Я бы сражалась с ними насмерть. Сражалась бы с ними, пока не превратилась в окровавленное тело на полу. Ненавижу, что они одержали верх, напав на меня в темноте, пока я была слаба.

Каэлиан был бы недоволен.

Он так многому меня научил, но когда пришло время использовать свои чувства и определить, что что-то не так, я оступилась. Упала духом, хотя знала, что что-то не так. Хотя знала, что иду в логово льва и не выберусь оттуда живой, если не буду бороться изо всех сил.

И всё же я сижу здесь, голая и напуганная. И в их власти делать всё, что им заблагорассудится. Они могут убить или пытать, или оставить меня гнить здесь, пока от меня не останутся кости и пустое сердце.

Я сижу в углу, моя обнажённая кожа замерзает на влажном цементном полу. Ни одеяла, ни ведра, чтобы сходить в туалет. Ничего, что сделало бы их хоть немного человечнее.

Это хуже, чем тюремная камера.

Здесь только я и четыре стены.

Я то и дело задрёмываю, из-за закрытых окон невозможно разобрать, ночь сейчас или день. Чувствую себя потерянной и одинокой. Я не слышала ни звука голоса Арии. Я скучаю по ней.

Я скучаю по Каэлиану.

Моё сердце сжимается в груди, на глаза наворачиваются слёзы, и я опускаю голову между коленей. Такая потерянная. Мне так холодно.

Так одиноко.

Некоторое время спустя меня выводят из оцепенения звуки шагов. Не уверена, спала ли я или мой разум онемел, но моя шея затекает от неудобного положения, а конечности покалывает от напряжения из-за холодного воздуха подвала.

Дверь открывается с другой стороны подвала. Сквозь коробки, прачечную и пустые места на шаткой старой деревянной лестнице проникает свет со второго уровня. Я не уверена, означает ли это, что сейчас день, или они просто включили свет.

Из-за разницы в освещении закрываю лицо руками, чтобы прикрыть глаза. Мне больно, и я знаю, что это означает, что прошло много времени с тех пор, как я здесь.

По лестнице начинают спускаться шаги, каждая ступенька скрипит от гнили и возраста. Когда раздаются вторые шаги, я зажмуриваюсь. Вдвоём.

Вдвоём — это нехорошо.

Я молчу, и они тоже, когда направляются ко мне. Тётя Глория идёт первой, а дядя Джерри сразу за ней. Взгляды на их лицах способны переломать кости.

В их взглядах сквозит жестокость и ненависть.

— Рэйвен, — говорит моя тётя, подходя к воротам. Она поднимает деревянную трость и стучит ею по прутьям. — Ах ты, маленькая шлюха, — снова стучит по прутьям.

Вздрагиваю и опускаю плечи, как побитая собака. Я чувствую себя такой сильной, когда меня нет рядом с ними, но, когда они рядом, превращаюсь в испуганного, слабого маленького ребёнка, каким они хотят меня видеть.

Мой дядя стоит позади неё, на его лице смесь ярости и возбуждения. Этот мужчина болен. Настоящий психопат, если он получает удовольствие от боли и страха детей.

И это говорит девушка, которая только что несколько раз ударила другую девушку осколком зеркала в ванной, а затем занялась сексом, а на её руках всё ещё была кровь мёртвой девушки.

Мой дядя лезет в задний карман и достаёт знакомую пару латексных перчаток.

Мои глаза расширяются, всё тело напрягается от страха.

— Нет, пожалуйста. Нет.

Я встаю, прижимаясь спиной к кирпичной стене позади меня. Хочу утонуть в ней. Раствориться в ничто. Не хочу, чтобы они прикасались ко мне. С болью я справлюсь. Я переживу боль. Но когда он прикасается ко мне, я чувствую себя грязной. Использованной. Его прикосновения задерживаются, и я знаю, что это его собственный тревожный секрет.

Ему нравится это прикосновение.

Тётя достаёт из кармана связку ключей и размахивает ими передо мной, прежде чем взять один из них.

— Ты нарушаешь наши правила, ты убегаешь, делая Бог знает что. Потом возвращаешься вся в крови, — поворачивает ключ, глядя мне в глаза. — Ты — отродье дьявола. Демон, как и твой отец. Ты идёшь к нему, потому что в тебе, как и в нём, течёт нечистая кровь! — кричит тётя, взмахивая тростью и ударяя меня по руке.

Я всхлипываю, подавляя рыдания.

— Скажи мне, Рэйвен. Ты отдавалась мужчине? Ты совершаешь гнусный грех добрачного секса?

Отрицательно качаю головой. Ложь может дорого мне обойтись, но я не могу сказать «да». Может быть, они не смогут выяснить? Не знаю, но я боюсь последствий, если признаюсь, что у меня был секс.

Дядя заходит в клетку, и я отшатываюсь от него и его рук в перчатках. Тётя Глория берётся за основание цепей и начинает тянуть их, с каждой секундой натягивая всё сильнее. Довольно скоро я осознаю, что цепь на моих руках тянется вверх, и мои руки тянутся по бокам, как будто у меня выросли крылья. Тётя оборачивает одно из звеньев вокруг основания, фиксируя мои руки на месте.

Она начинает тянуть меня за ноги, и ухмылка дяди перерастает в улыбку, когда мои ноги начинают разъезжаться.

— Нет. Нет! — трясу головой, пытаясь вырваться, но это бесполезно Моё тело принимает форму буквы «Х», и я издаю вопль из-за своего незащищённого положения.

Это так неудобно, и это именно то, чего они хотят. Им нравится, что я нахожусь в таком уязвимом для них положении. Тётя и дядя питаются моим страхом и болью.

