Когда Юна однажды спросила у Ивана, что могло быть у Марии Дмитриевны общего с такими людьми, он усмехнулся, хитро посмотрел на жену и проговорил:

— Не забывай, где мамулик работала. Ведь на пенсию она совсем недавно вышла, после того как я женился на тебе.

— Она же была простым контролером в сберкассе!

— Вот именно — контролером! Поселок наш небольшой. Все на виду. У иных здесь такие вклады на книжке, что только руками можно развести…

— Но у нас тайна вклада охраняется государством, законом! Разглашать ее — преступление…

— Вот мамуля и не разглашала, а охраняла. Никогда никому она не говорила, сколько у кого на книжке. Даже я не знал, хотя у нас с ней никаких секретов друг от друга не было. Она поступала по-другому, умно… Спрашивала у некоторых: мол, откуда у него такие большие деньги? Так, между прочим, с шуточкой. Знала, кому задать такой вопрос. Выбирала… ну таких, кто мог пригодиться. И многие пригодились. О том, что она так делала, мамулечка совсем недавно мне рассказывала. Но даже сейчас ни одной фамилии не назвала. Нет, моя мамулька самая умная, самая понимающая жизнь женщина на свете…

Возможно, Юна тайно так бы и презирала свекровь, не принимая ее близко к сердцу. Но ханжество, напористость, бесцеремонность Марии Дмитриевны часто приводили Юну в замешательство, пугали своей силой и стойкостью. Только тогда, находясь у свекрови в гостях, Юна утвердилась в мысли, что та плохо влияет на Ивана. Позже Юна как могла стремилась мешать их встречам, придумывая различные причины, чтобы отговорить Ивана от поездок к матери. И когда пришла телеграмма о том, что Мария Дмитриевна попала в больницу, Юна телеграмме не поверила.

Именно тогда, гостя у Марии Дмитриевны, Юна заметила своеобразную форму общения свекрови с людьми. При встрече с кем-либо она начинала свою речь обычно с одного и того же выражения:

— Я тебе прямо в глаза скажу. Не буду с кем-то за спиной шушукаться.

И она говорила прямо в глаза многое, что было человеку приятно или неприятно. Но неприятное почему-то подавалось ею как некая, что ли, примечательность собеседника. И тот не мог взять в толк, что же она имела в виду. И все же осадок какой-то приниженности в нем потом надолго оставался.

Не обошла Мария Дмитриевна своей «прямотой» и Юну. За день до их отъезда в Москву свекровь сказала ей:

— Я тебе прямо в глаза скажу. Женщина ты моложавая. Может, Ивану и повезло, что на тебе женился. И ума тебе, видно, занимать не приходится, и должность у тебя стоящая. Но, думаю, что тебе больше повезло в том, что Ванюшенька — твой муж. Прямо скажу — без него ты ноль без палочки. А чем ты его взяла — головы не приложу.

Выходило из ее слов, что ничего не представляющая собой Юна женила на себе Ивана, которому цены нет. И это обстоятельство в глазах свекрови становилось для нее достижением невестки.

После разговора с Юной Мария Дмитриевна присела на бревно, лежащее чуть поодаль от сарайчика, и, разведя небольшой костер из мусора, позвала сына.

— Ванюша! — негромко крикнула она.

Проснувшийся недавно Иван быстро подошел и встал около нее, сладко потягиваясь.

— Сядь, сынок, — сказала она. — Посиди с мамочкой. Давненько мы с тобой так мусор не жгли. Помнишь, как ты в детстве любил на огонь смотреть? И чтобы пламя все больше разгоралось. Хочешь, кинь веточек.

Иван тоже сел на бревно, склонил голову и прижался к плечу матери. Мария Дмитриевна продолжала подкидывать мусор в огонь, не обращая внимания на невестку, перебиравшую на пороге сарайчика вишню. Свекровь стала подчеркнуто громко делиться с сыном своими планами на будущее:

— Ты знаешь, я теперь на машину кладу денежки. А как машину купим — в Воронеж съездим. Уж больно хочется мне перед окнами той сучки с тобой проехаться. Сколько лет со дня смерти нашего папочки прошло, а я ее ненавижу все больше и больше. Пусть знает, что все осталось у меня. И муж. И сын. И Москва теперь у нас, а не Воронеж. Все есть.

— Конечно, мамулик, съездим. В этой жизни все для нас, всего добьемся. Как захочешь, так и будет. Ты же у меня единственная.

— Сынок, — потише продолжала свекровь, так что Юна с трудом разбирала, что та говорит, — а не продешевил ли ты с женой?

Юна внезапно перехватила взгляд свекрови, указывающий на нее. Та, не отводя глаз, нисколько не смутившись, уже обращаясь к Юне, сказала:

— Ты мелкую вишню от крупной тоже отделяй.

Далее Юна улавливала лишь отдельные слова Марии Дмитриевны о ее беспокойстве за судьбу Ивана. По ее выходило, что все лежит на плечах Ивана: и деньги заработай, и авторитет создай. И что она, Юна, напоминает ей ту, воронежскую, которая была не прочь на чужое губы раскатать.

И еще услышала Юна о предусмотрительности Марии Дмитриевны. Если они вдруг с Иваном разойдутся, то в этом случае на имя Ивана дарственная есть. Так что Юне придется Ивану еще и пай за квартиру выплачивать. Знакомый юрист подсказал, как все оформить.

