Мы допили чай, взяли сверток с пирожками и поднялись. Я намекнул Валере, что моцион для стариков — некое таинство. Они там воркуют, обсуждают новости и молятся, так что лучше им не мешать. Валера все еще пребывал состоянии легкого шока, он лишь молча согласно кивнул. Я взглянул на темные окна Жмени и повел друга в сторону реки.

— А Свиря — тот самый генерал, который изнасиловал модель и угробил карьеру? — прошипел Валера, оглядываясь на удаляющуюся пару. — Помнится, в светских новостях было что-то про это. Так вот почему — покаяние! И она смогла его простить! Да она святая!

— Так всё, хватит, — сказал я тихо, — оставь тему на завтра, а сейчас тебя ожидает встреча не менее интересная и познавательная.

Тем временем по густой траве, влажной от вечерней росы, мы дошли до берега реки. Жменя собирал снасти, убирая берег от мусора, — так тут заведено. Увидев нас, он улыбнулся и молча показал улов — десяток крупных рыбин и с полсотни помельче. Всегда разговорчивый, он перед встречей с Верой становился серьезным и тихим. Мы присели на разостланный плащ, разобрали пирожки и все также молча принялись их поглощать. Тишина стояла удивительная! Небо по-летнему светлело, птицы вдалеке в лесу напевали что-то грустное, рыба плескалась в воде, била хвостами в рыбацкой сети Жмени…

И вдруг тишину нарушило шипение шин по траве, топот конских копыт, потом раздался веселый свист — в трех метрах от нашего становища остановилась коляска. С облучка спрыгнула Вера, как всегда румяная от быстрой езды, оглядела молчаливое собрание и тоже притихла. Подсела на плащ со стороны Жмени.

— Вера, познакомься с моим другом Валерой, — сказал я полушепотом. — Валера — это наша Вера. Как сказал о ней Гоголь: дама приятная во всех отношениях.

Оба вскочили и пожали друг другу руки. Второй раз за вечер Валера задержал ручку девушки в своей руке, с маникюром и перстнем, и впился в ее милое личико своим лазерным взором естествоиспытателя. Теперь пришел мой черед кашлять, сдерживая джентльменский порыв друга. К моему удивлению, девушка не смутилась, приняв поцелуй ручки, как нечто привычное, и даже изобразила что-то вроде книксена. Жменя сидел по-прежнему спокойный и смотрел на Веру нежно и восхищенно, не обращая внимания на Валеру. В полной тишине только сердце нашего олигарха грохотало, как кузнечный молот. Впрочем, это мог быть и мой пульс, ударивший мне в барабанную перепонку… Несколько двусмысленную ситуацию легко и непринужденно разрешила Вера — она подхватила улов, лихо скрутила сеть и забросила в коляску.

— Простите, господа хорошие, — весело вскрикнула девушка, — мне пора назад. Там у нас дым столбом — готовимся к празднику. — Она погладила Алексея-Жменю по плечу, прошептала «спасибо тебе!», взлетела на сиденье кучера, по-ковбойски взмахнула вожжами, присвистнула и улетела в сумеречную даль.

Мы втроем громко выдохнули. Олигарх долго смотрел в упор на Жменю, видимо не понимая метафизики момента. Жменя молча собрал снасти, свернул плащ, кивнул на прощанье и вразвалку удалился. Мы с Валерой присели на смятую траву, что была под плащом, не тронутую росой, я стал ожидать вопросов от друга, но тот сидел, опустив плечи, крутил головой и шептал под нос нечто невразумительное. Видимо, две дамы, с которыми он имел честь познакомиться, вывели его из привычного состояния перманентного победителя, повергнув в легкий шок, обозначенный Гуней словосочетанием «добро-больно».

— Это хорошо, — сказал я, похлопав друга по плечу.

— Что именно хорошо?

— А всё, что ведет нас к смирению, — продолжил я теорию. — Как там у Апостола: «Вемы же, яко любящым Бога вся поспешествуют во благое».

— Кажется, сейчас я люблю только Веру. Она заслонила от меня всё!

— Полноте, уважаемый! Уж сколько раз ты влюблялся, и сколько их бросал.

— Такой как Вера у меня еще не было. Это гений чистой красоты! Бриллиант чистейшей воды! Да я из-за нее с этим вашим Жменей стреляться буду, на дуэли, с десяти шагов, на рассвете!

— На вениках? — напомнил ему его же слова.

— Ну ты и язва! Не видишь, влюбился я насмерть!

— Да брось ты. Наша Верочка — она как ангел, недоступная и прекрасная, загадочная и божественно простая.

— Ага, простая!.. — проскрипел Валера. — Ты видел, как привычно она восприняла целование ручки и даже как его... комплимент изобразила? А глаза ее видел? А шею лебединую? А пальцы длинные как у пианистки? Да она же аристократка похлеще тебя, ваше сиятельство!

— Не спорю, всё так, — задумчиво произнес я. — Я же говорю — загадочная и простая! Ладно, пошли домой. Мне тебя еще укладывать предстоит, постельное белье чистое искать…

— Так у нас же еще набор туриста не тронут! — вспомнил Валера о ресторанной идее.

— Как же давно и далеко это было!

— Ничего, сейчас быстро вспомним и наведем шухер! Да и со Степаном я еще не пообщался как следует!

— Да он уж спит, поди! — развел я руками. — Здесь народ рано спать ложится.

Но Степан не спал. Он сидел на крыльце и, задрав голову, наблюдал за огоньком, плывущим по небу среди звездной россыпи.