— Я спрошу тебя ещё раз, Рэйвен. Занималась ли ты сексом до брака? — спрашивает тётя Глория, крепко сжимая трость.

Я качаю головой, сглатывая рыдания. Не хочу, чтобы они знали о степени моего страха.

— Давай, Джер. Проверь, — кивает тётя Глория, и дядя Джерри шагает ко мне.

Мотаю головой из стороны в сторону, но это ни к чему не приводит. Я вырываюсь, пытаюсь лягаться, ударить его головой. Стараюсь делать всё, что в моих силах. Но через секунду дядя уже рядом со мной, его тело вплотную прижимается к моему, а рука в перчатке оказывается у меня на спине.

— Я, пожалуй, предположу, что ты была непослушной, грешной девочкой, Рэйвен. Я чувствую запах твоих грехов. Вижу их в твоих глазах. Как ты думаешь, мы хотим, чтобы ты была такой? Мы пытаемся помочь тебе, но ты, похоже, не хочешь нашей помощи.

Дядя Джерри скользит рукой по моим ягодицам, раздвигая их пальцами. Я крепко сжимаю их, напрягая все мышцы, которые у меня есть, чтобы защитить себя, но это бесполезно против его пугающе сильных пальцев. Дядя просовывает пальцы мне между ног и погружает один внутрь. Один длинный палец погружается в глубину моей интимной зоны, к которой никто не должен прикасаться без моего согласия. Это единственное место, где бывал Каэлиан, и он единственный, кого я хочу там видеть.

Но мой дядя действует решительно, его палец несколько раз входит и выходит, а затем он вынимает его.

Я задыхаюсь, слёзы текут по моему лицу от отвращения и ужаса.

Дядя отдёргивает руку и смотрит на меня с ненавистью, прежде чем перевести взгляд на свою жену.

— Она испорчена, Глория. Она отдалась дьяволу.

Тётя Глория не произносит ни слова и не смотрит мне в глаза. Она отводит свою трость назад и хлещет ею по моей груди и рёбрам. Затем, отведя трость назад, снова хлещет меня.

— А-а-а! — кричу я. Ощущение такое, будто пламя обжигает мою кожу. Она бьёт снова и снова, пока у меня перед глазами не начинают мелькать звезды.

Мой дядя пятится, пока не выходит из клетки. Я слышу, как тот снимает перчатки, от щелчка резины меня подташнивает. Потом он возвращается, встаёт рядом с тётей Глорией, с Библией в руках. Дядя опускается на колени, держа Библию в левой руке, а правую подняв к небу. Закрывает глаза и начинает произносить слова. Смесь английского и чего-то непонятного.

Тётя подходит ко мне, и кончик трости врезается в мою кожу, и я чувствую, как от давления образуется синяк.

— Ты тупая шлюха! — кричит она мне в лицо. Тётя бьёт тростью по моим плечам, шее, голове, снова и снова.

— Пожалуйста, прекрати! — кричу я.

— Я не должна была позволять тебе жить со мной! Это было ошибкой с самого начала! Твоя шлюха-мать не хотела тебя, ни одна семья не хотела тебя, и мы точно не хотели тебя! Но нам пришлось взять тебя, и я жалею, что мы это сделали! Ты шлюха! Ты грех! Ты — дитя дьявола! — орёт она во всё горло.

— Мне жаль! Мне жаль! — рыдаю я, моё тело мокрое от пота и слёз. Я чувствую себя неправильной, чувствую себя запятнанной. Чувствую, что смысл жизни на данный момент ничего не стоит.

Зачем я вообще здесь?

— Просто убей меня! — кричу я. — Если ты так сильно меня ненавидишь, просто покончи с этим!

Я всхлипываю, а удары хлещут меня сзади и спереди, по ногам, по заднице. По шее бьют так сильно, что кажется, будто у меня пропал голос. По моему влагалищу бьют так сильно, что кажется, будто лужа крови заливает внутренности.

— Остановись! Остановись! — Голос Арии пробивается сквозь мои крики, её вопль настолько пронзителен, что я чувствую его в своей душе. Тётя Глория прекращает свои удары, а дядя Джерри — свои молитвы. Сквозь затуманенные глаза я вижу дрожащее тело Арии на вершине лестницы.

— Прекратите! Вы — монстры! Прекратите причинять ей боль! Она не сделала ничего плохого! — давится рыданиями Ария, и её голос эхом разносится по лестнице.

— Иди в свою комнату, Ария! — кричит тётя Глория.

У Арии вырывается рычание, в её голосе столько гнева, что я чувствую его прямо у себя в груди.

— Я ненавижу вас! Я ненавижу вас обоих! Я… я звоню в полицию! — Ария захлопывает дверь, топот проносится надо мной.

— Хватай её, Джерри. Хватай её сейчас же! — орёт тётя Глория.

Дядя Джерри захлопывает Библию, вскакивает на ноги и, едва взглянув на меня, устремляется вверх по лестнице.

Тётя Глория подходит ко мне, и я чувствую запах её лака для волос и мыла на коже.

— Ты умрёшь здесь, внизу. Ты не будешь есть. Ты не будешь пить. Ты никогда больше не ляжешь спать. Я позволю тебе умереть и сгнить, и на твоём теле не останется ничего, кроме этих цепей.

Она отступает назад, из её груди вырывается низкое рычание.

— Я ненавижу тебя, Рэйвен. Я ненавижу в тебе всё.

Тётя отводит трость назад, а затем наносит мне последний удар по голове.

Больно. Очень больно.

Я в оцепенении склоняю голову набок, пока она отходит от меня, закрывая клетку и направляясь наверх.