— Так что наши денежки при всем при том у нас останутся, — услышала Юна. — Потом и на машину сделаю. Все твоим будет. Так что не волнуйся: тебя устраивает — значит, и меня будет устраивать. А молодая…

— Она меня устраивает, — перебил мать Иван тоже громко, так, чтобы Юна слышала. — И для вида она даже очень ничего! Все ж журналистка!

— Ты тоже не лыком шит. Вот-вот кончишь институт.

Иван наклонился к матери и просительно сказал:

— Может, приедешь когда-нибудь? Выберешься, найдешь время проведать своего сыночка? Тогда увидишь — дом у нас то, что надо. Будь спок!

«Он что, решил, что своим одобрением обрадовал меня?» — разозлилась Юна. Она вскочила, задев таз с ягодами, которые сразу рассыпались, и бросилась в сарайчик.

«С меня довольно! Сейчас же уеду! И завтра не буду дожидаться».

И она начала, не складывая вещи, беспорядочно кидать их в сумку.

— Все! — перебил ее воспоминания недовольный голос Ивана, когда она, резко вывернув руль, едва не задела крылом едущий впереди грузовик. — Опять набираешь скорость? Все! С меня хватит! Возвращаемся домой!

Но Юна от принятого решения привезти Ивана к надгробию свекрови отступать не хотела. Это было главной целью поездки. Казалось ей, что вот-вот случится какой-то поворот в ее судьбе.

— Я должен знать — куда и зачем мы едем? Сколь необходим этот вояж! — кончиками пальцев Иван отбивал на приборной панели каждое слово, произносимое ровным, спокойным голосом.

— Я сейчас не могу сказать, — ответила Юна. — Потом поймешь. Обещаю одно, что дальше буду ехать осторожно. Прошу, ни о чем пока не спрашивай.

— Ладно, — сдался Иван, — поехали. — Безразличие ко всему сквозило в его тоне. Казалось, он смирился с ситуацией, в которую попал по прихоти жены. — Все равно я всюду опоздал. У меня деловая встреча была назначена. Одного типа хотел… — Иван оборвал фразу. В салоне наступила тишина, нарушаемая треском приемника, ручку которого опять крутил Иван.

«…День Победы порохом пропах…» — услышала Юна знакомую песню. Иван крутанул стрелку приемника, и мелодия пропала.

— Оставь. Я люблю эту песню, — попросила Юна.

Он послушно вернул стрелку на место.

«…Это праздник с сединою на висках…» — продолжал певец.

— А помнишь, мама к нам приезжала на День Победы? — в голосе мужа звучали все те же спокойные интонации; она почувствовала, как Иван ласково дотронулся до ее плеча. — Первый раз тогда в Москву приехала. Сколько лет прожила, а Москвы не видела. Ты тогда ее еще к Большому театру повела, а потом салют смотрели.

Юна молчала, глядя вперед на дорогу. А он продолжал:

— Ну, помнишь же, тогда я к вам на Ленинские горы приехал, к салюту. Еле поспел. Сколько народу было! Мама всему удивлялась. Неужели не помнишь?

Отчего же? Она тот День Победы очень хорошо помнила. Было это всего два года назад.

Иван работал на одном из крупных заводов и учился в институте. Когда свекровь приехала на праздник Победы в Москву, он уже заканчивал институт и работал на должности мастера участка. Вместе с ним в группе занималась молоденькая девушка — Оля. Она нередко пропускала занятия, а потом просила у Ивана конспекты. Юна совершенно хладнокровно смотрела на их товарищеские отношения с Иваном.

Мария Дмитриевна приехала в Москву и гостила уже несколько дней. Не раз она слышала телефонные разговоры Ивана с Олей. Вероятно, когда Юны не было дома, свекровь поинтересовалась у сына, кто звонит, и сделала свои выводы. Но это Юна поняла позже, после того «проверочного» звонка…

Еще до праздника Юна подошла к Валентине и, пересилив себя, тихо проговорила:

— Мне стыдно признаться, Валя, но ты была права. Меня все-таки вычислили. Я привыкла к жизни с Иваном, но… есть свои обстоятельства… свои сложности… А на что-то решиться — у меня сил нет.

— Я эти годы думала о тебе, — ответила Валентина. — И скажу: мне все время было жаль тебя. Сколько раз хотелось подойти и сказать: «Юнчик, милый! Что ты делаешь? Ты ведь тонешь в мещанстве». Господи, как я рада, что ты, ты… прозреваешь. Я тебя, дуреху, ругала все время. Так что случилось?

— На праздник к нам свекровь приехала. У них с Иваном… всегда свои планы на будущее. Подозреваю, что мне в них нет места. В общем, хочу свекровь проверить. Позвони, пожалуйста, к нам домой и скажи, что ты — Оля. Если подойдет к телефону Иван, положи трубку, а если свекровь — скажи, что любишь Ивана безумно, что жить без него не можешь! У тебя голос молодой, так что сойдет. Мне нужно знать, что она тебе ответит. Я в параллельную трубку послушаю.

Валя начала отказываться:

— Я не смогу, пожалуй. Заикаться начну.

Но Юна продолжала настойчиво просить ее, и в конце концов Валя согласилась:

— Ладно. Позвоню. Если бы это касалось кого другого, а не Ваньки твоего, ни за что на свете не пошла бы на такую авантюру. Но мне думается, что даже Корнеев перед Ванькой личность.

Валентина позвонила в тот же день к вечеру. Мария Дмитриевна сразу поверила, что звонит Оля. Заговорила елейным голосом: