Юна зашла в палату:

— Вам плохо? Позвать сестру?

— Посидите со мной. (Юна села на стул рядом с кроватью.) Операция? Я несколько дней вижу, как вы меряете коридор. Страшно?

Юна пожала плечами.

— Даже не знаю, страшно или нет. Знаю, что надо. От нее зависит вся дальнейшая жизнь, — Юна посмотрела на женщину и отчетливо поняла, что женщина не жилец на этом свете. Также поняла неожиданно, что предстоящий разговор будет похож на исповедь. Только кто перед кем будет исповедоваться? Юна ощутила — несмотря на то, что она видит женщину впервые, — та готова к исповеди.

— Меня зовут Светлана. Сегодня, восьмого апреля тысяча девятьсот семьдесят второго года, мне исполнилось тридцать семь лет. Да, да, тридцать семь, а не пятьдесят.

— Ну что вы — почему пятьдесят! Мы почти ровесницы.

— Ровесницы? Сколько же вам?

— Меня зовут Юна. Мне тридцать два года.

Женщина вздохнула.

— Ровесницы. Пусть будет так. Тогда, может быть, будем на «ты». Ты никуда не спешишь? Идти никуда не надо? Посиди со мной, — еще раз попросила Светлана. Замолчав, она утомленно прикрыла глаза, затем широко раскрыла и вдруг произнесла: — Ты знаешь, последнее время я очень много раздумываю о добре и зле. Обо всем, что связано с этим. Я твердо уверена, что в совершении добра таится чудо. И когда это чудо ты делаешь своими руками, то есть своим существом, то нет большего ощущения счастья. Значит, если совершаешь добро — это и есть счастье! Но почему твое добро другими не воспринимается как чудо, как что-то сверхъестественное? И почему человеку, желающему делать добро, так необходимо признание этого добра потом, то есть благодарность другого?

Когда я была ребенком — принимала все на веру. Например, действия и слова взрослых людей казались мне непогрешимыми, порядок, установленный у нас в доме, казался мне самой лучшей формой жизни, самой правильной! Детский максимализм во мне по сей день сохранился. Из-за него, вероятно, и не состоялась моя судьба. Ведь обычно в каждом возрасте трансформируются человеческие понятия, они меняются, и человек как бы притирается к тому или иному времени или к тому или иному событию.

Светлана на мгновение умолкла. Лицо ее было сосредоточенно, она о чем-то, видно, напряженно думала, а затем вновь заговорила:

— А мой максимализм, особенно требовательность к верности и дружбе, довел меня до одиночества! Да, Юночка, я одинока. Одна на всем белом свете. А все потому, что коварное слово «навсегда» — любить, дружить, верить — прочно засело в моем мозгу еще в детстве. Вот я и стала требовать от своих друзей — как мужчин, так и женщин — постоянства. Верности навсегда! Но любое постоянство несет в себе и застой! Даже гибель! Я не могла совместить все это…

…Моя мать всю жизнь любила моего отца, который так и не стал ей мужем. Правда, мне всегда почему-то казалось, что любит она его не как живого человека, а придуманного любит, свою иллюзию любит.

Может быть, грех так думать, но, по-моему, главным для нее в жизни был лишь он. А я — постольку, поскольку напоминала эту иллюзию. Я даже не могу понять, любила ли она меня. Но и мне все-таки любви досталось. Меня любила бабушка. Может быть, оттого — опять же мои предположения, — что чем-то я ей напоминала ее любимого мужа, умершего очень давно и вдруг каким-то образом вернувшегося в моем существе. Бабушка ощутила новый прилив любви и отдала всю себя, без остатка мне, забыв, что у нее есть дети!

Немного отвлекусь на другое. Однажды я прочитала об открытии американских ученых-медиков в области генетики рака. Они утверждали, что некоторые разновидности этой болезни передаются по наследству, то есть генетически уже запрограммированы — закодированы в определенных хромосомах. Поэтому, считают они, научившись выделять эти хромосомы, можно предупреждать профилактическим путем заболевание раком у людей, к нему предрасположенных.

И еще у меня возникает мысль: не является ли рак и психическим заболеванием? Почему в наше время процент людей, пораженных психическими и раковыми заболеваниями, превышает процент людей, пораженных этими же заболеваниями в предыдущие столетия? Ведь о раке знали чуть ли не в первом веке нашей эры. И в литературе древних государств есть упоминания о существовании этой болезни.

И еще есть у меня мысли, связанные с генетикой. Наверное, существует код любви, верности в специальном гене. Во всяком случае, в нашей семье, может быть, уже поколений пять он определяет судьбы моих предков. Не только моя мать была предана своему Вячеславу, но и мои дядья были верны и преданны своим женам. Другие женщины для них не существовали. Моя мать была человеком, ничего не достигшим в жизни. Не было у нее определенного материального достатка. Наверное, она жила эмоциями и своей добротой. Отчего же Вячеслав так и не женился на ней? Сейчас можно только догадываться. Вероятно, нечто в мире остается постоянным — слава, деньги, власть. Моя мать не была такой личностью для него, которая могла бы его удержать около себя.

