Сохраняя хладнокровие, Мо Си шагнул вперёд своими длинными ногами, встав между Мужун Лянем и Гу Маном.

– Мужун Лянь, ты слишком широко мыслишь.

Тот двусмысленно улыбнулся.

– Я что, не могу и пары слов сказать псине, которую сам же вырастил?

– Теперь он мой человек.

Тон Мо Си был достаточно резок. Тонкое, как крылышко цикады, лицемерие Мужун Ляня мгновенно обнажилось:

– Нет нужды специально заострять внимание на том, что я и так вижу. Ты действительно относишься к нему как к человеку. Лишь народ Чунхуа может поклониться павшим героям, погребённым на горе Воюющих душ, – Мужун Лянь внезапно склонился к Мо Си. Его глаза блестели и, стиснув зубы, он продолжил: – Так в чём же дело, а, Сихэ-цзюнь? Ты всё ещё считаешь Гу Мана своим сюнди? Поступая подобным образом, ты не способен отличить врага от самого себя. Почему бы нам тогда не расстелить красную дорожку, не запустить фейерверки и не рассыпать цветы для государства Ляо, которое придёт поглазеть на могилы героев Чунхуа? Что думаешь, а?

Он говорил с такой сильной агрессией, что Мо Си не успел среагировать, однако Гу Ман уже открыл рот:

– Я хотел принести извинения.

– Извинения? – Мужун Лянь выглядел так, словно услышал самую смешную шутку в мире.

Гу Ман подумал, что не совсем ясно выразил свои мысли, поэтому пояснил:

– Я хотел извиниться перед ними… – он оглянулся на мемориалы павших героев. – Я пришёл попросить прощения у них за свои преступления.

На этот раз Мужун Лянь громко расхохотался. Кисточки, украшавшие трубку, задёргались в такт его смеху. Он продолжал гоготать всё громче и громче.

– Ха-ха-ха… Ха-ха, извиниться? Просить прощения за преступления?

Его лисий взгляд впился в Гу Мана, улыбка всё ещё играла на лице, но в глазах стояла злоба. Из-за этого противоречия его бледное лицо выглядело особенно свирепо.

– Каким образом ты хочешь принести извинения? Как ты собираешься просить прощения?

– Не смеши меня, Гу Ман! Ты думаешь, что, преклонив колени, ударившись в поклоне и раскурив парочку благовоний перед могилой отца Мо Си, ты извинишься? Тысячи душ павших героев Чунхуа не вынесут подобного оскорбления!

– Мужун Лянь! – гневно выкрикнул Мо Си.

– Что такое? Ты вообще никому не позволяешь разговаривать с ним? Даже я не могу лишний раз упрекнуть его? – Мужун Лянь внезапно обернулся. – Маленький Хоцю, мы оба в детстве лишились отцов. Чем поместье Ваншу уступает тебе? Ты не можешь указывать мне, что делать! Оба наших старика* лежат на этой вершине! Если ты не против того, что он здесь, то я против! Ясно тебе?!

* lǎozi (老子) – «старик» в уважительном контексте, то есть «отец».

С этими словами он поднял руку и яростно указал на Гу Мана.

– Посмотри на него! Разве можно считать извинения искренними, когда он выглядит так беззаботно?!

Гу Ман внезапно шагнул вперёд, прошёл мимо Мо Си и встал перед Мужун Лянем.

– Я не говорил, что именно это было моим извинением. Я глупый, однако даже я понимаю, что сделанного мной недостаточно.

– Чушь! Ты не глуп. Ты слишком умён. В павильоне Ломэй ты довольно ловко прикидывался человеком, смирившимся со своей судьбой, но, попав в руки нашего генерала Мо, ты снова начал каяться. Даже пришёл сжечь пачку ритуальных денег, чтобы вызвать сочувствие! – яростно сказал Мужун Лянь.

– Гу Ман, неужели ты думаешь, что павших героев Чунхуа так легко купить? Неужели ты думаешь, что сожжение бумажных денег тут же сотрёт твою вину и освободит от прошлого? Неужели ты думаешь, что всех потомков героев Чунхуа также легко задобрить, как твоего* Сихэ-цзюня?

* Здесь используется иероглиф 家, что дословно значит «семья», то есть «Сихэ-цзюнь из твоей семьи», обычно на русский язык переводят как «твой».

Гу Ман стоял прямо, словно натянутая струна. Он посмотрел на Мужун Ляня и сказал:

– Нет, я...

– Тогда ты не должен был сегодня сюда приходить, ублюдок!

Во время своих слов Мужун Лянь неожиданно ткнул своей трубкой в шею Гу Мана. Она была обжигающе горячей, поэтому Гу Ман вздрогнул, но остался стоять на месте, словно таким образом хотел продемонстрировать свою решимость. Не говоря ни слова, он уставился своими голубыми глазами прямо на Мужун Ляня. Пепел от «Жизни как сон» осыпался на его одежды, прожигая её и обжигая кожу.

Гу Ман не двигался, но Мо Си не мог больше на это смотреть. Не имело особого значения: из-за Гу Мана ли, или из-за того, что они находились в усыпальнице павших героев – ему невыносимо было наблюдать за тем фарсом, что устроил Мужун Лянь.

Он схватил руку Мужун Ляня и отодвинул её вместе с трубкой от шеи Гу Мана.

В том месте, где трубка касалась кожи, был настолько сильный ожог, что обнажилась ярко-алая плоть. Мужун Лянь не собирался останавливаться. В ярости он заорал:

– Мо Си, отпусти, блять, мою руку!

– Мужун Лянь, ты собираешься и дальше скандалить на горе Воюющих душ?!

– Это ты привёл с собой изменника, поэтому именно ты оскверняешь память павших героев Чунхуа! И у тебя хватает наглости в чём-то обвинять меня?

