- Как Люня, выговаривает букву "р"?

- Да, речь стала четче.

- Ну и отлично. Пойду я, дел невпроворот. Беспокоюсь об отсутствии стоматологии в городе, у людей рушатся зубы сплошь и рядом.

- Зачем она приходила? Хотела разузнать про выживших? – спросила Эммалиэ, когда врачевательница ушла, любезно распрощавшись.

- Приспрашивалась, не собираемся ли бежать из города.

- Да ну? – изумилась Эммалиэ. – Шутит, видно? На чем и куда бежать, вот вопрос.

Действительно, кто мог, тот уехал. А нам и ехать некуда, и никто нас не ждет.

- Мы можем попробовать. Соберем чемодан и дойдем до станции, там проходят даганские караваны из машин… наверное. Нас увидят и подберут, - предложила Айями, впрочем, поняв, что сморозила глупость. Не для того господин подполковник поступился многим, устроив так, чтобы Айями "умерла" для даганнов. Да и далеко до станции, не дойти пешком с маленьким ребенком. Или по дороге лихие люди ограбят и убьют - недорого возьмут, или, что вероятнее, троицу с чемоданчиком перехватят горожане и в патриотическом угаре швырнут в костер на площади.

Той ночью им не удалось уснуть. Ближе к полуночи этажом выше раздался топот. В бывшем жилище Мариаль ходили, ворочали мебель и ругались мужскими голосами. Люнечка в своей кровати видела радужные детские сны, а женщины, перегородив дверь комодом, прислушивались к каждому шороху в подъезде. Эммалиэ сжимала в руке риволийский стилет, а Айями – кухонный нож. Уж неизвестно, смогла бы она им воспользоваться, защищая себя и свою семью, и хватило бы ей решимости обороняться до последнего вздоха, но пальцы с побелевшими костяшками стискивали деревянную рукоять каждый раз, когда наверху раздавался громкий звук, бьющий по нервам.

Нежданные гости недолго мародерствовали и ушли, топоча по ступеням и таща награбленное. Им теперь и прятаться не нужно под покровом ночи, могут нагрянуть в любой момент. Выломают дверь и ворвутся, и дневной свет им не помеха. Наверное, не успели освоиться после отбытия даганнов и потому хоронятся с непривычки.

Утром Эммалиэ не решилась спуститься в подвал, чтобы включить котел. Комнаты не выстыли, можно и погодить с растопкой. Зато с водой не потерпишь, вернее, с ее отсутствием. Как ни экономили хозяюшки, а все же закончились драгоценные запасы. Тяни не тяни, а пора доставать из кладовки тележку с флягой, снова ставшую востребованной.

Айями надела портупею под пальто и повязала платок, спрятав разукрашенную синяком половину лица. Хотела идти в одиночку на набережную, но Эммалиэ категорически не согласилась: и не докатишь, и не поднимешь на четвертый этаж.

- Пойдем вместе, - объявила она. – С Люней не тронут, усовестятся. Да и не гуляли мы давно на свежем воздухе.

А снаружи бушевала весна. Небо синее-синее, ни облачка, ветер теплый-теплый и ласковый, набойки на ботинках постукивают по мостовой. На глаза попадались горожане – поодиночке и по двое. Одни спешили по делам, другие беседовали меж собой, но, завидев троицу с тележкой, агрессии не выказывали.

Люнечка обрадовалась, она давно не гуляла и пропустила грандиозные изменения на улице. Бегала вокруг взрослых и собирала букетик из молоденьких худосочных травинок.

Все святые, они еще умудрялись играть в привычную жизнь, словно не случилось ничего из ряда вон выходящего, словно даганны передумают, решив вернуться, и на площадь заедет военная техника, и опять начнутся построения под окнами комендатуры, и заработают клуб, и гостиница, и госпиталь. Наверное, как и Зоимэль, не осмыслили глубину случившихся перемен.

Пока не свернули к набережной, и Айями не увидела её – с непокрытой головой, в знакомом сером пальто и в знакомых ботинках, на расстоянии вытянутой руки. У земли, на старом ясене, среди гроздьев прошлогодних крылаток, шелестящих на ветру.

Эммалиэ охнула и прижала девочку к себе, уткнув лицом в подол своего пальто.

- Не смотри, внуча, не смотри. Нельзя, - пробормотала, осеняя себя знамением.

Никуда не уехала Риарили. Не захотела или не успела. Или поверила. Заразилась надеждами, как и Зоимэль. Весною заразилась. Не может же быть всё бесконечно плохо, когда-нибудь обязательно станет лучше, и солнце засияет ярче. И наивная вера её стала удавкой на шее, и при взгляде на страшное лицо с вывалившимся языком перехватило спазмом горло, а сердце загрохотало по незажившим ребрам, вышибая слезу.

Грубая дощечка на груди с нарисованной углем корявой птичкой гласила: "Даганская шлюха". Все святые, Риарили не знала, с какого боку подойти к мужчине, будь то даганн или амидареец, не говоря о чем-то большем! Она не заслужила.

Айями бросилась вперед, не слушая, что кричит вслед Эммалиэ. Нужно обрезать веревку и снять тело.

