— «Циталопрам»? Где он раздобыл «Циталопрам»?

Доктор Гарсия слегка пожимает плечами, а я молча гадаю, что же такое «Циталопрам» (прим. таблетки «Цитолопрам» — антидепрессант).

— Его везут в отделение интенсивной терапии. Вы сможете увидеть его через час или около того, хотя мы ввели его в искусственную кому, так что он не сможет говорить с вами.

— Но почему? Почему вы не можете его разбудить?

— Сейчас, как я уже сказал, он стабилен, но его борьба еще далека от завершения. В настоящее время он не может дышать самостоятельно. Пока он не сможет дышать, без поддержки аппарата вентиляции легких, мы будем держать его на транквилизаторах. Дайте его телу время восстановиться.

— Так и будет, правда? С ним все будет в порядке?

— Простите, мистер Холден, но еще слишком рано делать подобное заключение. Следующие двадцать четыре часа будут решающими. У вашего брата в руках настоящая битва. Теперь все зависит от него.

Меня тошнит. Душит. Я смотрю на пол, но он как будто движется, поэтому вместо этого я смотрю на бледно-желтые стены.

— Пойдем, Ти, — говорит Том, сжимая мое плечо. — Я отвезу тебя к себе домой.

Моргая, я возвращаюсь в комнату и замечаю, что доктора здесь больше нет. Макс сидит, наклонившись вперед и опустив голову. Как долго я смотрел на эту чертову стену?

— Я не оставлю его, — говорю я, вырываясь из объятий Тома.

— Тео, посмотри на меня.

Я неохотно делаю это.

— Ты в ужасном состоянии. Ты воняешь, ты весь в крови, и ты измучен. Поедем со мной, примешь душ, съешь бутерброд, и я сразу же привезу тебя обратно.

— Он прав, — перебивает Макс, потирая ладонями щеки, прежде чем откинуться на спинку стула. — Иди освежись. У нас впереди несколько тяжелых дней, а может и больше. Передохни. Соберись. Я позвоню тебе, если что-то изменится.

Я неуверенно киваю в знак согласии.

— А как же ваша мать? Она уже едет?

— Я еще не сообщил ей, — говорит Макс, с сожалением вздыхая. — Я примчался сюда на автопилоте. Когда я увижу Джеймса, пойму, с чем мы имеем дело, я позвоню ей.

— Ладно, — бормочу я, хотя и не понимаю, о чем он думает. Если бы ситуация была обратной, и это был мой брат, борющийся за свою жизнь в реанимации, моя мама была бы первым человеком, которого бы я хотел видеть рядом с собой. Но особенности их семьи очень отличаются от наших, и даже если бы у меня были силы, это не мое дело, чтобы сомневаться в этом.

— Я ненадолго, — говорю я, похлопывая Макса по плечу, когда прохожу мимо.

Что ты наделал, Джеймс?

Следуя за Томом к его машине, я сознательно продолжаю смотреть в разные стороны. Если я слишком долго смотрю на одно и то же место, то снова вижу Джеймса, лежащего без сознания в ванне с кровавой водой. Только этот образ, это воспоминание способно полностью сломить меня. Если я потеряю его…

— Как же я этого не предвидел? — спрашиваю я, садясь на пассажирское сиденье машины Тома.

— Не надо, Тео. Винить себя, винить кого-то еще — это не поможет Джеймсу.

— После его нервного срыва я думал, что смогу о нем позаботиться. Я думал... я думал, если бы я просто убедился, что он поел, немного отдохнул, если бы я просто... любил его…

— Это не твоя вина. Он болен, Тео. Ему нужна помощь, которую могут оказать только профессионалы, и он ее получит. И пока он это делает, продолжай делать то, что ты планировал. Любить его. Ты нужен ему.

Но мне этого мало. Если бы это было так, я бы сейчас не был покрыт его кровью. Он должен был знать, что именно я найду его. Почему он так поступил со мной?

Господи, Джеймс…

* * *

Мы вернулись в больницу через час с небольшим. Макс все еще ждет в той же комнате и, учитывая сколько времени прошло, это нервирует меня.

— Почему ты все еще здесь? — спрашиваю я вместо привет.

— Пришлось ждать пересменку. Только что приходила медсестра. Мы можем подняться наверх через десять минут.

— Значит, он...

— Так же.

— Хорошо. Это хорошо. — Или нет? Понятия не имею. — Помогла, ммм... — я щелкаю пальцами, пытаясь вспомнить слово. — Угольная штука сработала?

— Активированный уголь, — поправляет Том. — Они будут вводить новые дозы через равные промежутки времени.

— Ты знал, что он принимает «Циталопрам? — спрашивает Макс.

— Я даже не знаю, что это такое, — моя голова опускается от стыда. Я должен знать, что это такое, что он должен принимать и когда. Я подвел его.

— Это SSRI, — отвечает Том вместо Макса. — Разновидность антидепрессанта и препарат, который обычно не назначают людям с биполярным расстройством, и не в таких количествах, которые обнаружены в его ванной комнате. Либо он обращался к врачу, который не знает о его прошлом, либо он получил их от кого-то другого. Может быть, в интернете.

— Как долго этот тупой ублюдок планировал все это? — бормочет Макс, ни к кому конкретно не обращаясь. В его голосе нет ни злости, ни яда, только всепоглощающая печаль.

Планировал это? Он не мог этого спланировать. Или мог? Эта мысль крутится у меня в голове, тяжелая, как камень, и голова начинает болеть. Он не мог принять решение сознательно подвергнуть меня, свою семью такой боли.

