу­гай­ся, Касьян, те­бе бу­дет хо­ро­шо: ты бу­дешь и сыт, и пьян; а ког­да про­го­ним та­тар и полков­ник уви­дит, что ты прав, что у те­бя нет с ни­ми ни­чего, вот мы и по­едем все к те­бе на зи­мов­ник. Пол­ков­ник прос­тит доч­ку; она при­едет сю­да с му­жем, и пой­дут пи­ры да весе­лье! Ой, ой, ой! Что за пи­ры бу­дут!.. Не ску­чай, Ка­сьян! Не сер­дись на ме­не, я те­бе доб­ра же­лаю; да как выпус­тят, не го­во­ри пол­ков­ни­ку, что я был у те­бя: он очень подозри­тельный че­ло­век, и мне ху­до бу­дет! Про­щай, Касьян! Не сер­дись на ме­ня, не ску­чай! - и есть, и пить при­не­сут те­бе вво­лю, от­ды­хай пос­ле до­ро­ги.