В конце концов, примерно то же случилось и со мной. В пятнадцать лет я стала сиротой и, когда встретилась с одним человеком… ну, назовем его условно Алексей… то была нищей, несколько раз ограбленной. К тому времени — нашей встречи — Алексей в жизни еще ничего не достиг. Я показалась ему личностью, и он за меня ухватился. Но быстро разобрался в том, что я ничего собой не представляю. А я-то уже успела повязать себя закодированной по наследству верностью и преданностью! И попала в болото «гена любви», выбраться из которого не было никаких сил. Я погружалась в него все глубже и глубже, совершая поступки все более невероятные! Я жаждала благодарности, ответного «сигнала» верности и преданности, не понимая, что у Алексея совсем другой генетический код. И так получилось, что я, человек, не сделавший никогда никому плохого, живший легко, как порхающая бабочка, не обращавший внимания на трудности, представляешь, это я-то, я каким-то косвенным путем подвела его к самоуничтожению.

Вот тогда все сильнее меня стала угнетать мысль: так ли я поступаю, делая добро? Нужно ли оно другим, коли ты ждешь, ищешь за него благодарности? Добро-то твое тогда оборачивается злом! Может быть, надо поступать наоборот? Не делать добра? И так получилось, что вскоре я действительно перестала интересоваться окружающими людьми, их делами и нуждами. Едешь в метро, делаешь вид, что спишь, только бы не уступить место пожилому человеку. Обращаются к тебе с просьбой, ты отвечаешь, что исполнить ее не имеешь никакой возможности, хотя на самом деле это тебе не стоит особого труда. Люди-то тебя помнят как отзывчивого, доброго человека и не перестают к тебе обращаться… Инерция памяти… Юна, тебе не скучно? Нет? Ну ладно…

И вот пришло время — и уже ничего не осталось от твоей доброты. В душе — сплошное равнодушие и лень. Впрочем, глядишь, и зло нет-нет выбирается наружу… Потихоньку-полегоньку оно готовит себе почву для захвата твоей души. Начинает действовать вроде незаметно, опираясь, пожалуй, больше всего на зависть.

«В какой степени, — пробивается внутренний голос, — с тобой считаются там-то и там-то? А ты смог бы добиться того-то и того-то?» Сначала гонишь этот вкрадчивый голос, но он все больше и больше пролезает в душу. И вот уже зависть овладевает сердцем. И не знаешь, что искать в жизни — и нужно ли? Счастья? Истины? Обернулся — а жизнь почти прошла. Страшно ли тебе? Когда молод, то мысль о смерти редко посещает наши головы. Если она и возникает, то, как правило, в связи с потерей каких-то близких людей и знакомых. Самому же она кажется далекой. До нее чуть ли не целые века.

А сейчас я все чаще задумываюсь о смерти. Поняла главное: человек должен сам себя подготовить к неизбежному исходу. Тогда будет не так страшно. Его психика должна перейти рубеж своей «вечности», понять это явление как необходимость.

Ведь человек боится смерти, скорее всего, потому, что он не всегда успевает попользоваться всем тем, что ему было отпущено природой. И я пришла к выводу, что смерти не надо бояться, но надо всегда помнить о ней! Чтобы каждый день казался тебе подарком судьбы и думалось, что ты еще какое-то время можешь дышать воздухом, видеть солнце, слышать чириканье птиц. И это хорошо! И еще мне кажется, что приход смерти легче для тех, кто не завидовал, не подличал, не грабил, не убивал, не унижал… Я не боюсь смерти, но умирать не хочу! Не хочу мучиться…

Светлана замолчала, плотно прикрыла веки. Но из-под них слезы все-таки нашли выход, быстрыми ручейками заспешили по бледным, впалым щекам…

Юна поняла, что настало время уйти, сейчас же, немедленно. Она встала, порывисто наклонилась и поцеловала худую, невесомую руку Светланы.

А на другой день Светлана умерла. Юна не находила себе места. В ней еще звучал тихий исповедальный голос Светланы. Когда появился Корнеев, Юна, желая уйти от тягостных воспоминаний, пересказала ему исповедь Светланы.

— Она — баба какая-то ущербная. О добре и зле размышляла по-дилетантски. Мало ей болезни было, так еще какой-то любовный генетический код выдумала! Я лично своим психоанализом обойдусь. Так что, Тапирюшка, эти рассуждения могут только тебе служить пособием в жизни…

В скором времени Юне сделали первую операцию. Через полгода предстояла вторая. Но Юну это не беспокоило: она знала, что после всех этих испытаний наступит выздоровление. А после всех переживаний она, наконец, будет с Корнеевым постоянно.

Корнеев привез Юну из больницы в середине лета и с этого момента безотлучно находился с ней больше двух месяцев. Она успокоилась, понимая, что ставить сейчас какие-то ему условия просто нелепо. Даже Рождественская в последнее время стала называть Сашу по имени и отчеству…