Или мог?

Нет. Вряд ли он бы так сделал. Это должно было быть мгновенное решение, момент слабости и отчаяния. Возможно, крик о помощи. Он не хотел, чтобы все зашло так далеко. Он никогда не намеревался преуспеть в этом, оставить меня.

Неужели?

Когда дверь открывается, прерывая мои мысли, медсестра, которая входит в нее, мгновенно становится центром нашего внимания.

— Вас ждут в отделении интенсивной терапии. Вы можете подняться, когда будете готовы.

Макс уже стоит у двери, ожидая, когда медсестра отойдет. Я, однако, замер. Снова.

— Я провожу вас через служебный лифт, — говорит Том, направляясь к открытой двери. — Он ближе.

Мне страшно, Том. Кажется, я сказал это вслух, пока Том не обернулся, склонив голову набок.

— Перестань, Ти.

— Верно, — бормочу я, каким-то образом заставляя ноги повиноваться.

Том идет впереди с Максом, а я отстаю на несколько шагов. Нервы сдавливают горло, когда я выхожу из лифта. Мои дыхание ограничено, как будто что-то давит мне на грудь. Дергая себя за ворот, как будто это ослабит воображаемое давление, я зависаю у поста медсестер, пока Том обсуждает с другим врачом состояние Джеймса, оперируя новыми цифрами и медицинским жаргоном. Они явно хорошо знают друг друга. Это видно по их небрежной позе и тому, как этот доктор похлопывает моего брата по руке, прежде чем уйти.

— Что он сказал? — спрашиваю я Тома, как только он подходит ко мне и Максу.

— Просто немного более подробная версия того, что сказал вам его хирург. Послушайте, ребята, прежде чем вы войдете внутрь, помните, что там будет много разной аппаратуры. Не пугайтесь всех звуковых сигналов и проводов. Они там, чтобы помочь ему.

— Угу, — это единственный звук, который я могу выдавить. Я начинаю двигаться вперед к палате, в которой, как я предполагаю, находится Джеймс, той самой, на которую указал врач — друг Тома, пока они разговаривали, но Том хватает меня за руку, останавливая.

— Джеймсу сделали трахеостомию. Это значит, что от аппарата вентиляции легких к нему подсоединена трубка, которая проходит через небольшой разрез в трахее... — Том показывает на свою шею, чуть ниже кадыка. — Это может выглядеть немного страшно, но, опять же, это поможет ему, и я могу заверить вас, что это не больно.

— Хорошо, — выдыхаю я, закрывая глаза на несколько секунд. — Окей.

Чего я не понимаю, пока не вхожу в большую палату, так это того, что никакие заверения Тома не смогут меня подготовить к тому, что я вижу сейчас. Это маленькая палата с четырьмя койками, четырьмя пациентами и кабинетом за стеклянной стеной, в котором работают три медсестры и врач в зеленой униформе.

Врач молодой, как и Том, и мне интересно, знают ли они друг друга. У него классный стетоскоп — в полоску всех цветов радуги.

— Тео?

Я никогда не видел ничего подобного. Может, он работает в детском отделении.

— Тео?

Держу пари, она не работает с детьми, — думаю я, глядя на пожилую медсестру с седыми волосами и кислым выражением лица. Ее стетоскоп черный. Обычный. Ее глаза тоже обычные. Я не вижу за ними никакой захватывающей истории. Я представляю ее в браке по расчету, без детей, работающей сверхурочно, чтобы не проводить время со своим не менее скучным мужем.

— Теодор? — мое полное имя отвлекает меня от размышлений, и на какую-то долю секунды мое сердце трепещет.

Джеймс?

Конечно, это не Джеймс. Это Том, и он держит меня за плечо.

— Все нормально, Ти. Возьми себя в руки. Он нуждается в тебе.

Но я не хочу смотреть на Джеймса. Я не уверен, что смогу с этим справиться. У меня уже подгибаются колени, и я боюсь, что, если я посмотрю на него, они совсем перестанут держать меня. Вместо этого я снова смотрю на стетоскоп доктора. У Тома тоже должен быть такой же. Может подарить ему такой на Рождество?

— Давай выйдем на улицу, — предлагает Том. — И через некоторое время вернемся.

Он нуждается в тебе. Будь сильным ради него. Не подведи его снова.

Глубоко вздохнув, я с вызовом качаю головой.

— Нет. Я… я в порядке.

Выдохнув через сомкнутые губы, я сжимаю свои влажные пальцы и оборачиваюсь. Джеймс лежит на кровати в углу, и в ту же секунду, как я его вижу, моя голова склоняется набок, как будто моя шея уже недостаточно сильна, чтобы выдержать это. Макс сидит на стуле с высокой спинкой справа от Джеймса, поэтому я подхожу к нему слева и кладу свою руку на руку Джеймса, слишком боясь прикоснуться к ней.

— Господи, Джеймс, — шепчу я, проводя большим пальцем по синей стрекозе, вытатуированной на его предплечье. Его кожа намного теплее, чем в последний раз, когда я к ней прикасался. Это успокаивает, поэтому, садясь, я опускаю руку и переплетаю свои пальцы с его. Тыльная сторона его ладони покраснела и покрыта волдырями от кипящей воды, и когда Макс спрашивает почему, я отвечаю ему. Он ничего не говорит, просто смотрит вниз, закрыв глаза.