Потом не помню, но говорили, после дня рождения я не то объелась, не то отравилась и целую неделю болела. На этой таблице, кстати, ты тоже можешь углядеть неделю, с той разницей, что каждый следующий день наступает через двадцать один год. Этого, Алёша, я объяснить не могу. Только проследила и зафиксировала, как закономерность.

Алексей Андреевич пробурчал:

– Ну да, конечно, магическое число. Вот тебе и колода карт для барабашки.

– Думай, как знаешь. Во времена моей юности спиритизм, магия и столоверчение были очень даже в моде, но меня это совсем не интересовало. Зачем заниматься тем, чего не можешь понять? Так что не жди от меня никаких слов о магии или о сверхъестественных глупостях. Или ты подозреваешь меня в легкомыслии?

Видя, что Юлия Ивановна сердится, Алексей Андреевич примирительно коснулся её локтя и попросил:

– Ну, ладно, тётка, не кипятись. Я больше не буду о глупостях.

Тётка успокоилась и снова сунула таблицу ему под нос:

– Смотри, в тысяча девятьсот первом году, двадцать третьего июня у моей сестры рождается дочь Вера. Сестре было не до неё, поэтому в основном Верочкино воспитание лежало на мне. Так вот, в седьмом году двадцать третьего июня в воскресенье мы с ней плывём по Средиземному морю тоже на лайнере, только на маленьком. Этакий морской пароходик. Верочке исполнилось шесть лет. С самого утра она заявляет мне, что её зовут Милюль. Мне это кажется забавным, но моя голова занята другим. Я как раз только-только завела роман с Сергеем, моим будущим мужем, который, так же, как и я опекает своего шестилетнего племянника.

– То есть, меня.

– Да. Вы с Верой были одного возраста, и это показалось очень удобным. Вас можно было оставлять играться вдвоём, в то время как мы с Сергеем Пантелеймоновичем знакомились.

– Насколько я помню, Вера была старше меня.

– Она была крупней и разумней, но не старше. Главное в этой истории то, что двадцать третьего июня тысяча девятьсот седьмого года это была не Вера, а я.

– Что значит, ты?

– То и значит. В тысяча восемьсот девяносто втором году я раздвоилась. Не знаю, как это произошло и от чего, но шестилетняя Милюль, которая спасла тебя, полагала день рождения прошедшим вчера, в субботу. Она удивлялась его повторению в воскресенье. В её памяти было то же самое прошлое, которое было и у меня вплоть до моего шестилетия. Это была часть меня, которая однажды оторвалась и зажила своей собственной жизнью.

– Она погибла.

– Погибла Вера, но, как оказалось, не Милюль. Посмотри на таблицу. Через десять лет двадцать пятого июня рождается моя Надя. В день её одиннадцатилетия в двадцать восьмом году она удивляет тебя и всех вокруг необъяснимым поведением. Так же, как Вера, она всё время голодна и считает себя не тем, за кого её принимают.

Спустя шесть лет, двадцать восьмого июня тысяча девятьсот тридцать четвёртого года у тебя появляется дочь, которая в сорок девятом году, спустя двадцать один год после Надежды, опять проявляет себя как совершенно иной человек. Она называет себя Милюль, проявляет бурную прожорливость, удивляется очередному дню рождения, который теперь выпадает на вторник.

– Надежда не удивлялась.

– Может быть, уже привыкла. Но Царевну-лягушку ты ей подарил?

– Да.

– В среду, двадцать четвёртого июня тысяча девятьсот семидесятого года эту брошь дарит Милюль твой Степан Степанович. Ей каждый раз вручают Царевну-Лягушку, но теперь Милюль узнаёт о своём восемнадцатилетии и это твоя Софья.

Юлия Ивановна умолкла. Алексей Андреевич внимательно изучал таблицу, кивал головой и скрёб подбородок. Наконец, спросил:

– Вижу, ты уже строишь прогнозы.

– Строю – согласилась Юлия Ивановна – по всему выходит, двадцатого, или двадцать седьмого июня тысяча девятьсот семьдесят первого года где-то неподалёку родилась девочка, которой в четверг, в июне девяносто первого исполнится двадцать лет.

– Почему именно двадцать?