Привстав на цыпочках, тянулась руками вверх, избегая смотреть на страшное мертвое лицо. Лихорадочно пилила стилетом поперек волокон, но безуспешно, у лезвия оказался неподходящий угол заточки. Только ладони изрезала впустую. И петлю не снять, и веревку не развязать, узел затянут на высокой ветке.

- Готовишь для себя местечко? – раздался до противности знакомый мужской голос.

Сиорем с двумя сотоварищами подошел неслышно, а может, Айями из-за шума в голове не распознала тяжелых шагов.

- Снимите! - Потребовала грозно.

- Зачем? Заслужила девка любоваться лучшими видами, – отозвался тщедушный мужичок с протезом до колена, обведя рукой окрестности. – В городе много деревьев, хватит для каждой потаскушки и доносчицы.

- Поболтается недельку в назидание другим, тогда и снимем, - сказал второй, с лицом, отмеченным рваными шрамами.

- Значит, твоих рук дело? Решил казнить беззащитную женщину? А кто тебе такое право дал? – спросила Айями, обращаясь к соседу. Презрительно спросила, с высокомерием.

Зря она так сделала. Жертва должна лебезить, ползая в ногах, а не провоцировать бесстрашием.

- Ишь, высоко летит и голосисто поет, - сказал амидареец с изуродованным лицом.

- Они все как одна сначала дерзко поют, а потом жалостливо умоляют, - хохотнул безногий.

- Вздернем ее рядышком, пусть вместе загорают, - двинулся было первый, и Айями стиснула в руке стилет, забыв о дергающей боли в порезанных ладонях. В конус зрения попало белое как бумага лицо Эммалиэ.

- Смотри, себя не зарежь, дура. – Сиорем растянул губы в мерзкой улыбочке, однако ж, придержал товарища за рукав.

- Уж постараюсь метиться в нужное место, - огрызнулась Айями.

- Глянь-ка, кто-то раньше нас постарался, навешал красотке по хавалке, - ухмыльнулся безногий, разглядев синяк под сползшим платком.

- Ладно, соседка, утро вечера мудренее. Как-никак в одном городе живем, одними дорогами ходим, - сказал Сиорем многозначительно. – Жди в гости на чаек, пеки пироги. Смотрю, девчонка-то у тебя подросла, отъелась на дармовых харчах.

И потопали мужчины прочь. Безногий, ковыляя, толкнул плечом Эммалиэ, и та отступила, пропуская, но Люню из объятий так и не выпустила.

Какая там вода? Не до нее стало. Краски весны померкли, обесцветившись.

Кое-как добрели женщины до подъезда. Люнечка не поняла случившегося, но перепугалась, и, заразившись настроением взрослых, жалась к Эммалиэ.

Айями машинально переступала ногами, а перед глазами стояло лицо напарницы с петлей на шее.

Видать, несколько человек устраивали показательную казнь. И удерживали от бегства, набрасывая веревку и затягивая узел. А она просила, умоляла, кричала. И задыхалась. Не верила до последней секунды – за что же её вот так запросто? До невозможности просто. И никто не остановил мучителей, не прекратил бесчинство. Потому что кто сильнее, тот и прав. А может быть, горожане не остановили казнь, потому что мыслят солидарно с палачами.

Должно быть, Риарили случайно попалась под горячую руку в эйфории новой жизни. Шла с набережной, катила тележку с водой, и вот тебе на, навстречу добровольный патруль блюстителей амидарейской морали. Безжалостный и беспощадный.

Айями прислонила ухо к двери на втором этаже, там жила Риарили с матерью. Постучала – в ответ тишина, и дверь заперта.

- Откройте, я ваша соседка!

И на повторный стук никто не отозвался и не вышел. Где же мама Риарили?

- Пойдем, Айя, нужно обработать порезы, - сказала Эммалиэ и добавила невпопад: - И обедать пора, суп остывает.

Ерунду, конечно, сморозила, но у какого человека достанет сил сохранять хладнокровие и рассудительность?

И Айями затрясло запоздалой мелкой дрожью, а к рукам вернулась чувствительность. И боль.

Кто сейчас заправляет в городе? Кто власть и суд? Кто остановит произвол? Может, воззвать к авторитету Зоимэль, и она осадит убийц, призовет к совести?

Сколько времени Риарили пробыла там? Сутки? Двое? Определенно, после того, как даганны покинули город.

И Сиорем пригрозил скорой встречей.

И горожане считают Айями виновницей гибели отряда, и посему следовало геройски погибнуть там же, под стенами, а не выбирать малодушно жизнь. А значит, она вдвойне предательница.

Стала ли Риарили единственной жертвой? Колченогий упомянул о нескольких. О тех несчастных, которым не повезло повстречаться с амидарейскими мстителями.

Айями металась по комнате. Мысли скакали вразнобой, перепрыгивая с одной на другую, и в голове опять зашумело до темноты в глазах.

- Сядь, не суетись, - припечатала Эммалиэ твердым голосом. Хоть у нее и тряслись поначалу руки, однако ж, она быстро отошла от увиденного и сестринскую помощь оказала сосредоточенно и молчаливо, обработав порезы на ладонях Айями и плотно их перебинтовав. - Сейчас схожу кое-куда и вернусь. Возьму с собой кувшин и свечи.

- Куда вы? – встрепенулась Айями. Опасно выходить в одиночку из дома и без стилета.

- До храма и обратно, - ответила компаньонка коротко, и Айями поняла, зачем.