6

Утро застало меня там, куда привела молитва. Полузаброшенная деревня в окружении смешанного леса стояла на берегу речушки с запрудой. Из трубы одного из домов поднимался вверх дым, туда и направился. Калитка и дверь нараспашку — видимо живут здесь или доверчивые или безалаберные люди. Я вошел, постучал по пристенку. Не обращая внимания на вошедшего, у печи возился мужчина. Из печи струился дымок, наполняя дом горьковатым туманом, — вот и причина дверей нараспашку. Он лишь показал пальцем на лавку, прокашлялся и бросил:

— Садись, сейчас завтрак поспеет.

— Простите, я не успел представиться, — сказал я, тоже прокашлявшись. — Меня зовут Юрий.

— А я… да так, никто. — Глянул на меня и сказал: — Тебе тоже лучше никем побыть. Беглый, что ли?

— Верно, сбежал из больницы. А имя-то у вас есть? А то не знаю, как обращаться.

— Степан. Да ты садись за стол, картошка с яичницей лучше горячая. Вот и чай на подходе.

— А что у вас с печкой? Почему дымит?

— Труба засорилась, наверное.

Картошка из печи, хоть и отдавала дымком, оказалась безумно вкусной, а чай… даже не ожидал, что обычный чай может быть таким душистым и бодрящим.

— Просто, всё своё, как говорится, экологически чистое, — пояснил Степан, наблюдая мой гурманоидный восторг.

— Просто, всё просто, — повторил я задумчиво. — У вас есть длинная палка? Хочу попробовать дымоход прочистить.

Вскарабкался на крышу, сел на конёк, снял с трубы жестяной зонт, сунул внутрь дымохода удилище, наткнулся на затор, пробил с третьего раза. Степан крикнул:

— Готово! Это пучок травы. Опять видимо Жменя пакостит. Есть у нас тут хулиган.

— А если бы я не пробил палкой затор, что бы вы сделали?

— Открыл бы двери и окна, набил печь дровами и зажег. Огонь так и так сжег бы траву в трубе.

— Разумно! — кивнул я. — Только, по-моему, опасно. А разве со Жменей ничего поделать нельзя?

— Пробовали, бесполезно, — вздохнул Степан. — Попробуй, может у тебя получится. Я смотрю, у тебя свои методы… борьбы с энтропией.

— Откуда столь мудреные словечки, господин Никто? — спросил я удивленно.

— А вот и твой воспитанник, — вместо ответа показал он на окно.

Расплющив нос о стекло, в окне улыбалась безумная грубоватая физиономия. Я вышел во двор, ко мне подлетел мужчина в телогрейке и сходу стал ощупывать мой костюм туриста.

— Давай меняться, кажись мой размерчик!

— Отстань от человека! — крикнул от печи Степан.

— Да нет, отчего же! — сам того не ожидая, выпалил я, расстегивая куртку. — Снимай телогрейку и штаны! Бум меняться, бум! — спародировал Райкина из старого кино «Волшебная сила искусства». Во время переодевания, под ворчание Степана и повизгивание Жмени, в голове пролетел сюжет фильма с переодеванием Райкина в спецодежду старого хулигана и пьяницы, немного игры, чуть-чуть импровизации — и вот сосед-хулиган превратился в угодливого второгодника.

— А сотку на обмыть дашь? — спросил обнаглевший абориген в костюме английского путешественника из элитного клуба.

— Сейчас, только спросим разрешение у Степана. — Повернулся к хозяину, подмигнул и увидел кивок — согласие получено.

Потом сидели втроем на берегу речки, пили чай из термоса, настойку на березовых почках, хрустели огурцами, доедали утреннюю картошку — она и холодной была замечательной. Жменя солидно поглаживал рукав куртки, Степан показывал рукой на окрестности и пояснял:

— Когда-то противоположный берег речки был там, у кромки леса, да вот ушла вода, река обмелела. Да что говорить, раньше тут была богатая жизнь, а теперь — едва выживаем. Там, за лесом, стояла барская усадьба, кругом сады, поля, храм большой. Теперь поставили крошечную типовую часовню среди руин, народ разъехался, остались только старики и такие как Жменя.

— Жменя — хулиган! — воскликнул парень, допивая настойку. — Самый страшный!

— Мы это поправим, — прошептал я. — Ты у нас еще человечищем станешь. — Вслух сказал, обращаясь к Степану: — Можно у тебя остановиться?

— Конечно, — кивнул он. — Я дом строил с расчетом, что сын женится и со мной поселится. Для него пристроил хоромы к моей избушке, а он возьми, да и… Погибли они с матерью, в одной машине ехали, а им в лоб пьяный водитель — один миг, и нет их. Сам хотел уехать, чтобы забыться, а то ведь стоят они оба перед глазами, прямо в душу глядят и молчат. Так ведь не могу отсюда никуда податься — будто держит меня земля и отпускать не хочет. — Поднял на меня сухие печальные глаза. — А ты, Юра, заселяйся на половину сына, там свой выход есть, печь новая, комнаты светлые — живи, не хочу.

