— Он... он... — О Боже.

Он снова делает массаж сердца. Я не понимаю, что происходит. Я не знаю, что делать. Я никогда в жизни не чувствовал себя таким беспомощным, таким чертовски напуганным.

Через несколько секунд в квартиру вбегают два парамедика, и я, спотыкаясь, отступаю на несколько шагов, вяло гадая, как они попали внутрь, прежде чем понимаю, что мне все равно.

— Мне нужен дефибриллятор, — рявкает Том, но парень-парамедик уже достает какой-то аппарат из длинного темно-зеленого пакета.

Том начинает растирать грудь Джеймса полотенцем, в то время как женщина-фельдшер достает из рюкзака две оранжевых резиновых пластины и кладет их на грудь Джеймса. Том берет электроды, пока парень возится с аппаратом, а я ничего не делаю. Я не могу ему помочь. Я парализован.

— Заряжай до двухсот, — говорит Том. Аппарат гудит, и вскоре Том кричит: «Разряд!»

Тело Джеймса подбрасывает, заставляя мое горло сжаться. Мой взгляд постоянно перебегает с Тома на Джеймса, и мне кажется, как будто я статист в приводящем в оцепенение фильме, будто меня здесь нет и ничего этого не происходит.

— Заряди до трехсот.

Развернувшись, я смотрю на стену, глаза жжет, сердце замирает. Я слышу, как Джеймса снова подбрасывает, но больше не могу смотреть. Я теряю его, и боль невыносима.

Что ты наделал?

— У нас синусовый ритм, — объявляет Том, но я не знаю, что это значит, поэтому я стою лицом к стене, зажмурив глаза, чтобы удержать слезы внутри. Я слышу, как они переговариваются, произносят какие-то цифры, чем-то гремят, но я не могу смотреть. Я не буду. Я отказываюсь смотреть, как он ускользает от меня.

— Тео, — голос Тома сопровождает толчок в плечо. — Они забирают его. Ты хочешь поехать с ним или поедешь за ними на машине?

Обернувшись, я вижу Джеймса, привязанного к носилкам, его безжизненное тело завернуто в зеленое одеяло.

— Он ведь не умрет, правда? — спрашиваю я, не сводя глаз с носилок, которые несут к выходу.

— Я не знаю, — говорит Том, вздыхая. — Они отвезут его прямо в операционную, начнут вводить внутривенно лекарства, чтобы нейтрализовать действие таблеток, которые он принял, но... ты должен быть готов ко всему.

Его слова как удар под дых, и я сгибаюсь пополам, упираясь руками в колени.

Быть готовым. Как? Как мне подготовиться к худшим новостям в моей жизни? Есть ли что-то, что мне нужно сделать? Слова, которые я должен сказать себе? Представлять, что это происходит снова и снова, пока не привыкну к этой мысли?

— Если ты хочешь ехать с ним, тебе нужно сделать это сейчас.

— Да. Мм... что, ммм…

— Просто дыши, Ти.

Похлопав меня по спине, Том выходит со мной из квартиры и идет со мной к лифту. Парамедики уже вышли из здания, и когда мы добираемся до вестибюля, я бегу, надеясь догнать их.

— Подождите! — кричу я, выбегая на улицу и замечаю, что женщина-фельдшер закрывает двери скорой помощи. — Можно мне поехать с ним?

— Конечно. Быстро.

Она пропускает меня внутрь и указывает на раскладной стул напротив Джеймса. Это не новый сценарий. Я уже сидел так однажды, наблюдая, как фельдшер суетится вокруг него. Но в прошлый раз я его не любил, а если и любил, то еще не знал об этом. В прошлый раз он не умирал. В прошлый раз я не собирался терять весь свой мир.

Мы двигаемся, завывая сиренами, и через несколько секунд я пристегиваю ремень безопасности. Фельдшер нависает над Джеймсом на протяжении всего пути, записывая что-то в блокнот. К тому времени, как мы добираемся до больницы, у Джеймса из руки торчат трубки и над его ртом и носом какая-то маска, прикрепленная к баллону.

Я не знаю, как ухитряюсь ходить, я больше ничего не знаю, но мои ноги несут меня вперед, когда я следую за Джеймсом в отделение экстренной помощи. Снова, обмен цифрами, информация о состоянии, лекарствах и слова, которые я раньше слышал только по телевизору.

— Извините, но дальше идти нельзя, — поднимая передо мной руку говорит женщина в светло-голубой униформе.

Я смотрю за ее плечо, наблюдая, как Джеймс отъезжает от меня все дальше и дальше, пока полностью не исчезает за двойными дверями.

— Мне нужно, чтобы вы прошли в приемную и сообщили им данные своего друга.

— Он мне не друг. — Он для меня все. Медсестра кладет свою руку на мое дрожащее предплечье, и я некоторое время смотрю на нее. — Кто-нибудь придет и найдет вас, когда у нас будут новости.

Кивнув, я в оцепенении направляюсь к большой овальной стойке администратора. Женщина в темно-синей клетчатой блузке спрашивает, как зовут пациента, и я отвечаю, глядя на засохшую кровь на моей рубашке.

По крайней мере, мне показалось, что я ответил.

— Сэр? Имя пациента, пожалуйста?

— О. Извините, Джеймс Холден. Джеймс Дэвид Холден, — я сообщаю ей дату его рождения, адрес и адрес врача, а потом чувствую руку на своем плече.

— Привет, — говорит Том. — Я посмотрю, можно ли что-то узнать. Когда ты закончишь здесь, есть специальная комната для семей пациентов, в которой ты можешь подождать, — он указывает на нее через холл. — Я вернусь и найду тебя там.

