Сэнди робко поглядел на капитана, развел сожалеюще руками, пожал плечами, извиняясь, и, подпрыгнув, сиганул по трапу вслед за старшиной.

Капитан тоскливо неотрывно смотрел, как американец в гремящей вертящейся туче осыпающейся гальки скатился вниз, как, путаясь в штанинах, шнурках и рукавах, помчался, спотыкаясь, к воде, теряя на бегу все свои боевые шмутки; как широчайше улыбающийся голый старшина, братски урча, встретил его раскинутыми для объятий руками, и уже вдвоем они рухнули в прибойную волну, барахтаясь, бултыхаясь, целуясь, кашляя, захлебываясь и хохоча; как зазывно вопили и орали, обнимаясь, ему, капитану, — и он мог поклясться, что встретившая их малыша волна взметнулась явно выше, пышнее, явно радостнее других, он видел это, видел — будь проклята вся его разнесчастная жизнь! — что океан принял этих двоих в волны, как в пеленки. Принял в нежную люльку, словно младенцев. И тогда он понял, почему он это увидел.

И, все увидев и поняв, он тяжело сполз назад, на грязную палубу, бессильно привалился мятой проволочно-щетинистой седой щекой к ржавому железу и тихонечко, горчайше, безнадежно застонал, завыл загнанно и обреченно, обхватив черными пальцами голову и кусая черные губы.

А над ним мощно гудел праздничный прибой. Залихватски свистел неунывающе-вечный ветер в рваном рангоуте погибшего корабля.

И солнца над его головой по-прежнему не было…

Он даже не слышал шлепанье ног босого Сэнди — тот, цыплячьи поджимая пальцы на раскалившейся от солнца палубе, рысцой протрусил к капитану и уселся рядом с ним на корточки.

— Мы бензин нашли, чиф, — буднично сообщил он.

Кузьменко медленно поднял голову. Сэнди сидел перед ним серьезный и мокрый, и хрустально сверкающие капельки воды подрагивали на плечах и груди парня.

— Что? Что ты сказал? Вы нашли… Или… Или — вам?

Сэнди непонимающе приподнял белесые брови и ткнул большим пальцем через плечо:

— Там. Понимаешь, течение нас отнесло ниже этой калоши. Мы вылезли на берег там и влезали сюда с той стороны, ну где закопан, похоронен этот наш… Приятель наш. Глянули с того борта, оно как раз против солнца, и…

— Против чего? — перебил капитан.

— Ну солнца, а что?

— Солнца?.. Ну-ну, понятно. Против солнца. Так, и что?

— Ну вот, а на юте марево такое стоит, дрожит, вроде дым, знаешь? Мы подошли, глянули, а там люк. Темно в люке. Трюм. А из люка бензином так несет, что только чиркни спичку. Все ясно.

— И что ясно?

— Все, — удивился Сэнди. — Сергей за тобой послал.

— Добро, — кряхтя, капитан поднялся на ноги и, задрав голову и почти не щурясь обожженными глазами, длинно оглядел раскаленное небо; нет, не видел он солнца — не было дано ему солнца, будь оно все распроклято!

Это была действительно горловина люка. Конечно, открытая. Оттуда удушливо несло бензиновой вонью. Ну конечно. Жара. Годы. Значит, в кормовом грузовом трюме. Но там темно.

— Посмотрим, сколько осталось бензина в баке, сказал Джек и зажег спичку. Покойному было двадцать пять лет, — сострил Сэнди и сунулся мокрой башкой в темень, свесившись через обрез. — Тут даже трапа нету. Попробовать с твиндека?

— Упремся — разберемся, — проворчал капитан.

Через полчаса они уперлись и разобрались. Четыре здоровенных когда-то серебристых, но уже тронутых ржавчиной контейнера с вожделенной надписью «BENZINE» на боках светились в темноте трюма, грамотно и прочно раскрепленные в специальных блоках. Кузьменко, посвечивая фонариком на красочную желто-алую эмблему — факел, рвущийся из клыкастой пасти жуткого зверюги вроде крокодила на шести почему-то лапах, — подумал вслух:

— Только через вентиль…

Голос гулко ухнул куда-то в темную преисподнюю трюма. Сэнди поежился. После купания тут казалось прохладно.

— Это только кажется, — буркнул капитан, не оборачиваясь.

— Чего — кажется? — автоматически переспросил Сэнди.

— Я про эхо. Не дрейфь. Железо кругом.

— Здесь он, — сказал Сэнди из потемок.

— Кто?

— Да вентиль. Посудину б.

Голоса металлически разносились во тьме, прыгающе выскакивая повторениями и гулом из самых неожиданных углов. Старшина осторожно, боясь ноги переломать на всюду торчащих железяках, подошел к Сэнди. Нацедив грамм сто пятьдесят — двести в какую-то мятую дюралевую плошку, а заодно пролив литра три на ребристые ржавые слани — давление в вентиле оказалось сумасшедшим, что говорило о количестве топлива, — они втроем скоренько выбрались наверх. Кузьменко вытащил пистолет, с какой-то сумасшедшинкой в глазах плесканул остро пахнущую прозрачную жидкость в ватервейс и, отшагнув в сторону, выстрелил в лужу.

Выстрел оглушительно ахнул в скалах, ствольная коробка пистолета отлетела назад и застряла — кончились патроны, а в желобе ватервейса во вспышке голубоватой искры хлопнуло, с тихим шипением взметнулся бесцветный, чуть заметный в сиянии дня колючий столбик жаркого огня, мигом всосал в себя радужно-жирную лужицу — и исчез.

