Сгорбившись, он опускал низко голову.
– Изменник Гу Ман…
Сложив ладони в знак благоговения, он повторял это от яркого дня до бескрайней тёмной ночи.
– … Не окупит своей вины даже десятью тысячами смертей.
На третий день небо затянули свинцовые тучи. На Чунхуа обрушился нескончаемый весенний дождь. Одежда Гу Мана была тонкой, но он продолжал стоять на коленях даже в весенние заморозки под промозглым ветром и дождём*. В конце концов, его тело не выдержало. С большим трудом он прополз ещё одну ступеньку и встал на колени перед нефритовым мемориалом. Губы Гу Мана шевелились, но он не смог издать ни единого звука. Дождь уныло стучал по его лицу.
* qī fēng chǔ yǔ (凄风楚雨) – метафора. Описывает плохую погоду, которая является отражением состояния человека. То есть «жалкий / беспомощный».
Он снизу вверх посмотрел на величественную и торжественную мемориальную табличку павшего героя.
«Седьмой Ваншу-цзюнь, Мужун Сюань. Да упокоится доблестная душа вечным сном».
Оказывается, он добрался до отца Мужун Ляня…
Гу Ман смотрел на властные золотые надписи. По сравнению с этим божеством он выглядел как трясущийся комок грязи. Ничтожество*. Его губы дрожали, а из горла, которое не могло воспроизвести ни звука, с большим трудом вырвалось невнятное хрипящее бормотание:
– Изменник Гу Ман…
* Буквально здесь написано «ком грязи / пепла», но дабы не повторяться, я заменила на подходящее по смыслу слово.
Раздался громовой раскат, такой гнетущий, словно небо превратилось в огромный барабан, грохочущий с гулким эхом.
Гу Ман с большим трудом поднял руки, будто налитые свинцом, и соединил ладони, после чего опустился в поклоне, ударившись лбом об землю и закрыв глаза.
– Не окупит своей вины… даже десятью тысячами смертей…
Гром расколол небеса.
Словно этот громовой рёв сразил его своим ударом, Гу Ман, в конце концов, не выдержал и потерял сознание. Он преклонял колени три дня и три ночи без сна и отдыха, поэтому больше не смог подняться.
Увидев, как он жалко, свернувшись калачиком, валяется под дождём у могилы Мужун Сюаня, толпы народа, пришедшие поглазеть, слетелись к нему, как стервятники на запах мертвечины. Они бросали косые взгляды на это мокрое и слабое тело. Люди слышали о том инциденте, когда Гу Ман взбесился, поэтому, пока он был в сознании, не осмеливались подходить слишком близко и лишь шёпотом плевались едкими комментариями. Но сейчас он был без сознания, измотанный до предела. Некоторым это прибавило смелости.
– Этот презренный раб сказал, что искренне раскаивается в преступлениях. Но посмотрите, он рухнул до того, как успел обойти все могилы. Он правда обессилел или притворяется, а?
– Пни его, и сразу станет понятно.
Кто-то действительно вышел вперёд и ударил ногой по бледному безжизненному лицу Гу Мана. Через некоторое время Гу Ман по-прежнему не реагировал.
– Он правда вырубился!
Складывалось впечатление, словно прорвало огромную дамбу.
– Он пришёл на гору Воюющих душ, чтобы кланяться, а не дрыхнуть!
– Бейте его!
Сложилась действительно занимательная ситуация. Толпа, которая собралась на горе Воюющих душ, в большей степени не имела никакого отношения к потомкам прославленных павших героев. Знать, имеющая кровавую вражду с Гу Маном, не стала бы тратить своё время, пыхтя и поднимаясь на гору, чтобы полюбоваться этой сценой. Они лишь хотели лицезреть казнь Гу Мана. Но так как она ещё не состоялась, они и вовсе предпочитали не смотреть на человека, вызывавшего одно лишь отвращение.
Знатные подданные государства, в руках которых действительно находились сила и власть, такие как принцесса Мэнцзэ, Цзян Фули, Юэ Цзиньтянь и Мужун Чуи – с ещё меньшей долей вероятности посетили бы этот балаган.
Не зря говорят, рыбак рыбака видит издалека*. Все те, кто слетелся на вершину горы Воюющих душ, подобно рою мух, чтобы поглазеть на унижение Гу Мана, имели схожий склад ума. Большая часть этих людей не обладала никакими способностями, поэтому всё, что им оставалось – это бездельничать днями напролёт. Вполне очевидно, что у Гу Мана не было перед ними никакого долга, однако они вели себя так возбуждённо, словно и правда были потомками оскорблённых павших героев. Толпа требовала справедливости.
* wù yǐ lèi jù (物以类聚) – букв. «всё собирается вместе с себе подобным»; «два сапога пара», «рыбак рыбака видит издалека».
В этом мире тех, кто борется за справедливость, можно разделить на два типа: у первых все мысли были только об этом и без лишних слов они сразу приступают к делу; вторые же от безделья только и делали, что нарывались на неприятности.
Толпа, собравшаяся на горе Воюющих душ, относилась как раз ко второму типу. Но помимо этих бездельников всё-таки была пара людей, которые действительно пришли отдать дань уважения предкам и случайно наткнулись на эту сцену. Таким образом, во всей этой путанице и неразберихе неожиданно раздался тихий детский голос, немного звонкий и всхлипывающий, еле сдерживающийся от рыданий:
– Тётушки, дяденьки, вы… не могли бы вы перестать бить его…
Прежде чем ребёнок успел договорить, рот был зажат большой рукой.
Когда они обернулись, они не знали, чья дочь посмела открыть рот, поэтому были взволнованы, подумав: «К какой знатной семье она принадлежит?». Но когда они присмотрелись, то паника испарилась быстрее, чем разгладилась бы рябь на воде. В мгновение ока их рожи озверели:
– Чжанфэн-цзюнь? Что за сумасшедшие бредни опять несёт твоя дочь?
Оказалось, что говорившим ребёнком была Лань-эр.
Малышка Лань-эр пришла вместе с отцом в усыпальницу, чтобы отдать дань уважения павшим. Они не ожидали, что попадут в такую ситуацию.
С тех пор как она заболела, на неё вечно бросали презренные взгляды, никто не осмеливался играть с ней или разговаривать, кроме папы никто не улыбался ей.
Несмотря на то, что в поместье целителя она перекинулась всего парой фраз с Гу Маном, эти несколько слов, и та стрекоза, опустившаяся на её волосы… Удивительно, но все эти незначительные вещи, случившееся с ней впервые за много лет, в итоге привели к такой наивной привязанности. Поэтому, видя как издеваются над да-гэгэ*, она не смогла сдержаться, и слёзы потекли по её лицу.
* dàgēge (大哥哥) – брат (обращение ребёнка к юноше).
– Извините меня, извините, – тут же бросился извиняться Чжанфэн-цзюнь.
Однако толпа никак не унималась, продолжая насмехаться:
– Так слухи не врут. Твоя дочь и правда бешеная собака. Да как она посмела просить за эту омерзительную сволочь.
– Держи гнилой рот своей дочери на замке. Единственная причина, по которой она продолжает обучаться в Академии, это то, что мы сжалились над тобой. Тебе предоставили такой шанс, но если ты будешь невнимателен, то рано или поздно её бедственное духовное ядро вырвут!
– Чжанфэн-цзюнь, несмотря на юный возраст, должно быть, твоя дочь уже погрязла в разврате. Неужели она положила глаз на эту псину? – неожиданно резко спросил кто-то.
Любой нормальный отец не стал бы терпеть подобные грязные комментарии в адрес своей дочери. Однако Чжанфэн-цзюнь уже давно не являлся «нормальным». Он выглядел как олень*, которого подталкивали к краю пропасти. Оказавшись лицом к лицу с тиграми и волками, которые скрежещут зубами и жаждут крови, что он мог сделать? Он злился, его сердце разрывалось от гнева, но, дрожа всем телом от переполнявшей его злобы, всё, что он мог – сдерживать внутри разъярённое пламя.
* mílù (麋鹿) – лось и олень, олень (обр. в знач.: «неотёсанный», «деревенщина»).
Несмотря на то, что вены на его шее вздувались от гнева, Чжанфэн-цзюнь только и мог, что улыбаться и поддакивать в ответ.
Они были правы. Малышка Лань-эр не могла позволить себе допускать какие-либо ошибки. Её духовное ядро могут вырвать в любой момент и тут же исключить из Академии.
Чжанфэн-цзюнь поклонился, извинился и поспешно ушёл, потащив дочь за собой подальше от этого опасного места. Только у ворот усыпальницы он ослабил хватку и отпустил дочь. Девочка тут же зарыдала в голос.
Она бросилась вперёд, приобняв отца за спину, и, задыхаясь, проговорила:
– Папа, какой проступок совершил да-гэгэ…
Чжанфэн-цзюнь повернулся и погладил девочку по голове.
– Смертельное преступление! Государственная измена карается смертной казнью. Лань-эр, не стоит так много говорить.
– Неужели его нельзя простить?
– За такое преступление невозможно помиловать. Этому нет оправдания.
Слёзы Лань-эр были подобны жемчужинам.
– Но… ведь…
Неся дочь на руках, Чжанфэн-цзюнь спускался с горы по тропинке. Она положила голову на плечо отца, наблюдая за тем, как Гу Ман и толпа отдаляются всё сильнее и сильнее и как вид становится всё более размытыми. Дети зачастую наивны, поэтому девочка не знала, что у Гу Мана нет родителей.
– Но если в таком виде… его увидят родители… им будет очень больно… – всхлипывая, сказала она.
Если в таком виде его увидят родители.
Им будет очень больно…
Однако малышка Лань-эр не знала, что у Гу Мана не было ни отца, ни матери. Он лишился семьи, когда был ещё совсем маленьким, затем потерял своих сюнди* и армию, славу и репутацию… Он лишился всего, осталась лишь одна грязь. Никто не будет переживать за него, все будут только радоваться от того, что он испытывает боль.
* Братья по оружию, армейские товарищи.
Не было никого, кто мог бы о нём позаботиться.
Единственный человек, который мог бы быть рядом с ним, тоже связан оковами судьбы и статуса. Он давно уже перестал быть хозяином своей жизни.
***
– Сихэ-цзюнь.
Мо Си находился в Светлом зале военного управления. Завершив служебные дела, он собирался покинуть столицу и отправиться на гору Воюющих душ. За всё время, что Гу Ман находился в усыпальнице, Мо Си каждый день старался побыстрее покончить с делами, чтобы тут же отправиться в своё укрытие у сосен и кипарисов, чтобы наблюдать за Гу Маном.