– Потому что количество лет стремится всё к тому же необъяснимому числу двадцать один, но стремится как убывающая последовательность. Посмотри на разницу возрастов: мне исполнилось шесть. Это первое число. Надежда старше Веры на пять лет. Второе число – пять. Люба на четыре старше Нади. Соня на три старше Любы. Следующая разница должна быть в два года. То есть восемнадцать плюс два равно двадцать. Дальше будет ещё удивительнее. Одновременно, или почти одновременно с появлением двадцатилетней Милюль, где-то родится девочка, которой через двадцать один год исполнится двадцать один год.

В две тысячи двенадцатом сойдутся все сроки и Милюль станет соответствовать… не знаю, чему она будет соответствовать. Может быть, самой себе? Или мне? В конце концов, мне тоже был двадцать один год, когда я решила выйти замуж за Сергея Пантелеймоновича.

Алексей Андреевич резко сел на диване и громко, с видом человека глубоко потрясённого воскликнул:

– Людмилка! Милка родилась двадцать седьмого июня!

– Вот как? – спросила Юлия Ивановна, забрала у Алексея Андреевича таблицу и вперилась в неё, бормоча – Ага. Двадцать седьмое июня тысяча девятьсот девяносто первого. Четверг. Всё совпадает, Алёша. Готовься встречать. Милюль на подходе.

– Что же это за наваждение такое? – взвыл Алексей Андреевич – за что мне такая… такая… – он не находил нужного слова и только тряс рукой, пытаясь назвать – такая…

– Ответственность – подсказала Юлия Ивановна.

– Такая мука! – крикнул Алексей Андреевич и обессиленный упал на диван.

– Алёша, никто не знает своего предназначения и тем более не может его объяснить. Я тоже не знаю про себя. Для того ли я прожила так долго, чтобы теперь объяснять тебе то, чего сама не могу видеть до конца?

Если верить нашим выводам, а у нас нет оснований думать иначе, Милюль оторвалась от меня и за одну неделю проживает весь двадцатый век. Ни понять его, ни разглядеть она не успеет. Она как турист на обзорной экскурсии летит мимо событий, сквозь Россию, сквозь столетие. «Посмотрите направо, тут были Красные ворота, посмотрите налево, тут была Сухаревская башня». Вот и вся экскурсия. Что-то было, а где оно теперь? Даже в самой себе разобраться она не успевает. По своей сути она остаётся шестилетним ребёнком. Так вот, может быть, для того она и спасала тебя от смерти на том корабле, чтобы ты был ориентиром и помог ей найти саму себя? Может быть, поэтому она привязана к тебе, и каждый раз появляется где-то в твоём окружении? А ты не помогаешь. Ты даже не слышишь её просьб о помощи. Может, хоть в предпоследний день ты поможешь ей понять, кто она такая?

– С чего ты взяла? – взвизгнул Алексей Андреевич, вскакивая с дивана – С чего ты взяла, что это именно так, что эти дни недели именно так и ложатся? – он несколько раз ткнул пальцем в листочек с таблицей – Откуда ты знаешь, что двадцать пятое июня тысяча восемьсот девяносто второго это именно суббота, а не какой-нибудь вторник? Почему двадцать пятое июня двадцать восьмого года именно понедельник? Что за конспирология?

– Астрология ты хотел сказать?

– Какая разница? Может быть, ты это всё придумала?

– Скажи ещё, подгадала.

– Хоть бы и так! Ты ответь, ответь! Что у тебя за зловредная таблица?

Юлия Ивановна молча смотрела на Алексея Андреевича и думала… никто не знает, о чём она думала, но взгляд был изучающий, оценивающий. Словно она, совещаясь с собой, говорила: «Ну, давай, поглядим, что ты за мужик такой».

Алексею Андреевичу стало стыдно проявленной слабости. Он устыдился и собственного визга и нежелания согласиться с возлагаемой на него миссией ждать неизвестно чего и помогать неизвестно кому. Он уж и глаза отвёл от её напряжённого, испытующего лица, когда она сказала просто и обыденно:

– У меня есть вечный календарь. Вот, посмотри – она достала из сумки картонную игрушку. Очень старинную и очень потрёпанную. Хоть и был календарь вечным, но судя по затёртостям, вечность доживала последние дни. Два хитроумно разграфлённых кружочка крепились к общей картонке на одной медной заклёпке. В верхнем были прорези, через которые открывались циферки, напечатанные на нижнем. Кружочки эти, видимо, долго крутили, от чего верхний круг отвалился от оси. Поворачивая круг и сопоставляя дырки с цифрами, можно было с удивительной точностью выявить год, месяц, число и день недели в периоде от тысяча семисотого, до две тысячи сотого года.