– Интересно – проговорила старуха после долгого молчания, пользуясь которым Алексей Андреевич успел снова занырнуть в буфет и всё тем же методом тяпнуть коньячку – и как же ты, Алёша, заключил?

– Что заключил? – не понял Алексей Андреевич, чьи мысли успели продвинуться далее.

– Ты заключил, что к вам опять наведывалась Милюль – напомнила Юлия Ивановна – расскажи мне, пока есть время, как ты заключил? Чего она такого натворила, что у тебя не родилось других версий?

– Это мистика, Юля! Чистая мистика – ответил Алесей Андреевич. Тяпнутый коньячок розовым заревом осветил изнутри его нос и оживил блеск в глазах – мы, люди старые, ни в мистику, ни в чертовщину не верим. А я вот тебе сейчас такое покажу, что ты сама уверуешь и в навь и в чох и в святое знамение! – он выбежал из кухни, оставив Юлию Ивановну одну. Она поднялась, подошла к окну и стала смотреть на движение людей и транспорта по праздничной улице олимпийской столицы.

– Строгий город – сказала она – строгий и безалаберный одновременно. Даже удивительно, почему они его не переименовали?..

– Вот, полюбуйся! – выкрикнул Алексей, вбегая в кухню – узнаёшь? – и он выложил на стол малахитовую лягушку в серебряной оправе.

Как ей было не узнать ту брошку? Она сама носила её с шести лет, пока не подарила своей племяннице в тот роковой день на пароходе. Это была та самая брошь, которую Вера оставила в самом центре макета Сергиевской лавры.

Брошка с малахитовой царевной-лягушкой оставалась у Юлии Ивановны до её отъезда из Петрограда. Тогда, уезжая, она то ли забыла, то ли не захотела забрать её, надеясь на скорое возвращение. Теперь не вспомнить. Иногда, живя в других странах и городах, она вспоминала о брошке, но не как о потере, а отстранённо: был предмет под рукой, и нет его. Был и сплыл, ну и ладно.

– Ишь ты – промолвила Юлия Ивановна, вертя в руке безделушку – сохранил.

– Сохранил, будь она неладна! Я уж не хотел её хранить. Однажды весной, в том же семидесятом, собрались мы друг друга поздравлять от лица речного пароходства. На празднике оказались мы с Пашкой и со Степанычем. Ну, и ещё были мужики, все в основном флотские ветераны. Сидели в ресторане на Речном вокзале, отмечали день победы. Опять же вспоминали о разном. Кто служил вместе, кто по отдельности. Война-то для нас всех одна.

Только я вдруг вспомнил совсем не о войне, а как мы с Пашкой в сорок девятом за Любаней в Обь ныряли. Вспомнил и то, как в двадцать восьмом дарил эту штуку твоей Наденьке, да потом оказалось, зря дарил. Она всё напрочь забыла, а напоминать не хотелось, понимаешь сама… да, так вот, в сорок девятом-то я подарил её Любочке. Она так и оставила её в каюте на матрасе.

Как вспомнил – затосковал и говорю Степану Степанычу: «На тебе эту дореволюционную цацку. Она в моей семье с царских времён, да только не хочу больше её видеть. Ты мужик бравый. Чего хочешь, то с ней и делай. Хоть в ломбард сдай». Вот как я поступил и сразу так полегчало, как будто избавился от ноши какой.

Алексей Андреевич опять замолчал, унырнув во глубь своей натуры. Когда вынырнул, то подступил к Юлии Ивановне со старой затеей:

– Юлия Ивановна, что ты мне голову морочишь? Давай выпьем за встречу? В кои-то веки нас судьба свела? Так бы и померли не увидавшись…

– Это не судьба – отклонила его натиск Юлия Ивановна – это, Алёшенька, я сама о тебе вспомнила и нашла тебя с третьей попытки. Знаешь, сколько Алексеев Андреевичей Громовых в Москве?

– Сколько? – спросил Алексей Андреевич через плечо, поскольку уже лез в заветную дверь буфета.

– Восемнадцать – произнесла с жестковатым выговором заморская старушенция.

– Да ну? – удивился Алексей Андреевич, ставя бутылку посреди стола и доставая к ней две гранёные стопки – Откуда знаешь?

– Мне помогли в посольстве. У вас есть такая организация, называется «стол справок».

– Как ловко! – воскликнул Алексей Андреевич, разливая коньяк по стопкам – А если бы Павлушку его фронтовые друзья не заманили в Москву? А если бы он меня за собой не потянул и жил бы я теперь в Салехарде? Что бы тогда?