— Окей.

— Ближайшие родственники? — спрашивает женщина за столом.

— Хм... — Черт. Макс. — М-Макс. Макс Холден. Его брат. Я позвоню ему. Мне нужно позвонить ему. Я позвоню ему.

— Мы можем сделать это, если хотите.

— Н-нет, — заикаюсь я, качая головой. — Нет, я сделаю это сам.

Вопросы закончены, она указывает мне в том же направлении, что и Том. Я подхожу к комнате, прокручивая в телефоне свои контакты, пытаясь найти в себе мужество позвонить Максу. Мои руки дрожат, когда я нажимаю кнопку набора. Что если он решит, что виноват я? Черт, а что если я виноват?

— Тео? — отвечает Макс, с нажимом произнося мое имя. Нас едва ли можно назвать друзьями, так что тот факт, что я вообще звоню, вызывает панику.

— Джеймс. Он... я... он пытался... Мы в больнице.

— В какой именно?

— Святого Андрея. Он... я не знаю, они что-то говорили об операции. Я думаю, он в операционной.

— Я сейчас приеду.

Я сажусь на один из темно-розовых стульев с прорезиненными подушками, ожидая новостей или прибытия Макса, в зависимости от того, что наступит раньше. Мои ноги не перестают нервно стучать по блестящему полу, поэтому я встаю и расхаживаю по маленькой комнате. Когда я смотрю на часы, должно быть, в четырнадцатый раз, я раздраженно фыркаю, замечая, что почти не прошло времени, но мне кажется, что я здесь уже несколько часов.

Дурацкая штука должно быть сломана.

Я смотрю в потолок, потом в пол и продолжаю это делать до тех пор, пока у меня не начинает кружиться голова. Кровь — это все, о чем я могу думать. Металлический привкус все еще чувствуется на моем языке после того, когда я зажимал рот рукой. Я все еще чувствую ее запах, и когда я смотрю вниз, все, что я вижу, это высохшую кровь на моей одежде, моих руках.

Как только я снова сел, дверь открылась, и я вскочил на ноги. Это Макс, одетый в свой офисный костюм, его галстук наполовину развязан, и он выглядит таким же испуганным, как и я.

— Мне очень жаль, Макс. Это все моя вина.

— Что случилось? Та женщина ни хрена мне не сказала.

— Я знал. Я знал, что с ним что-то не так, и ничего не сделал. Я никому не говорил. Это моя вина.

— Мать твою, Тео, скажи мне, что, черт возьми, случилось!

— Ванна. Я нашел его в ванной. Он... кровь. Там была кровь. Он…

— О Господи, — едва слышно шепчет Макс, откидывая голову назад.

— Он перерезал себе вены, принял таблетки. Если бы мы приехали на несколько минут позже, он бы... — я не могу заставить себя произнести эти слова вслух.

— Мы?

— Со мной был мой брат. Он знал, что делать. Господи, Макс, если бы там не было Тома... я бы не смог его спасти. Я онемел. Я... я... это моя вина.

— Нет. Нет, это не так.

— Но я догадывался, Макс. Он молчал. Отдалился. Я просто думал, что это связано с работой. А вчера у него случился приступ, и он разгромил кухню, но я не хотел опережать события и за его спиной говорить с тобой. Если бы я…

— Это не твоя вина, Тео. Он нездоров. Здесь некого винить.

— Когда он рассказал мне о своей последней попытке покончить с собой, я не мог поверить, что никто этого не заметил.

— В прошлый раз? Что значит в прошлый раз?

— Я поклялся, что больше этого не повторится. Я поклялся, что замечу, но не смог. Я подвел его.

— Тео, что ты имеешь в виду в прошлый раз? — повторяет Макс, в его словах сквозит гнев.

— Когда он был подростком. Он наглотался таблеток.

— Это невозможно, — говорит Макс, отступая на шаг. — Я бы знал.

— Он сказал, что потерял сознание, через несколько часов он пришел в себя и его вырвало. Но, все же, он был один. Как и сегодня. Он был чертовски одинок! Как я мог оставить его одного?

— Я... я понятия не имел, — Макс пятится назад, пока его ноги не упираются в стул. Он падает на сиденье, уронив голову на руки.

Мы больше не разговариваем. Мы даже не двигаемся, кажется, уже несколько часов. Я не уверен, винит ли он меня, черт возьми, или он винит себя. На самом деле это не имеет значения. Единственное, что имеет значение, — это человек, лежащий без сознания на столе где-то в этом огромном здании.

Что ты наделал, Джеймс? Что ты, черт возьми, натворил?

Когда деревянная дверь впервые за Бог знает сколько времени начинает открываться, мы с Максом одновременно вскакиваем на ноги.

— Том, — его имя срывается с моих губ в смеси паники и ожидания.

Он с другим доктором, который поворачивается прямо к Максу.

— Мистер Холден?

— Да, — крошечное слово, наполненное таким количеством эмоций, срывается с губ Макса.

Доктор протягивает руку для рукопожатия, но Макс, похоже, не замечает этого, держа руки в карманах.

— Я доктор Гарсия, — говорит он. — Я только что закончил операцию вашего брата.

— Как он?

— Пока все стабильно. Я восстановил сосуды на его запястьях, но боюсь, что еще слишком рано говорить, восстановятся ли поврежденные нервы. Учитывая, что он проглотил довольно большое количество «Лития», мы провели промывание желудка, чтобы удалить как можно больше. Мы также ввели ему активированный уголь через зонд в носу, чтобы нейтрализовать «Циталопрам».