– Он пришёл принести извинения!

– Он извинился только перед твоим отцом! А что насчёт остальных?! Преклонил ли он колени перед другими? Что это за извинения! Он лишь заискивал перед тобой, чтобы просто облегчить себе жизнь! И, по-моему, он уже достиг своей цели! Что ты собираешься делать дальше? Может, стоит пойти за прошением к правителю, чтобы он удостоил его награды? Ты знаешь об его истинных намерениях?!

Среди расцветающего пламени гнева не обошлось и без толканий, когда Мужун Лянь приблизился к Мо Си. Однако Мо Си старался сдерживаться, чтобы не затевать драку в священном месте. Гу Ман, наблюдая за этой сценой, хотел вмешаться, но неожиданно Мужун Лянь обернулся и влепил ему пощёчину.

Отзвук от хлопка разлетелся повсюду.

Кровавое проклятие лотоса на шее Гу Мана внезапно засветилось, но было подавлено до того, как вышло наружу. Потому что он понял из их разговора, что в этом месте не стоит затевать драку и, тем более, проливать кровь.

Пощёчины для Мужун Ляня было недостаточно, особенно тогда, когда он увидел сложное и отвратительное выражение лица Гу Мана, поэтому он злобно пнул его ногой в грудь. Гу Ман не успел увернуться и отлетел назад, ударившись о нефритовые ступени и захлёбываясь кровью.

– Гу Ман!

Переполненный яростью Гу Ман вытер кровь с уголков рта. При взгляде на Мужун Ляня, звериная натура, теснившаяся в его взгляде, отступила – он изо всех сил старался её подавить. Тяжело дыша и часто моргая, он оттолкнул руку Мо Си, когда тот хотел помочь ему подняться. Рукавом своих одежд он начал оттирать капли крови со ступеней.

Мужун Лянь сощурился. Кончики его пальцев дрожали от гнева.

– Что ты делаешь?

– Я не должен загрязнять это место, – договорив, Гу Ман посмотрел наверх.

– Я сказал, что хочу искупить свою вину, это правда.

– …

– Я сказал, что больше никогда не предам, это тоже правда.

Мужун Лянь не знал, что на это ответить.

– Я не лгал, – он еле-еле шевелил окровавленными губами. – То, что я сказал здесь сегодня, стоя на коленях, было правдой.

Из-за этих проникновенных и чистых голубых глаз Мужун Лянь неосознанно попятился назад. Под рукавами одежды он поглаживал голубой перстень, однако дрожь во всём его теле становилась всё сильнее и сильнее.

Казалось, что он изо всех старается подавить эмоции. Мужун Лянь сделал небольшую паузу, а затем, стиснув зубы, внезапно сказал:

– Хорошо.

– Ты хочешь принести извинения, поклониться и начать всё сначала, не так ли?

– Да, – решительно ответил Гу Ман.

Мужун Лянь запрокинул голову, задыхаясь. В его глазах отражались чрезвычайно сложные эмоции, когда он вновь повернулся к Гу Ману, а голубое кольцо, которое он яростно сжимал под рукавами, почти впечаталось в ладонь.

– В усыпальнице десять тысяч захоронений. Преклони колени перед каждым, вне зависимости от того, старое оно или новое, умерли они по твоей вине или нет. Каждый раз преклоняя колени, повторяй: «Изменник Гу Ман не окупит своей вины даже десятью тысячами смертей».

– Только преклонив колени перед каждым захоронением на этой горе, у тебя появится ничтожное право произносить ранее сказанные слова, – Мужун Лянь наклонился, дым от трубки коснулся щеки Гу Мана, – о том, что ты искренне просишь прощения перед всеми этими душами.

Закончив говорить, Мужун Лянь выпрямился и посмотрел на Мо Си. Он полагал, что тот будет возражать, поэтому вновь обратился к Гу Ману:

– Хотя, в конце концов, ты же теперь один из людей Сихэ-цзюня, поэтому я не могу говорить тебе, что делать. Всё зависит от того, насколько сильные угрызения совести ты испытываешь.

Без малейших колебаний Гу Ман тут же поднялся. Яркий солнечный свет освещал его красную опухшую щёку и кровь в уголке рта.

– Я сделаю это.

«Я сказал, что был искренен»

«Я никогда не отступлю от того, что хочу сделать»

Услышав, как быстро тот согласился, Мужун Лянь испытал сложные эмоции: на его лице заиграла саркастическая улыбка, но также был виден испуг. Возможно, за этим скрывалась какая-то тайна, которая известна только ему самому.

Глаза Мужун Ляня засверкали, когда он зашептал:

– Ты не будешь сожалеть об этом? Здесь десятки тысяч могил. Едва ли ты успеешь преклонить колени перед каждой за три дня и три ночи.

– Тогда четыре дня и четыре ночи, десять дней и десять ночей.

Он повернулся и посмотрел на Мо Си.

– Я хочу отдать тебе своё сердце.

Пальцы Мо Си давно сжались в кулаки, однако он продолжал молчать. Он слишком хорошо знал Гу Мана. Увидев блеск в его глазах, Мо Си понял, что пытаться сейчас остановить его, это то же самое, что сдерживать кровожадность дикого зверя. Гу Ман не отступит.

Более того, сказанное Мужун Лянем было правдой.

Даже небольшие проступки имеют свою цену, а за плечами Гу Мана целое поле трупов и реки крови.

– Гу Ман, обдумай это ещё раз. Даже если ты преклонишь колени, никто не простит тебя. Будь то три дня и три ночи, или десять дней и десять ночей – даже если ты умрёшь на этой горе – ты не перестанешь быть пленным преступником Чунхуа. Ничего не изменится, – проговорил низким скрипучим голосом Мо Си.