– Тогда я обошла бы семнадцать Алексеев Громовых и вернулась в Онфлер несолоно хлебавши.

– Вот и я говорю, судьба! – подытожил Алексей Андреевич – так что давай выпьем по-родственному.

Юлия Ивановна обречённо вздохнула:

– Судьба так судьба – и взяв стопку, пригубила коньяк.

– Э-э! – запротестовал Алексей Андреевич – а как же чокнуться?

Юлия Ивановна смутилась:

– Фу ты, ну ты! Я совсем отвыкла.

– Ага! – непонятно чему обрадовался бывший капитан – Ты, тётка, совсем офранцузилась. В старые времена тебя приняли бы за шпионку!.. – Алексей Андреевич осёкся, взглянув в её беспристрастные, спокойные как северное небо глаза. Чокнулись. Выпили. Хоть Алексей Андреевич и выставил на стол разнообразную закусь, Юлия Ивановна взяла лишь кружок тонко нарезанного лимона и не морщась съела вместе с кожурой. Спросила:

– Ну и что?

– Да ничего – развёл руками Алексей Андреевич – поймали бы тебя и сказали: «Нехорошо! Мы тут, понимаешь ли, коммунизм строим, а ты шпионишь!» Потом отправили бы домой, чтобы ты всем там рассказала что «Коммунизм это молодость мира и его возводить молодым», а не таким развалинам, как мы с тобой.

– Я не про то – тётка с настойчивой льдинкой в голосе поправила потерявшего нить повествования капитана – ты подарил эту брошь. Почему она здесь?

– А-а-а! – протянул капитан, глядя на брошь – брошь то… Так забери её себе. Она же твоя.

– Как скажешь – согласилась Юлия Ивановна, прикалывая брошь – значит, Степан Степанович её не взял?

– Этот старый хрыч подарил её Соньке аккурат в день рождения! Ну, разве не судьба? – и Алексей Громов треснул кулаком по столу.

Юлия Ивановна оторвала взгляд от висящего на груди украшения. Перед ней сидел племянник, сильно переменившийся не только за годы, прошедшие в разлуке, но и за последние полчаса. Недавно был он хоть и пожилым, но подтянутым и собранным, даже красивым своей скупой мужественной статью, а теперь разнуздался, распоясался. Рожа сделалась красной, глазищи бессмысленно глядят сквозь. Ни дать – ни взять, старый пират, загнанный на маленькую кухоньку за бесцельные буйства.

– Не по годам пьёшь, Алексей – заметила старушка – вот и преследуют тебя барабашки с мистикой.

– Упроща-аешь – обиженно протянул Алексей Андреевич – я тоже, как и ты, хотел, было отмахнуться от фактов. Только невозможно отмахнуться. Слишком они очевидные. Мне Степаныч рассказал, что Сонька вытворяла. Всё совпадает, все приметы налицо. Во-первых – Алексей принялся загибать пальцы – она ест как троглодит. Степаныч говорил, она все продукты сожрала, которые были припасены и ещё жаловалась ему, дескать, ей мешают кушать. Во-вторых, она кидалась людьми. То есть силища в ней просыпается нечеловеческая. В-третьих, день рождения. В-четвёртых, эта самая брошка, что у тебя на груди. Только возраст не совпадает – тут он помахал перед Юлией Ивановной оставшимся не загнутым большим пальцем – возраст всё время возрастает: одиннадцать, пятнадцать, восемнадцать… что дальше то будет? А?

– Шесть – произнесла Юлия Ивановна.

– Что шесть? – не понял Алексей Андреевич.

– Был четвёртый случай. То есть первый, когда Милюль было шесть лет. В тысяча девятьсот седьмом году она спасла тебе жизнь. Тебе тогда тоже было шесть лет и тебя чуть не смыло за борт во время шторма. Забыл?

Алексей Андреевич ошарашено посмотрел на тётку, старательно налил в гранёные мензурки поровну и, поставив бутылку на стол, признался:

– Забыл. Уж очень это было давно. Вывалилось из общей картины.

– Вот я и говорю, прекращай пить – посоветовала тётка – чтобы не терять чёткость.

Алексей Андреевич пьяно захихикал. Что-то ему в тёткиных словах показалось смешным, а Юлия Ивановна встала из-за стола и объявила:

– Пора мне, Алёша. Завтра трудный день. Я не просто так приехала в Москву. Я талисман сборной Франции по академической гребле. Буду напутствовать команду на завоевание золота. Приезжай на гребной канал, может и увидимся.