— Это не блуждающая звезда, а всего-то обычный самолет, — пояснил Валера, глянув на часы. — Рейс 324 Челябинск - Адлер. Ну что, Степан, поужинаем?

— Это можно, — солидно кивнул хозяин, — но, в основном, поговорим.

— А кстати, пока не забыл, — хлопнул себя по лбу Валера, — тут недалеко у вас усадьба есть. Я хочу ее купить у тебя, Юра!

— Хочешь сказать, усадьба моя?

— Да, ваше сиятельство! — он снова глянул на часы. — Вот уже две недели. Прежних хозяев перестреляли. Знаете, наверное, местную банду Трифона? Вот ее и порешили. Как узнал, что ты здесь прячешься, все разузнал и на всякий случай, оформил на тебя. Сдается мне, у тебя с этим местом какая-то сакральная связь.

— Тогда всё упрощается, — сказал Степан. — Мы хотим восстановить усадьбу. Дело в том, что при доме был храм. Он сейчас разрушен. А усадьба частично восстановлена, там наша Верочка живет. Да и мы там останавливаемся, когда в церковь ездим.

— Вот оно как! — сказал Валера. — Значит, Вера там живет… Да у вас, господа, тут клондайк! Может статься, Вера и есть настоящая хозяйка усадьбы. Ладно, в ближайшее время все выяснится. А то, что я оформил собственность на Юру, это лишь упростит передачу ее истинному владельцу. Особенно, если это наша Верочка!

11

Подсознательно мы ожидали этого дня с плохо скрываемым волнением. Что-то будет! Должны пролиться волны благодати, слезы скорби и радости, шептали себе под нос, остерегаясь потерять хрупкое вдохновение неверным словом, резким движением, всплеском страсти.

Поднялись утром на заре, на службу шагали по лесной тропинке сквозь утренний туман своими ногами, прижимая иконы, спрятанные под одеждой, к сердцу. На подходе к храму волнение нарастало, со всех сторон к маленькой церкви тянулись ручейки людей. Праздничная служба началась даже несколько скучновато, отец Иона выглядел постаревшим, усталым, надтреснутый голос его со старческой хрипотцой звучал буднично, скучновато. Но вот она вынес икону Царственных мучеников из алтаря и водрузил на праздничном аналое. Поклонился, приложился к уголку и… заплакал. Выпрямился, не скрывая слез, взошел на амвон, взял напрестольный крест, благословил притихших прихожан. С каждым словом проповеди голос его возрастал в силе. Для священника Царская семья была живой, здесь присутствующей, родной и близкой. Когда он рассказывал, как пули и штыки пронзали тела мучеников, его лицо искажали гримасы боли, казалось, под рясой его тело кровоточило и горело от боли, а из горла рвался вопль «за что?!». По лицам прихожан струились слезы, дети вздрагивали, размазывая слезки по лицам, мамы и бабушки, папы и дедушки сами плакали и успокаивали детей, поглаживая головы и плечи детей и друг друга. Под конец проповеди голос старца звучал колоколом, наполняя храм густым облаком, который вот-вот прольется дождем всеобщего покаянного вопля, чтобы после грома и молнии наступила тишина и сверкнуло солнце.

На крестный ход вышли с улыбками на лицах, впереди отец Иона нес икону Царственных мучеников. Туман, окутавший землю с утра, поднялся и растворился под синим небом, солнце светило ярко и жарко, в кронах деревьев сокрытые до времени цвиркали птицы, сначала робко, потом все громче и радостней. Раздался крик: «Образ мироточит!», старец остановился и терпеливо ожидал, пока все прихожане приложатся к иконе. Сладкий аромат разливался от иконы по окружающему пространству, пронизанному светом, восторженным пением птиц и возгласами людей. По завершении шествия, Степан с одной стороны, Верочка с другой — поддерживая старца Иону под руки, повели в храм.

По мановению невидимой руки за какие-то полчаса во дворе выстроился длинный стол, умелые руки покрыли белой скатертью, выстроили ряд тарелок, блюд, салатников, емкости с жидкостью. Так же быстро стол окружили стулья, лавки и даже кресло в торце, для старца. И был праздник, и радость подняла людей и вознесла на ангельских крыльях в высокую высь, туда, где на Небесах святые мученики праздновали торжество, пия вино, о котором Спаситель сказал на Тайной вечери: «отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего».

После застолья, когда старец удалился на покой, молодежь пустилась бродить по кругу, старушки убирали со стола, ветераны потихоньку расходились по домам, а мы с Валерой все сидели, пили чай и чего-то ждали. И дождались!..

За спиной раздался хрипловатый голос:

— А вот и тайная полиция пришла к тайным советникам! Думали скрыться от недреманного ока? Не выйдет.

Валера скромно понятливо улыбнулся, я же резко обернулся и вгляделся в странного человека, стоявшего сзади. Одет он был как все аборигены в потертый ватник нараспашку, некогда черные брюки заправлены в видавшие виды сапоги, кепка на голове. Лицо загорелое, в морщинах. Лишь светло-серая сорочка под ватником да белозубая улыбка выделяла его из толпы селян. По улыбке я и опознал в пришельце полковника ФСБ, «суперагента с двумя нолями». Даже вспомнил фамилию, которую он не всякому открывал — я запомнил ее потому, что он подписывал мой диплом — и звучала она весьма показательно — Громов, а произносилась с военным раскатом — Г-р-р-ромов!