И это прекрасно.

— Я люблю тебя, — шепчу я, выгибая спину и заставляя себя войти в его рот. — Я люблю тебя.

Теперь, когда я сказал это однажды, я не могу перестать повторять это. Мне нужно, чтобы он знал, верил, чувствовал это.

Его рот слишком полон, чтобы ответить, но он стонет напротив моей сочащейся головки, и я чувствую вибрации по всему телу.

— О Господи, Теодор... — хриплю я, когда он просовывает палец между ягодиц, и я знаю, что сейчас произойдет. Мои ноги раскрываются немного шире, и я смотрю на его сосредоточенное выражение лица, когда он мягко проталкивает свой палец внутрь меня. Моя инстинктивная реакция — напрячься, оттолкнуть его, но я борюсь с этим.

— Расслабься, Джеймс, — говорит он, приподнимаясь на коленях, пока не оказывается нос к носу со мной. — Сосредоточься на мне. Только я. Отпусти все остальное.

Закрыв глаза, я облизываю его губы, пока он растягивает меня. Я чувствую тепло на своей коже, его дыхание скользит по моему лицу, но он все еще слишком далеко от меня.

— Сейчас, Теодор. Мне нужно почувствовать тебя сейчас.

Вытянув из меня пальцы, он ласкает мои яйца, заставляя меня стонать от восхитительного тепла, окутывающего их. Положив руку мне на щеку, он улыбается, и я зачарованно смотрю в его ярко-зеленые глаза, которые находятся всего в нескольких дюймах от моих.

— Пока нет.

Разочарованно поникнув, я в замешательстве хмурюсь. Он хочет, чтобы я умолял? Потому что я сейчас так и сделаю.

— Теод... — я замолкаю, когда он, все еще улыбаясь, ползет ниже, становясь на колени между моих ног.

Жар его рта достигает меня через несколько секунд, когда он начинает вырисовывать языком круги вокруг моего входа, прежде чем погрузиться внутрь, заставляя мои бедра отчаянно сжиматься.

— Святое дерьмо, — хнычу я, сжимая его волосы.

Тепло. Влага. Удовольствие. Любовь.

Мое дыхание вырывается из горла долгими, глубокими выдохами, пока я не чувствую, что могу буквально сгореть, если он прямо сейчас не заполнит ноющую боль в моей заднице, потребность в моем сердце.

— Пожалуйста, Теодор…

Кончиком языка он зигзагом проводит вверх по шву моей мошонки, вдоль твердого ствола, прежде чем закончить нежным щелчком по моему набухшему кончику.

— Жди меня здесь.

Я не смог бы пошевелиться, даже если бы захотел. Мурашки покрывают мою кожу, оплакивая потерю его, пока смотрю, как он копается в кармане моего пиджака на вешалке у двери. Он разрывает пакетик с презервативом, когда возвращается ко мне, раскатывает его по своей идеальной эрекции и опускается передо мной на колени.

Инстинктивно я начинаю переворачиваться, но он останавливает, удерживая меня за плечо твердой рукой.

— Я хочу, чтобы ты был со мной, — говорит он. — Я хочу тебя видеть. Наблюдать за тобой.

Слабо кивнув, я нервно улыбаюсь, пока Теодор разрывает пакетик со смазкой, который нашел в моем пиджаке. Он капает немного на свой член и, неожиданно, делает то же самое с моим. Взяв меня за руку, он обвивает мои пальцы вокруг пульсирующей плоти и побуждает меня размазать шелковистую прохладу, затем нависает надо мной так, что при каждом моем движении, костяшки пальцев касаются его напряженного живота.

Я подтягиваю колени, и, отклонившись, он приставляет свою головку к моему входу. Я сглатываю небольшой комок беспокойства в горле. Прошло много лет с тех пор, как я позволял кому-то быть сверху, и ни разу я не смотрел никому в глаза, когда они это делали. Но это Теодор. Он мне нужен. Я ему доверяю. Я хочу смотреть на него.

Не сводя с меня напряженного взгляда, он толкается внутрь, заставляя выплеснуться на поверхность эмоции, спрятанные глубоко в моем сознании. Я чувствую легкое жжение, когда он растягивает меня, и одинокая слеза стекает из уголка моего глаза — не из-за дискомфорта, а из-за того, что я впервые в жизни чувствую себя целостным, полноценным. Когда он замирает, позволяя моему телу привыкнуть к нему, я понимаю, что мы связаны глубже, чем я когда-либо думал. Телом и душой. Сердцами. Он часть меня, о которой я и не подозревал.

— Двигайся, Теодор, — выдыхаю я, моя задница пульсирует вокруг него, умоляя его о таком необходимом мне сейчас восхитительном трении.

Он слышит меня. Мучительно медленно проскальзывает внутрь и выходит, вытирая слезу, которая катится по моей щеке.

— Я держу тебя, — шепчет он. — Я с тобой.

Я молчу. Я едва могу дышать, когда он обхватывает мою шею сзади, другой рукой сжимая мое бедро и начинает погружаться в меня чуть быстрее. Жжение исчезло, сменившись жаждой, чтобы он вошел сильнее, глубже... и, как будто читая все желания по выражению моего лица, он делает это.

— Черт, Джеймс, — выдыхает он, пылающий жар ползет по его шее, спускаясь на бледную грудь.

Рука все еще на моем члене, я начинаю двигать, понимая, что все закончится в считанные секунды.

— Я уже близко, Теодор, — говорю я сквозь стиснутые зубы, давление растет в моих яйцах, и по моему позвоночнику пробегает сильная дрожь.