Кузьменко диковато огляделся, глаза его сделались бесцветными. Старшине стало холодно; Сэнди отступил назад, когда капитан подбежал к поставленному бессмысленно на попа вскрытому патронному ящику-«цинку», коих валялось тут без числа, сунул пистолет в кобуру, сощелкнув деловито-привычно ствольную коробку (тут только Попов сообразил, что не Сашкиных глаз он испугался — испугался выстрела! Патрон, оружие сработали; что это значит, что изменилось?), и ударом ноги опрокинул ящик, с грохотом вывалив из него до красноты проржавевшие патроны.

— Ведра есть! — объявил он лихорадочно. — На пожарных выгородках в машине и на щитах на полуюте. Сюда наставим таких вот «цинков», натаскаем ведрами горючку сюда и шлангами спустим вниз.

— А шланги? — нарочито тихо спросил старшина. — Их же нету?

— Натаскаем опять ведрами. Ну? — капитан облизнул сухие растрескавшиеся губы. — Чего ждем? Вперед, орлы. Впер-р-ред!

— Мы ж год эти анализные баночки таскать будем, — Сэнди насупленно глядел исподлобья.

— Есть другие предложения? Нету? Митинг закрыт. Кто торопится, может работать быстрее. Имеет право.

— А нам, выходит, теперь спешить некуда? — странно пробормотал под нос старшина.

Капитан выдержал паузу и отрубил:

— Да. Некуда. Нам спешить теперь именно некуда.

— Как богам?

— Да. Как богам. Ты же знаешь: у богов впереди — тоже вечность.

И Сэнди тихо ахнул…

Жаркая духота, отравленная парами бензина. Раскаленный металл над головой. Тяжкое нервное напряжение. Какое-то электричество, словно пронизывающее насквозь. Свирепая нервозность капитана, который подгонял не их — себя подгонял, подстегивал, будто боялся какого-то черта, спрятавшегося у него в кармане.

Сэнди стоял на сливном вентиле — как самый молодой, относительно слабосильный, и к тому ж в самом начале работы он, спускаясь в твиндек с двумя ведрами в руках, ухитрился-таки сорваться с трапа и с адским грохотом и руганью свалился в самый низ. Теперь он прихрамывал, без конца тер и мял ушибленную ногу и, как ограниченно («и умственно» — не удержался капитан) годный, был определен на «раздачу пива».

Попов таскал наполненные ведра до верхней площадки трапа, Кузьменко вытягивал их веревочным концом с «кошкой» на верхнюю палубу и выливал в опорожненные «цинки», выстроенные плотными рядами, — благо, этого добра хватало тут с избытком.

Через час все трое умотались. Через два их неудержимо тошнило от бензиновой вони. Но через три все ящики, ведра, какие-то ржавые банки из твиндека, дюралевые пищевые бидоны и помятая, исколотая, похабно голубенькая ванна, о которой случайно вспомнил Кузьменко и которую они тут же втроем вместе с дверью вынесли из каюты капитана этого судна («Ломать — не строить!» — с этим заявлением Кузьменко они спорить не стали, и попросту своротили ванну, как челюсть, ломиками и топором, найденными в шхиперской кладовой), — все было до краев заполнено прозрачненьким, чистеньким, замечательно пахучим бензином.

Закончив этот этап, они выбрались наверх, уселись на сквознячке рядком спинами к фальшборту, и тут же Сэнди заорал так, что все сразу подскочили. Оказывается, он налег мокрой спиной на сталь борта и едва не ошпарился: пот чуть не закипел в ткани рубашки.

— То-то, — назидательно прокомментировал Кузьменко. — Тут тебе не Америка. Тут думать надо.

— Да? — устало окрысился Сэнди. — А там, где мы, думать не надо? И если надо, то где? А?

Капитан поглядел на него, отер пот и согласился:

— Да. Действительно. Извини, малыш. Больше не буду.

Сэнди вытащил из нагрудного кармана скользкую от пота пачку сигарет, капитан услужливо щелкнул зажигалкой, Сэнди затянулся — и тут же глаза его полезли на лоб, его подкинуло и согнуло в бублик в приступе рвоты.

— Вот теперь ясно, почему на заправках запрещено курить, — Кузьменко одобрительно пронаблюдал, как Сэнди справился со взбунтовавшимся желудком. — Во. Молодец. Передохнем — займемся шлангами. Или — ну их?

— Ну. Один черт, — вяло сказал Попов. — Мы даже не знаем октановое число. Проще уж так?

— Не проще, — возразил капитан. — Я заметил на спардеке по левому борту неразмотанный брезентовый «рукав». Может, не сгнил.

— Пожарная магистраль.

— Ага. Пустим по нему отсюда горючку самоходом, если длины хватит. А насчет октана — у тебя чего, есть другой?

— А гробанемся?

— А не гробанемся?

— А ты чего, завтра же взлетаешь? — спросил старшина и про себя подумал: «Он уже не тот. И он все решил. Хотя сам еще не понял».

Кузьменко строго поглядел в глаза Попова, вслушиваясь в его мысли, и, помолчав, расчетливо жестко ответил:

— Нет, старшина. Дел еще много, старшина. И, кроме того… Да попей водички, что ли! — заорал он все еще давящемуся рвотой Сэнди. Тот вскочил и резвой рысцой, мотая головой, побежал к надстройке.

— И чего ты к нему цепляешься? — старшина проводил взглядом паренька. — С утра до вечера: гав-гав, гав-гав. Он же мальчик вовсе. А ты…