Поздним вечером сижу на веранде своей половины дома. Над головой на черном небосводе сверкают звезды необычной яркости и величины. Моя деревенская одежда пахнет потом и сеном, руки огрубели, покрылись мозолями, загорело и лицо, правда только до линии бровей, выше — белая полоса. Мы со Степаном и Жменей, бабой Гуней и дедом Свирей — ловим рыбу, собираем грибы, пасем коров и козочек. Чернозем огородов дает богатый урожай. В лесу водятся зайцы и кабаны, лисы и волки. Охотимся на тетеревов и куропаток. К нам приезжает из района автолавка, деловые парни покупают наши продукты, продают консервы, чай, сахар и соль. Да и потребности наши невелики. Так что живем, можно сказать, неплохо.

Раз в месяц в соседнее село приезжает священник. Мы туда ездим с ночевкой в старом барском доме. Батюшка наш такой же как всё тут — старенький, седенький, добрый, но вот исповедаешься ему, причастишься из его чаши — и на душе такой покой, что даже говорить не хочется, а только молиться про себя и украдкой слезы промокать. И благодарить за каждую минуту, прожитую на этой богатой земле, среди простых людей. А земле этой не тоска наша нужна, а руки приложить, тогда воздаст она родимая сторицей.

Поначалу-то храм посещали только мы со Степаном, но, видя какими просветленными и спокойными возвращаемся домой, за нами потянулись и другие, и даже Жменя, который только спросил на всякий случай, а его там не побьют, ведь он страшный хулиган. Попутно узнал, что зовут его Алексей, а жменю свою он уже давно никому не протягивает, чтобы чего-нибудь выпросить, поэтому стал именоваться исключительно Алексеем. За праздничным столом как-то познакомился с девушкой, внучкой старенького батюшки, тоненькой глазастой девчушкой, заботливо сопровождающей старца по дальним приходам, разбросанным по лесам, лихо управляя лошадкой, запряженной в телегу на мягких автомобильных шинах. На глазах прихожан наш хулиган превратился в самостоятельного мужчину в солидном английском туристическом костюме, культурно под ручку гуляющего с дамой. Одна у него забота, как бы не наступить огромным сапогом на крошечную туфельку девушки, поэтому смотрит вниз, под ноги, что выглядит со стороны проявлением скромности. Теперь к имени Алексей прибавилось еще одно прозвище — Жених, против которого он не возражает.

Сижу в ночи, подняв голову к небу, и гадаю, а не смотрит ли на эти же звезды моя далекая Виктория? Нет у меня в душе переживаний по поводу нашей разлуки. Да и вообще никаких страстей там, внутри, не наблюдаю. Ведь мы все находимся под защитой Господа нашего, Бога Любви и всякой милости, так чего нам бояться, о чем переживать и заботиться. Всё в нашей жизни происходит согласно великому промыслу Божиему, и нам необходимо лишь довериться этому величию и благодарить, благодарить…

А чтобы мне и вовсе успокоиться насчет Виктории, ночью в тонком сне, когда еще пульсирует молитва, утихает всё вокруг и внутри меня — вижу прекрасную женщину с ребенком на руках. Она поднимает голову, подолгу вглядывается вдаль, шепчет молитву, смотрит мне в глаза, наблюдает таинственный луч, связывающий нас, и вдруг четко произносит:

— Это ты? Слышишь меня?

— Конечно, слышу, — отвечаю, не прерывая Иисусовой молитвы.

— Как хорошо! — всхлипывает она. — Дина с Борей, освободившись от надзора родителей, все время вместе. Сыночек наш совсем маленький. И нет у меня сейчас никого, кроме тебя, хоть ты и далеко, но самый близкий и родной. Я часами разговариваю с тобой, ты меня слышишь?

— Слышу, каждое твое слово слышу, — успокаиваю, как могу, всматриваюсь в ее сияющее лицо с огромными глазами, полными небесной синевы, любуюсь снова и снова.

— Кажется, я начинаю понимать, зачем нас так разметало. Помнишь Есенинское: «Лицом к лицу Лица не увидать. Большое видится на расстояньи»? Сейчас, когда, между нами, тысячи километров, когда иногда меня пробирает страх — а жив ли ты? — в такие минуты откровения понимаю, как много ты значишь для нас, для всех твоих друзей, для страны. Вижу себя самовлюбленной эгоисткой, выверты которой ты сносил с мужественным терпением.

— Поверь, Вика, «терпеть твои выверты» мне доставляло огромное удовольствие. Ты даже во гневе и своём весьма симпатичном хулиганстве меня только умиляла, ты меня удивляла, я снова и снова любовался тобой. Как, например, сейчас — твои глаза сияют бриллиантами.

— Спасибо, дорогой, — выдохнула она облегченно. — И все-таки прости меня… мой эгоизм, и то, что я была такой непослушной, не понимала, какой огромный крест несёшь. Не заботилась о тебе как должно. В будущем я стану другой! Я пылинки с тебя сдувать буду!

— Ну, это лишнее, — улыбнулся я, внутренне ликуя. — Теперь у тебя на руках великая забота, это крошечное существо отберет все силы, всё время…

— И все-таки, Юра, мы с ребенком — лишь твои помощники, только твои попутчики. Чем сейчас можно помочь тебе? Только молитвой! И знаешь, только сейчас я поняла, насколько наша с ребенком молитва стала сильной и благодатной. Ведь это она сейчас соединила нас лучиком небесного света! Именно благодаря молитве мы сейчас разговариваем. Знаешь, никогда прежде мне не было так спокойно за нас, за тебя, за наше будущее. Вот зачем нас раскидало по земле.