— Отпусти себя, — говорит он. — Забудь обо всем.

— Ах… Те… — слова застревают у меня в горле, когда бомба удовольствия взрывается глубоко в моем животе. — Тео... черт! — мои ноги напрягаются, обхватывая спину Теодора, плоть пульсирует в моей руке, покрывая его живот струями горячей спермы.

Теодор улыбается, закусив нижнюю губу.

— У тебя потрясающее лицо, когда ты кончаешь, — шепчет он, поглаживая меня по щеке. Это затишье перед бурей. Коснувшись моих губ своими, он выпрямляет спину, хватая под коленями обе мои ноги и начинает вбиваться в меня так сильно, так глубоко, что я чувствую, как ковер двигается под нами.

— Боже, — стонет он, врываясь в меня снова и снова. Его бедра двигаются быстро и беспощадно, и я протягиваю руку, касаясь подушечками пальцев смеси пота и спермы на его разгоряченное коже.

— Джеймс, я... ох... Господи, да…

Я чувствую момент, когда он кончает. Я вижу это на его лице, слышу это в его дыхании. Это восхитительно.

— Черт, я люблю тебя, — повторяю я, когда он опускает мои ноги и падает мне на грудь. — Мне так жаль, Теодор.

— Нет, — подняв голову, он нависает своим лицом над моим. — Не делай этого. Не смей извиняться за то, что дал мне понять, кто ты. Показал всего себя. Я уже говорил тебе, что я здесь ради тебя, сквозь свет и тьму, и я не шутил.

Я никогда не сомневался в нем и сейчас не сомневаюсь, но это не значит, что это справедливо. Разногласия по поводу мебели сегодня довели меня до крайности. Гребаная мебель. Я живу своей жизнью, балансируя на весах, малейший перевес опрокидывает меня в темноту. Проблема в том, что каждый раз, когда это происходит, они никогда не восстанавливают баланс. Присутствие Теодора заставляет меня балансировать посередине, но, если он уйдет, если он спрыгнет с этих весов, моя тяжесть сломает их, и я упаду за пределы спасения.

Это не та ответственность, которую кто-то должен нести, особенно тот, кого я люблю больше всего на свете. Моя жизнь тяжелая, темная, сложная. У Теодора нет, и я не хочу отнимать это у него, но я слишком слаб, чтобы уйти. Я недостаточно силен, чтобы жить без него, или с осознанием того, что я причинил ему боль, оттолкнув его.

Если я останусь с ним, я сделаю ему больно. Если я оставлю его, я сделаю ему больно. Но если я исчезну совсем, ему будет больно какое-то время, а потом он будет жить дальше. Он снова научится улыбаться.

Я думаю, что знаю, что мне нужно делать.

— О чем ты думаешь?

Его голос возвращает меня к реальности.

— Хммм?

— Ты выглядишь... потерянным.

Скажи ему. Ты знаешь, что считаешь это неправильным. Безрассудным.

— Нет, Теодор.

Скажи ему, что ты чувствуешь. Попроси помощи.

— Я не заблудился.

Будь честным. Скажи ему!

— Я действительно думаю, что впервые точно знаю, куда направляюсь.

Ты врешь. Ты вводишь его в заблуждение. Ты гребаный трус.

Он может тебе помочь.

Я игнорирую голос своего подсознания, потому что это неправильно. Люди потратили годы, пытаясь помочь мне, и потерпели неудачу. Они потерпели неудачу, потому что это невозможно. Я родился сломанным. Там нечего восстанавливать. Наконец-то пришло время принять это, и я думаю, что так оно и есть. Никто другой, безусловно, не сможет, особенно Теодор.

Снова разговорная терапия. Опять сильнодействующие лекарства. Больше поддержки — вот его ответ.

Но все это чушь собачья. Я упал на самое дно, снова, и я так чертовски устал, чтобы карабкаться обратно на вершину, зная, что в конце концов я снова упаду.

— Ты не думал о том, чтобы записаться на прием к врачу? — спрашивает Теодор, прижавшись щекой к моему сердцу, наши тела все еще переплетены.

— Я так и сделаю. Позвоню ему завтра, — это ложь, и я очень надеюсь, что это не так заметно. Я знаю, что мне нужно обратиться к врачу, но я собираюсь попытаться отговорить себя не делать этого. Я перестал заботиться о себе, но, хотя я не понимаю, почему и как, есть люди, которые заботятся обо мне, и мне нужно найти силы, чтобы сделать это для них.

Да что с тобой такое?

Неужели у тебя не хватает смелости избавить этих людей от страданий?

Ты ничего не можешь сделать правильно.

Твоя мать права, ты ничего не видишь насквозь.

Понимая, что Теодор это почувствует, я пытаюсь успокоить свое бешено колотящееся сердце, глубоко дыша через нос. Мой разум в дерьме, мои мысли, мое подсознание в противоречии. Я не понимаю, чего хочет от меня моя голова, и я быстро теряю связь с реальностью, с тем, что я должен делать.

Я так устал.

— Пойдем спать, — предлагает Теодор, скатываясь с меня и снимая презерватив со своего опавшего члена. — После хорошего ночного сна все всегда становится яснее.

Сейчас ранний вечер, не время ложиться спать, но у меня нет сил протестовать.

— Посмотри на этот бардак, — взяв его за руку и поднявшись на ноги, я качаю головой, совершенно пристыженный собой и разгромом, который я устроил.

      — Об этом мы позаботимся утром.